Знахарка

      Старый Луи со слезами на глазах смотрел, как угасает его хозяин. Судья был смертельно бледен, черты лица Фролло стали еще более резкими, его и без того худые щеки впали еще сильнее, скулы его выпирали, а длинный изогнутый нос, казалось, еще больше заострился. Карие глаза судьи были широко распахнуты и исступленно блестели, но он никого не узнавал и еле слышно что-то бормотал в бреду. Его тяжелое дыхание со свистом вырывалось из груди.       Луи прижал исхудавшую руку хозяина к своей щеке и тихо зарыдал. Да, парижане ненавидели Фролло, но те, кто у него работал, быстро поняли преимущество службы у него: он не терпел беспорядка и разгильдяйства, но платил он хорошо, щедро и был по-своему заботлив. Плохие слуги у него не задерживались, но вот хорошие работники, знающие свои обязанности и четко выполняющие их, жили у него как у Христа за пазухой.       А он, старый Луи, ходил за судьей с того самого момента, как тому исполнилось пять лет. Фролло рос на его глазах, и Луи видел, как из умного тихого мальчика, любящего книги, Фролло вырастает в жесткого мужчину, разочаровавшегося в людях, избегающего человеческого общества, но зато с удовольствием окапывающегося в библиотеке среди книг и пергаментов, либо в лаборатории, где он потихоньку занимался науками. Луи был единственным человеком, которому Фролло позволял ворчать на себя, который мог выгнать судью из лаборатории или библиотеки.       — Никак вы тут всю ночь сидеть задумали, ваша милость? — брюзжал Луи. — Не к лицу таким важным господам не спать по ночам. Пятый десяток разменяли уже, а все, как мальчишка-школяр, прости Господи.       — Поворчи еще у меня тут, старик. Смотри — рассчитаю, — хмыкал судья, но все-таки запирал лабораторию или прикрывал книгу и направлялся в свои покои.       И вот теперь любимый хозяин Луи умирал, старый слуга это понял совершенно отчетливо.       — Да как же это так, — всхлипывал он. — Это мне, старику, уже на тот свет пора, а вы-то, ваша милость… Еще даже не женились ни разу…       Судья тихо издал хриплый стон, а Луи лихорадочно думал. «Докторишки эти — шарлатаны проклятые как есть, — с горечью размышлял он. — И чему их там в ихних колледжах только учат, ничего ведь не знают! У его милости знаний и то больше будет, чем у этих стрекулистов тонконогих! Только вот его милость себе сам помочь никак не сможет…»       За всеми этими горькими размышлениями Луи вдруг вспомнил, как торговки на рыбном рынке судачили о том, что недалеко от Парижа завелась травница одна — знахарка. Кое-кто ее даже называл цыганской ведьмой, но уж больно многим она помогла, сжечь ее никак не решались.       Луи направил свои стопы к окраине Парижа, в сторону Булонского леса, где, как ему сказали торговки рыбой, и жила эта знахарка. Вопреки ожиданиям, он увидел не шатер, как это было принято у цыган, а обычную деревянную хижину. Луи настойчиво постучался в дверь.       — Ну, кто там еще ломится?! — раздался сердитый возглас. — Эдак ты мне всю дверь снесешь, а она и так на соплях и честном слове держится!       С этими словами дверь резко распахнули, и на пороге возникла девка. Видал Луи за свою долгую жизнь красивых девок, но эта дала бы им фору на многие лье. Высокая и стройная, с копной густых черных волос, подвязанных сиреневой лентой, тонкими чертами лица, а уж ее глаза… Большие и зеленые, они так и горели своенравным огнем. Цыганка нахмурила густые брови и спросила:       — Это ты устроил тут такой тарарам, дедуля? Видно, знатно тебя приперло, раз так шумишь? Ну, и чего ты хочешь?       — Травница мне нужна! — заявил Луи. — Позови-ка ее сюда, дело у меня к ней важное и срочное!       — Вот она я, — ухмыльнулась она. — Говори, чего тебе от меня надо.       — Не до шуток мне, девица, — он уже почти умолял. — Скажи ей, что заплачу столько, сколько она скажет.       Она уставилась на него своим пронизывающим взглядом.       — Я погляжу, ты ожидал тут увидеть древнюю бабку, верно я говорю? — девка усмехнулась. — Но тебе придется удовольствоваться мной. Говори, что у тебя стряслось, или проваливай.       Делать было нечего. Луи вздохнул и сказал:       — Хозяин мой сильно занедужил. Ты бы полечила его, а?       — Веди его сюда, коли не шутишь. Чем смогу — помогу.       — В беспамятстве он, красавица. День ото дня ему все хуже. А доктора эти — стрекулисты проклятые, так кровь и норовят ему пустить, пиявки-кровопийцы, а он от этого только слабее становится. Ты бы пошла со мной? — понурился Луи.       Взгляд у знахарки смягчился.       — Где его дом? — спросила она.       — Дык в Париже.       — Нельзя мне в Париж. Один знатный гад приказал меня в застенки бросить, меня теперь там ищут, — покачала головой девка.       — Да ты не бойся, проведу тебя так, что ни один стражник не заметит. Я Париж как свои пять пальцев знаю, — Луи постарался быть настолько убедительным, насколько это возможно.       — Ладно, говори, что с ним, — вздохнула она.       — В жар его кидает, — принялся описывать Луи состояние судьи. — Весь потом исходит, в бреду мечется.       Цыганка подумала, метнулась в хижину и вышла оттуда с холщовой сумкой и в плаще с капюшоном. Она заперла дверь и повернулась к старому слуге.       — Веди давай, — сказала она.       Когда они шли по направлению к Парижу, Луи понял, что так и не узнал ее имени.       — Как хоть зовут-то тебя? — спросил он.       — Эсмеральда, — ответила цыганка.