Мой самый страшный сон

На вокзал мы поехали сразу, как проводили Марину. Вика обещала дождаться нас, и потому мы старались нигде не задерживаться. На перроне было немноголюдно: пара охранников и десяток пассажиров, терпеливо ожидающих прибытие очередного поезда. Моё сердце же напротив, жаждало суматохи и неразберихи, жаждало кипящей и бурлящей жизни вокруг. Всем нутром я рвался подальше отсюда. Туда, где можно затеряться в толпе, и каждый третий встречный не будет тыкать в тебя пальцем со словами: "О, ты же Славка! Пацан Бренича!". Где людям будет наплевать на копание в твоём грязном белье, и где бабульки у подъезда не будут брезгливо морщиться, обсуждая последние сплетни со всего квартала. — Опять витаешь в облаках? — Кирилл насмешливо косится на меня. — Да, появилась в последнее время такая дурная привычка. Билеты приятно согревали душу своим присутствием в кармане. — Пять дней, значит? — в голосе Кирилла радостное волнение. Он шёл едва ли не вприпрыжку, то и дело касаясь моего рукава. Мужики на перроне злобно косились на нас, словно незримо осязая наше отличие. Похрен. Я решительно задвинул их на задний план и полез в карман. В пустой пачке одиноко болталась последняя сигарета. — Оу, — разочарованно выдал Кир. — Сгоняешь? — я махнул сотней у него перед носом. — А на карманные расходы? — мелкий пакостник даже не скрывал своей заинтересованности. И, забирая у меня купюры, скользнул своими пальцами по моим, на автомате облизнув губы. Сердце ухнуло глубоко под рёбрами, и я сжал бумажку, задерживая его руку возле своей. На мгновение задержал зрительный контакт и позволил себе вдохнуть. Чёртова гомофобная страна, чёртовы ярлыки и шаблоны, и чёртов мальчишка, которого хочется целовать прямо здесь и прямо сейчас. На расстоянии десяти метров на меня смотрели злющие колючие глаза, полные презрения. Мужчина казался до боли знакомым, но не подходил и лишь сплёвывал на пол между затяжками. — Иди уже, — я сунул Киру ещё пару бумажек. — Не задерживайся. Я вскарабкался на древние перила и закурил последнюю сигарету. Неужто так явно выдаём свои непонятные отношения? Да нет вроде. Прокручиваю в голове все наши выходы в город, включая сегодняшний. Тогда откуда такая злость в глазах незнакомого человека? И незнакомого ли? Его облик стоит перед глазами и чётко ассоциируется у меня с самыми стрёмными воспоминаниями из детства. Этот незнакомый жуткий человек ассоциировался с моими ночными кошмарами. Я прикрыл глаза. "Этот, что ли, выблядок детдомовский?" Я побледнел. Когда я успел забыть? По злости и ненависти к людям с Тихоновым мог сравниться только один человек — его закадычный друг. Мать его недолюбливала, и потому он редко у нас появлялся. Вечно прокуренный и вечно с похмелья он всегда намеревался меня чем-нибудь цепануть за больное. Я вихрем слетел с перил и огляделся вокруг. Он неизбежной истины сердце ухнуло и оборвалось... Мужика нигде не было видно. Что есть сил я ломанулся в здание вокзала. В огромном помещении было практически пусто, и ларьки, к которым шёл Кирилл, находились в самом центре зала. Мальчишки нигде не было. Нигде, насколько только просматривался зал ожидания. Продавщица со скучающим видом листала журнал и совершенно не обращала внимания на мои метания. — К вам мальчишка за сигаретами подходил? — она лениво подняла голову на мой голос. — Невысокий такой, лохматый… — Я почём знаю? — пожала плечами женщина. — Что, я их всех запоминаю, что ли? — Что-то я у вас тут очередей не наблюдаю, — я опустился до язвительности, страх у меня под кожей сам диктовал правила игры. — Куда он пошёл? — Подбегал один пацан, явно малолетка. Сигарет я ему не продала, и куда дальше он делся, без понятия, — продавщица отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Может, на улицу выскочил? Я беспомощно вертел головой. Тогда сказал бы, смысл ему без меня выходить? По скользким ступенькам слетаю на цокольный этаж, туда, где камеры хранения и туалеты. Пусто… Проверяю каждую кабинку и каждый угол, под гневное шипение вахтёрши даже заскочил в женский туалет. «Думай, Бренич!» Я ладонями сжал виски. Подземка! Подземный выход к дальним путям! И чёрт бы побрал эти херовы кафельные плитки, по которым предательски разъезжаются ноги. Проскочив два ближайших выхода, я выскочил прямо на них. На трёх мужиков во главе с дружком Тихонова. — Кирилл где? — силы в любом случае были неравные, и меня била нервная дрожь. За их спинами наглухо закрытая дверь в подсобку, и догадаться, где Кирюха, трудов не составило. — Вы знаете, что мы под охраной, — треклятые твари медленно обступали меня с обеих сторон. — Нас в любой момент хватятся и будут искать. Перегаром разит на всю подземку, и насколько они сейчас в адеквате, стоило только догадываться. Откуда в их глазах столько злости к практически незнакомому для них парню? Бросаюсь напролом к дверям, как только между мужиками образуется прореха. — Кирилл!.. — меня хватают за шиворот и откидывают к противоположной стене. Короткие жилистые ручонки крепко прижимают меня к пустым стеллажам. — Пацан с отцом разговаривает, ты чё лезешь, говно детдомовское? — его глаза наливаются кровью, и за километр разит перегаром. — Ах ты, педрила! — и его перемыкает. — Это глядя на тебя, Кирюха в гомики подался. Мужик стискивает ворот моей куртки и брызжет слюной. Дёргаюсь, пытаюсь вырваться из его цепких рук. Дело идёт к драке, и трое на одного явно не в мою пользу. — Тихонов прибьёт его, а вы за соучастие пойдёте! — я кричу, чуть ли не переходя на высокие ноты. Я даже готов завизжать, как девчонка, лишь бы привлечь внимание посторонних. Лишь бы докричаться хоть до кого-нибудь. По его лицу ползут красные пятна, и весь его вид буквально вопит о неадекватности. От глухого короткого удара в живот перед глазами расползаются красные полосы. Я стекаю на пол, хрипя и корчась. По ту сторону двери Кирилл срывается на истошный крик. — Кир... — вновь кидаюсь к двери и хватаюсь за ручку, пытаясь дернуть её на себя. — Тебе чё, сука, мало! — пинок по рёбрам лихо отшвыривает меня от двери, словно котёнка. — Он его убьёт, мразь! — мне больше не хватает сил на крик, и вряд ли меня вообще слышно. — За себя переживай! — и следующий удар приходится по лицу. Вслепую пытаюсь защититься от града пинков, сворачиваюсь в клубок, защищая живот и голову. Крепкая пятерня вцепляется мне в волосы, заставляя поднять лицо. — Чё, гадёныш, нравится под мужиков стелиться? — и под дружное улюлюканье меня закидывают в ту же подсобку. Тяжёлые колени прижимают меня грудью к полу, и я с трудом могу пошевелить головой. Кирилл в углу практически не шевелится и, сжавшись в комок, закрывает руками правую сторону лица. По его рукам к локтям стекают тонкие струйки крови, а на полу перед ним заляпанные осколки стекла. — Смотри, Кирюх, только не отворачивайся, — этот мерзкий голос я узнаю из тысячи. — Не трогай его… — от слёз у Кира сейчас почти детский голос. Чужие руки крепко-накрепко удерживают меня, но и дать отпор я уже всё равно не в состоянии. Внутренний голос подсказывает, что ослепляющая боль в груди — не просто ушиб, и дышать с каждой секундой становится всё тяжелее. «Закрой глаза, Кирилл… Не смотри…» С меня начинают стаскивать джинсы, и от всего происходящего к горлу подкатывает тошнота… Звук срываемой с петель двери в моих ушах раздаётся пушечным залпом. Небольшая подсобка заполняется людьми, и кто-то срывает с меня Тихонова, отшвыривая того на пол. Это не менты, ребята работают быстро, слаженно и жёстко. Никаких тебе «не двигаться!», «полиция!», «мордой в пол!». Мужиков с размаху прикладывают о стены и выкручивают руки. Опираюсь на локте и пытаюсь приподнять голову. Широкоплечий амбал, двинув Тихонову по морде, удерживает его на полу. Парень возле Кирилла закутывает его тщедушное тельце в свой пиджак. — Ки… — я закашливаюсь, утыкаясь лбом в кафельный пол, и чувствую на губах привкус собственной крови. Не могу нормально вдохнуть, и от ужаса всё внутри леденеет. — Кто его? — человек, отдавший Кириллу пиджак, поднимается, стряхивая с колен битое стекло. «Как так?..» Этот голос я тоже узнаю из тысячи. Обладатель такого родного голоса присаживается возле меня на корточки и в знак поддержки сжимает моё плечо. В подсобке на секунду повисает тягучая тишина, а Игорь расстёгивает пуговицы на манжетах рубашки. — Он, значит… — золотой мальчик и так знает всю правду о моём отчиме. Амбал разжимает руки и отдаёт Тихонова ему на растерзание.

***

С трудом разлепляю глаза. Каждое движение век отдаётся тупой болью в затылке. Глотать больно, а на губах всё тот же противный металлический привкус. В голове пакостным змеиным клубком роится паника. Я никак не мог сообразить ни где нахожусь, ни что со мной. События, предшествующие моему пробуждению, с трудом всплывали в голове. — Живой? — ироничный голос кажется до отчаяния знакомым. Кое-как поворачиваю голову в его сторону. На соседней кровати сидит парень, он тушуется от моего взгляда и отводит глаза. — Гоша... — мой осипший голос почти не слышно. Пытаюсь подняться на кровати, но сил хватает лишь вцепиться в металлические перекладины. Тело ватно-мягкое, никак не хочет мне подчиняться. — Кирилл... — завёрнутые рукава его рубашки до плеч забрызганы коричневыми заскорузлыми пятнами. — И Кирилл твой живой, — проводит рукой по своим янтарным волосам. — Этажом выше лежит. — Ты почему здесь? — хриплю и никак не могу понять, почему так режет горло на каждый звук. — Хотел убедиться, что ты кони не двинешь, — ни толики злости в голосе или угрозы, лишь усмешка и такой присущий ему сарказм. — Благо...родно, — сглатываю, на секунду прикрывая глаза. — Ты их подослал? — Тебе память отшибло? — Игорь раздражается. — Или врачи с дозировкой перебрали? Дозировка? Что мне вкололи? Обезболивающее, успокоительное? Вот откуда такое ватное состояние... — Что мне дали? — Мне не доложили, — ко мне возвращается желание вмазать Игорю за его язвительность. — Слышал только, что ты в машине скорой помощи навёл шороху, чуть на тот свет не отправился. — Что ты там делал? На вокзале... — облизываю пересохшие губы. — Следил за тобой, — серьёзный взгляд из-под отросшей чёлки. — От того дома, где вас держали. — Нахера? — вскидываю голову, и от этого резкого движения темнеет перед глазами. — Хотел лично убедиться, что ты раз и навсегда свалишь из моего города, — серьёзен, вижу это по его глазам. Сучонок не шутит и не иронизирует. Видимо, я начал заваливаться на бок, и сейчас его крепкие руки удерживали меня за плечи. Оглядываюсь, насколько хватает сил — в палате мы одни. — Тебе вроде нельзя ко мне подходить. — Да, мне давали какую-то бумажку на подпись, — Игорь наливает в стакан минералки и подносит к моим губам. — Пей. После таких лекарств всегда сушняк мучает. Жадно припадаю к воде. — Так чего ты тогда тут сидишь? — Один из охранников прямо за дверью. Тебе стоит его просто позвать, и я отправлюсь обратно в сизо. — Что, не понравилось там? — ядовито отпускаю в его сторону. — Может, встретили недружелюбно? — За решёткой со мной не сделают ничего, — Гоша насквозь прожигает меня взглядом, — чего ещё не сделал ты. На его ладони тонкий рваный белый шрам. В нашей квартире когда-то была пепельница... Игорь порезал руку об её осколки, когда впервые после нашего знакомства припёрся в НАШУ квартиру под утро, весь в засосах и с растраханной задницей. Он вальяжно и демонстративно показывал мне, чего стоят наши отношения, и что он не принадлежит мне одному. Не сказать, что я в то время ратовал за любовь до гроба и моногамию, но чем больше он выпячивал передо мной своё блядство, тем сильнее хотелось проучить этого засранца. Проучил... Так, что вспоминать до сих пор стрёмно. Почти три недели я обрабатывал его пострадавшую ладонь и неделю не смел приблизиться к его тощей заднице. Видимо, жестокость — наша семейная черта... — Что же ты тогда не съебался от меня? — Мне нравился наш секс. Даже в те моменты, когда ты срывался. На минуту между нами повисает тягостное молчание. — Игорь, — я подтягиваю своё тело на кровати, пытаюсь свесить ноги на пол, — чего ты тут делаешь? — я задаю этот вопрос уже в третий раз. — Мы с тобой уже не друзья и вряд ли ими были, чтобы сейчас вот так болтать ни о чём. У Игоря слишком серьёзный взгляд, я бы даже сказал, не по возрасту серьёзный. — Я не знаю, какого чёрта здесь высиживал, но и уйти, не поговорив с тобой, тоже не мог. Сентиментальные порывы, знаешь ли, — он до хруста сжимает собственные пальцы. — Я не знаю, что говорят в таких случаях. «Мне жаль, что всё вот так закончилось» подойдёт?.. Лучше бы он кричал и оправдывался или напирал и сыпал обвинениями. Но Гоша молчит, и я в тупике. Из-за того дерьма, что тянулось за ним из Ультрамарина, и которое напрямую зацепило нашу семью, я имел полное право поднять шум и не только выставить его за двери своей палаты, но и упечь обратно в тюрьму, где ему было самое место. Но благодарность за наши спасённые тушки заставляла молчать и держать себя в руках. — Что вы здесь делаете?! — от звонкого вскрика Игорь дёргается, как от пощёчины. Мама. Мне необязательно оборачиваться, чтобы понять, что это она. Звон в её голосе — признак отчаяния. И на глаза предательски наворачиваются слёзы. Всё это время я старательно гнал от себя мысли о том, что она переживает. Мы с Кириллом были друг у друга, у неё же не было никого. Гоша перед ней сбрасывает остатки своего дружелюбия, выпрямляет плечи и напускает на себя наплевательскую небрежность. — Палатой ошибся, — и бросает мне напоследок. — Выздоравливай. У матери измученный вид и серые круги под глазами. — Мам... — пытаюсь встать, но глухая боль загоняет меня обратно в кровать. — Тише! Не надо, не вставай! — и её сухая тонкая ладонь подхватывает меня под лопатки. — Не делай резких движений. Укладывает, как в детстве, и присаживается на край кровати. — Слав, у тебя два ребра сломаны, чуть лёгкое не зацепило, — мать проводит рукой по моей щеке и улыбается. — Врачи сказали, как придёшь в себя после наркоза, по коридорам не бегать. Значит, наркоз. Мысленно чертыхаюсь в сторону Игоря — мог бы и сказать, придурок. — Что с Кириллом? — перед глазами стояли его локти, перепачканные кровью. — Ему… Швы наложили, — мама вздыхает, и я сжимаю её ладонь. — Хирург сказал, что порезы неглубокие, но шрамы останутся на всю жизнь. Он к тебе рвался, как только проснулся, — мать находит силы на улыбку, — всё отделение на уши поставил. И я улыбаюсь ей в ответ, представляя этого шумного воробья в больничном халате. — Слав… — переключиться на следующий вопрос не успеваю, а потому замираю с дурацкой улыбкой на лице. — Вы с Кириллом вместе? Вместе, как пара?