Знахарка

      День у судьи Клода Фролло не задался со вчерашнего вечера. Всю ночь его то знобило, то бросало в жар, так что встал он с постели, чувствуя себя совершенно разбитым. Тем не менее, свой долг следовало исполнять, и он все-таки заставил себя заползти на колокольню к Квазимодо — сегодня судья намеревался проверить, как звонарь справляется с французским правописанием.       Но горбун был так рассеян, что привел судью в раздражение. Фролло совершенно точно знал, о чем думает его воспитанник — Квазимодо хотел спуститься на площадь, смешаться с толпой на сегодняшнем празднике.       Смешаться с толпой! Как будто с его обличьем это возможно… Судья, в который раз, прочитал горбуну длинную нотацию о том, почему тот не может спуститься со своей колокольни.       — Ты хочешь, чтобы мальчишки втыкали иголки в твой горб?! — в завершение спросил судья. — Внемли мне, мой мальчик, здесь ты в безопасности! Здесь — твое убежище! Выйдешь отсюда — и получишь на свою голову целую кучу неприятностей, ибо люди не склонны привечать того, кто отличается от них так, как ты! Прошу тебя не делать глупостей.       Квазимодо понуро вздохнул. Ну, что бы плохого случилось, если бы он прикрылся плащом? Никто бы и не заметил. Но судья был другого мнения. Праздники расслабляют, а стоит только немного расслабиться — и проблемы начитают сыпаться, как из рога изобилия. Ну, а Квазимодо в этом отношении был особенно «везучим».       Фролло в раздражении спустился с колокольни, его лицо заливал пот — судью в очередной раз кинуло в жар. Однако перед началом праздника следовало наведаться во Дворец Правосудия — уладить одно дело с бывшим капитаном гвардии. Капитан этот слишком распустил городскую стражу, никакой дисциплиной там и не пахло, набрал туда всякого отребья, и у Фролло прямо сердце ныло от предчувствия, что на Пиру Дураков ему это аукнется. И судья собирался максимально доходчиво и быстро довести свое недовольство до этого идиота, когда в пыточных подвалах появился новый капитан. Как, бишь, его зовут? Ах, да… Капитан Феб де Шатопер.       Судья окинул взглядом капитана, который встал во фрунт и сверлил глазами начальство. Кажется, де Шатоперу чудовищно не понравились методы Фролло. Во всяком случае, на лице у капитана промелькнуло какое-то выражение настороженности. Судья хихикнул про себя — наверняка капитан решил, что у него, судьи, палаческие наклонности, и Фролло получает удовольствие от мучений подозреваемых в преступлении людей, что было далеко от правды. Просто судья представлял собой закон. А закон надо уважать, закон надо бояться. Чтобы у людишек даже мыслей не было о том, чтобы предаться своим низменным инстинктам и пуститься в разгул. Под разгулом судья имел в виду воровство, грабежи и насилие, коих в этом мире было в избытке. И поскольку Фролло не желал этого допускать хотя бы в Париже, то страх и уважение к закону он внушал весьма жесткими, часто даже жестокими способами. Конечно, его за это ненавидели, но ему было все равно — того, чего судья хотел, он добился. И единственное, что его сейчас бесило до чрезвычайности — это цыгане, с которыми он никак не мог справиться, хоть и сделал их существование в Париже поистине невыносимым. Цыган судья неистово ненавидел по личным причинам до такой степени, что никак не смог скрыть свою ненависть перед капитаном. Даже наоборот, Фролло в подробностях и с удовольствием поведал капитану, что он бы сотворил с этими цыганами, попутно про себя отметив, как усиленно капитан старается не показать, что ему фантазии судьи неприятны.       Празднование Пира Дураков, однако, приближалось, и надо было возвратиться на площадь, дабы занять свое место.       Фролло понадеялся, что хотя бы Пир Дураков пройдет без особых эксцессов. Но и в этом Господь, видно, решил ему отказать. Судья сидел и тихо содрогался от озноба, преодолевая дурноту и мечтая о том сладком моменте, когда закончится вся эта вакханалия, и он, наконец-то, окажется дома, в своей постели, но сперва его атаковала дерзкая цыганская девчонка-танцовщица, а потом еще и собственный приемный сын добавил нервотрепки, открыто показавшись перед народом. Дело, правда, попытался сгладить цыганский фигляр, заправляющий на Пиру, но толпа все равно в конце концов забросала Квазимодо помоями. А все стражник из того отребья, которое понабрал бывший капитан. Судья, конечно же, сделал себе в уме пометку — изувечить хорошенько стражника-зачинщика, но и Квазимодо тоже следовало проучить за непослушание и неумение обдумывать последствия своих выходок. Поэтому, когда толпа начала измываться над звонарем, судья пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь, несмотря на уговоры капитана де Шатопера. Судья ждал, пока до Квазимодо в полной мере дойдет мысль о том, как он был не прав, спустившись в толпу со своей колокольни.       И тут опять вмешалась дерзкая танцовщица. Озноб и дурнота отошли на задний план, теперь судьей овладела иссушающая ярость, усилившаяся от того, что стражники были настолько неуклюжи — они так и не смогли поймать какую-то жалкую девчонку. Мало того, она была столь ловка и умела, что даже умудрилась наставить некоторым из них порядочно синяков и разрушить почетный помост, на котором сидел судья. Сил у судьи хватило только на то, чтобы выпутаться из-под навеса и отдать приказ об аресте девчонки, а дальше его кинуло в жар, он изошел потом, перед его глазами все поплыло, и судья под испуганные крики толпы свалился в глубокий обморок.       Врачи, которых вызвал старый слуга судьи в его покои, так ничего и не смогли сказать по поводу болезни Фролло, и тот медленно и мучительно угасал на глазах.