застрявший между

Иваизуми складывает перед матерью ладони вместе и прикрывает глаза. Задерживает дыхание, читает короткую молитву и опускает плечи. Столько лет прошло, а все еще больно. – Знаешь, мам, тут такая ерунда случилась, не поверишь. Хотя, думаю, с чего бы тебе не верить… Ты, даже когда я маленьким был, верила во всех моих подкроватных монстров, – Иваизуми издает короткий смешок и опускает голову. – Или не верила, но хотела показать мне, что они совсем не страшные. Но я и так не особо боялся. Ойкава же страшнее любого монстра. Иваизуми смеется, искренне и совсем не глухо. Один придурок наверняка сейчас навострил уши и сидит, прислушивается. Иваизуми смеется редко. – Кстати, об Ойкаве… Представляешь, он решил мне даже после своей смерти докучать. Заявился ко мне, как ни в чем не бывало… Совсем ведь придурок, да, мам? Конечно, придурок… – Иваизуми замолкает и болезненно улыбается. – Странно быть не одному дома. После того, как ты… После этого я ведь только один жил. А теперь в квартире так шумно. Ойкава никогда телевизор не выключает и сам не затыкается. Даже ругаться надоело. Иваизуми шмыгает носом и совсем не от желания расплакаться. Январь уже все-таки. – Прости, что давно с тобой не разговаривал. Ты же знаешь, как с ним тяжело. Совсем как ребенок, – давит из себя Иваизуми, затыкая мысли о том, что Ойкаве только-только восемнадцать и разница у них в семь лет.

Неправильно.

– Ладно, я пойду. Обещал Ойкаве кое-что с ним посмотреть. Он так расстроился, когда узнал, сколько фильмов о пришельцах пропустил. Я же говорю - ребенок, – Иваизуми снова улыбается и скользит взглядом по старой фотографии в рамке. Он встает и уходит из комнаты, выключив свет. На душе становится легче. Ойкава из другой комнаты кричит, чтобы он поторапливался, а у Иваизуми в груди растекается осознание правильности ситуации.

***

Ойкава, словно воришка, оглядывается на приоткрытую дверь в комнату Иваизуми. Делает пару вдохов-выдохов и бесшумно скользит в соседнюю комнату, останавливаясь у фотографии, стоящей на низком столике. В уголках глаз собираются непрошеные слезы, потому что эта женщина была слишком прекрасной для смерти. Ойкава опускается на пол и выдавливает из себя улыбку, но тут же прогоняет ее. За такое он бы точно получил от Иваизуми-сан. Смешно, но ее и Хаджиме действительно можно описать фразой «яблоко от яблони». – Давно не виделись, Иваизуми-сан. Знаете, ваш сын так вырос. Необычно видеть его взрослым. При мне-то он был ниже меня и хмурился поменьше, а теперь так вообще будто брови не поднимает, - Тоору потешно хмурится, пародируя Иваизуми, а после смеется самому себе. – Вот дурак. В старости ведь морщины будут. Хотя Ива-чан никогда о внешности особо не заботился. Это я, как дурак, чего только не делал, чтобы быть красивым. Лучше бы все те часы, которые я тратил на укладку волос, я провел с Ива-чаном. Ойкава совершенно неожиданно для себя шмыгает носом и трет глаза, сглатывая колючее сожаление. – Но кто ж знал, что все так будет, да? Иваизуми-сан, вы ведь тоже не знали, что оставите его. И вам наверняка было бы очень жаль, узнай вы, как больно Ива-чану без вас. Ойкава уже откровенно всхлипывает и кусает губы, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. – Вот… Умерли мы… А больнее-то Ива-чану… Вот вы, Иваизуми-сан… Наверняка уже переродились… А я застрял здесь и пока даже не знаю, как должен выбираться… Появился у Ива-чана… Заставил его снова все вспомнить… Он ведь… Он ведь так долго отвыкал от меня… Я, конечно, ужасно раздражаю, но… Мы ведь всю жизнь… Всю жизнь вместе, Иваизуми-сан… Ойкава утыкается лбом в холодную поверхность стола и рыдает, зажимая рот рукой, чтобы не разбудить Иваизуми, который только-только лег спать. – Я не хочу доставлять ему неудобств… Не хочу, чтобы Ива-чан грустил… Я хочу, чтобы он улыбался, понимаете?.. А он… Хмурится, ворчит… И… И плачет… Иваизуми-сан, да он плакал только тогда, когда я его приставку случайно сломал в детстве… А теперь… Снова из-за меня… Ойкава еле слышно подвывает в ладонь и дрожит. – Я не должен был здесь появляться… Не должен был мешать Ива-чану, – шепчет Ойкава, кусая указательный палец и шмыгая носом. На затылок вдруг ложится чья-то ладонь, да так, что дыхание спирает, и Ойкава испуганно дергается в сторону и поднимает голову, видя вечно хмурого Иваизуми. – Ну ты и придурок, – слишком мягко для такого выражения лица говорит Иваизуми и тащит Ойкаву в свою комнату, там уже снова давая подзатыльник и приказывая улечься спать. Ойкава все еще шмыгает носом и ужасно сипит, но Иваизуми никак не комментирует чужие слезы, пока не выключает свет. – Я рад, что ты здесь. Ойкава давится новым шмыгом и кашляет, пораженно вглядываясь в темноту. – Н-но… – Никаких «но». Спи. И Ойкава слушается: закрывает глаза и кутается в одеяло. Только слезы продолжают течь, и Тоору совсем ничего не может с этим поделать.