Знахарка

      Судья не стал форсировать события после первого раза. Доставив Эсмеральде удовольствие в постели, он решил, что надо обождать, в таком деле никак нельзя было спешить. Да, он не упускал возможностей, чтобы погладить ее руками, прижаться к ней своим телом — всего лишь на мгновение, про поцелуи и говорить было нечего — он это делал с наслаждением. И внимательно следил за ее реакцией — пожелает ли она продолжения так сильно, что пойдет на то, чего ему так долго хочется. Он выжидал. Ему нужен был удобный случай, такой, чтобы совпало несколько факторов: удобное время, хорошее место (он все-таки сильно надеялся, что это будет его постель), ее собственное настроение. И, наконец, такой случай представился.       Эсмеральда в этот день вернулась от Квазимодо, которого она периодически навещала на его колокольне, выкупалась в ванне и пребывала в самом наилучшем расположении духа. Судья немного почитал ей, когда она, такая ароматная, забралась в постель, и не отказал себе в удовольствии, прильнув к ее губам. Под его нежными поцелуями она почувствовала, что начинает плавиться подобно воску, и ее дыхание сбилось. Судья это заметил и позволил себе не такие невинные ласки, на которые она ответила с блаженными стонами, памятуя о том, что в прошлый раз делал с ней его язык. И, когда она возбудилась настолько, что готова была к уже совершенно откровенному продолжению, как он улегся на нее всем своим телом. И вот тогда в ней проснулся застарелый ужас. Но не успел он превратиться в настоящую панику и истерику, как судья перекатился на постели так, что она оказалась сверху. Эсмеральда сидела на нем, а судья оперся руками о перину и, глядя ей в глаза, тихо сказал:       — Ты сейчас в выигрышном положении, дитя мое. Смотри, я не держу тебя. Ты можешь ударить меня и сбежать, или просто сбежать. Никаких последствий от меня тебе не будет, клянусь. Так чего ты хочешь?       Она молча смотрела на него своими зелеными глазами, которые постепенно темнели от желания, настолько заворожил ее его голос. Судья слегка улыбнулся, когда она сама потянулась к его рту и коснулась его своими губами, вовлекая в такой желанный поцелуй. Он поглаживал ладонями ее бедра, ласкал ее тело, очень осторожно касался ее спины, плеч. Когда он оторвался от ее губ и прильнул к ее шее, то она услышала его нежный шепот:       — У тебя дивная шейка, Эсмеральда… Кожа такая бархатная…       Он покрывал поцелуями каждый сантиметр ее кожи, накрывал ртом соски на ее пышных грудях, зацеловывая их, слегка втягивая в себя, отчего в ней волнами нарастало удовольствие. Наконец, он приподнял ее за бедра и поглядел в ее глаза, ожидая согласия на то, что он сейчас сделает. Ответом ему были резко расширившиеся ее зрачки, и тогда он медленно, очень осторожно начал опускать ее на свой, уже давно изготовившийся член. Он еле удерживался от того, чтобы не войти в нее одним резким толчком, но это бы все испортило, и судья терпел, пока, наконец, не заполнил ее собой. После этого он со стоном уткнулся ей в плечо, на одну только секунду, и прильнул к ее губам, целуя ее, дожидаясь, пока она опять не расслабится. И только после этого Фролло коснулся ее бедер и начал потихоньку показывать ей, как надо двигаться. Эсмеральда закусила губу. Когда судья вошел в нее, она была готова к тому, что ее сейчас опять будет разрывать надвое, как в прошлые недобрые времена, а это было вполне реально, учитывая немаленький размер судьи, но он был так нежен и осторожен, что никакой боли она не почувствовала. А когда он начал направлять ее движения, она поняла, что, оказывается, это может быть очень приятно, когда тебя кто-то заполняет. Через какое-то время она уже сама двигалась на нем, а судья, откинувшись на подушки, блаженно постанывал. Наслаждение в Эсмеральде нарастало с каждым ее движением, под конец ее темп был просто бешенным, когда ее тело, наконец, взорвалось. Это ощущение было новым, не таким, как когда судья ласкал ее языком внизу — сейчас оно было более продолжительным, более глубоким, охватывающим все тело до мельчайшей частички. Она с криком выгнулась, и тут судья, который уже совершенно потерял терпение, пока она закончит, обхватил ее за талию и резким движением подмял под себя. Но не успела она прийти в себя, чтобы испугаться, как он, сделав пару сильных и глубоких толчков бедрами, со стоном содрогнулся и перекатился на бок, чтобы не давить на нее своим телом.       Какое-то время они лежали молча, думая каждый о своем. Но когда Эсмеральда попыталась встать, судья удержал ее за талию, прижав к себе.       — Зачем вы меня держите? — спросила она. — Вы ведь получили то, чего так долго добивались?       — Давай-ка я кое-что тебе расскажу, моя дорогая, — пробормотал он, и Эсмеральда затихла. — Как-то раз я исполнял свой долг, присутствуя на одном из этих дурацких праздников. Я уже тогда чувствовал недомогание, а весь этот шум, вся эта суета и неразбериха еще и усугубила положение. Да еще и некая цыганская девчонка-танцовщица посмеялась надо мной, издевательски чмокнув меня в нос и сдвинув мой шаперон набекрень, — он поцеловал ее в плечо. — Я уже думал проклясть все и пойти домой, как эта же девчонка затащила на сцену моего пасынка, отчего ему почти сразу же досталось от толпы. Я не могу описать, в какое раздражение я тогда пришел. Я уже хотел наказать мальчишку за его выходку — он ослушался меня, я ведь запретил ему спускаться с башни, поскольку знал, чем это все закончится, — как эта несносная танцовщица опять вмешалась. Надерзила мне и оскорбила меня, — он усмехнулся, а Эсмеральда дернулась, ожидая, что он сейчас будет издеваться, торжествуя свою победу над ней. — Нет, дай мне договорить, моя прелесть! В тот самый момент я понял, что пропал, совсем пропал. Она была такой смелой и отчаянной, и во мне проснулось неслыханное вожделение, какого я доселе никогда не знал. Я влюбился в нее так сильно, так исступленно, что мой разум помутился. Никогда я еще не чувствовал такую любовь, что еле мог дышать, я даже забыл, что болен. Но я рад, что болезнь свалила меня до того, как я успел натворить таких глупостей, что только моя смерть спасла бы всех от моего преследования. И я даже выразить сейчас не могу словами свою радость, свое счастье от того, что ты согласилась принять мою любовь. Я знаю, как тебе это было тяжело, и я благодарен тебе за это.       — Знаете? — прошептала она.       — Это ведь в моих руках ты бьешься по ночам со стонами и рыданиями. Я знаю, что в прошлом с тобой случилось что-то такое ужасное, настолько кошмарное, что ты не можешь спокойно спать. Только вот не знаю, что именно…       Во рту у Эсмеральды пересохло. Он только что доверился ей, рассказав самые тайные свои мысли, выложив ей свои чувства, как на ладони. Он любил ее, действительно любил, и она поняла, что отвечает ему тем же, уже давно, иначе ничего этого не было бы. Эсмеральда перевернулась на спину, чтобы видеть лицо судьи. На нем сейчас читалось лютое напряжение от того, что она ему скажет в ответ, не посмеется ли над его любовью. Глупый… Как можно над таким смеяться?       — Когда я была маленькой, моя мать умерла. Мне тогда было лет пять, — тихо сказала она. — Я осталась с отцом и моей уже очень старой бабушкой. Это она учила меня знахарству. Мой отец был отвратительным, гнусным подонком, горьким пропойцей и часто поднимал на меня руку. Пока мне не исполнилось двенадцать. Тогда все стало хуже. Когда он изнасиловал меня в первый раз, я чуть не умерла, но бабуля меня выходила. Но с тех пор он делал это регулярно. Я больше не могла так жить и сбежала, тринадцать мне тогда исполнилось. И еще… я поняла, что беременна от этого урода. Я пошла в лес, к одной бабке, я слышала, что она избавляет женщин от ублюдков, — она произнесла это слово со жгучей ненавистью, ее лицо исказилось страданием. — Я не хотела, чтобы во мне была даже частичка моего папаши, достаточно того, что он меня породил. Смотреть на то, что уродится от проклятой связи, я не желала. Когда бабка выскребывала из меня это, знаете, что она говорила? «Нечего было ноги раздвигать, мерзавка!», — глаза Эсмеральды наполнились слезами, а судья задохнулся от щемящей нежности к ней и гнева от того, что с ней сотворили подобное. — Она выскребла ублюдка до последнего кусочка. Мне было больно, так больно, и я молила бога, чтобы никогда, больше никогда в жизни такого не испытывать. Господь услышал мои молитвы, и детей теперь у меня не будет, и этого не изменить и не вылечить. Да я бы и не стала пытаться. Не нужно мне это. Но и мужчин я с тех пор к себе не подпускала. Вот так, ваша честь, — по ее лицу градом катились слезы, но она не замечала этого.       — Дитя мое, как же ты меня до себя допустила? — прошептал судья. После того, что она ему сказала, он был бледен гораздо сильнее, чем обычно, он даже не представлял, до какой степени все было плохо.       — Я вас полюбила. Решила вам довериться… — всхлипнула она. — Но вряд ли я вам нужна такая… Знатным людям всегда хочется наследников. Особенно они желают сыновей. Девочки им — обуза.       — Отшлепать бы тебя сейчас, глупая девчонка, за такие мысли… Я ведь только что тебе душу свою открыл, а ты говоришь подобные глупости, — пробурчал судья, прижимая ее к себе и зарываясь носом в ее волосы.       — К тому же, я — цыганка, — упрямо стояла на своем Эсмеральда. — А всем известно, как сильно вы ненавидите цыган.       — Ненавидел. Пока тебя не повстречал, — вздохнул судья. — Наверное, ты — единственная цыганка, к которой я мало того, что не испытываю ненависти, но и схожу с ума от любви к ней. И твой папаша только что усугубил мою ненависть к твоему народу. Если я его найду, то помрет он смертью настолько лютой, что будет умолять меня убить его поскорее.       — А если не упоминать моего папашу? Все-таки, за что вы так к нам? — она пристально смотрела в его глаза.       — Видно, придется мне достать и этот скелет из своего шкафа, — буркнул судья. — Хорошо же, слушай. Я был еще тогда юнцом. Моя семья — отец, я и мама, поехали в другой город, к родственникам. Мы проезжали мимо Булонского леса, когда нас схватили грабители. Они были цыганами. Мы сопротивлялись, моего отца сильно ранили, и он потерял сознание, а меня и мою мать схватили. Предводитель этой шайки был отвратительным, ублюдочным скотом, к тому же, он был сильно зол, потому что я и мой отец успели убить пятерых из его людей. И он решил, что мы ему ответим за все. А чтобы наказать нас, он выбрал мою мать. Думаю, что его привлекла ее красота. Он хотел утащить ее в кусты, но она сопротивлялась, даже вцепилась ему в лицо. Моя мать была беременна, на сносях. «Мне жутко хочется посмотреть, какого пола ублюдок в твоем брюхе! — сказал он и обратился ко мне. — Хочешь посмотреть, кто родится, а, парень?» Я умолял его оставить ее в покое, встал перед ним на колени. Но он все-таки вспорол моей матери живот, — голос судьи стал хриплым, а сам он ощутимо дрожал. — У меня должен был родиться брат.       Эсмеральда порывисто обняла его.       — На твоем месте я бы тоже пыталась нас всех уничтожить, — лихорадочно прошептала она. — Прости, что опять заставила тебя это вспомнить. Я люблю тебя, Клод, — она осыпала его лицо поцелуями, а судья вдруг уткнулся лбом ей в шею и содрогнулся.