Морлочьи сказки

Ксиня давно заметила, что к девочкам, которым исполнилось лет двенадцать-тринадцать, относятся по-другому — с мягкостью и состраданием. Франя так вообще, завидев одну из них, бросала свою работу, кидалась к девчушке, прижимала к груди и обнимала так крепко, что не вздохнуть, и плакала, тоненько подвывая. Ксиньке тоже хотелось побыстрее подрасти, чтобы получить свою порцию ласки. Даже старый Мысл, который только и делал, что гонял малолеток, заставляя выполнять кучу поручений, тяжело вздыхал, увидев морлочку постарше, выуживал из своих бездонных карманов конфету, выменянную у верхних, и вручал ей. Сладостями, конечно, никто не делился, поэтому Ксиня ненавидела всех девчонок, кто был старше нее: они-то раньше достигнут возраста, когда все взрослые их любят. С мальчишками по какой-то неведомой Ксиньке причине, такого не случалось — этих шпыняли все и всегда. Сегодня конфета досталась Умилке, ксининой подружке лучшей. Та теперь сидела на уступе и слизывала с пальцев растаявшую коричневую сладость. Ксиньке достался только один пальчик на обсасывание, самый тонкий и почти не испачканный шоколадом. Наконец, Умила закончила с конфетой, причмокнула языком и сказала: — Счастливая ты, Ксиня. Маленькая морлочка вскинулась: — С чего это? Все только и делают, что гоняют. Ксинька то, Ксинька сё. Тебя вот, Умилочка, все любят. Доросла! А мне еще года два, а то и три ждать своих конфеток. — Килька ты, Ксиня, — беззлобно сообщила Умила. — Ничего ж не понимаешь. — Чего это я не понимаю? — опять взвилась Ксиня. — Не глупей тебя, а то и умнее. Помнишь, как я ловко лопнувший шланг у рисовальщиков глиной залепила? Ты вот стояла рядом и не знала, что делать. — Это да, — согласилась Умила. — Тут ты сумничала, а вот почему девчонок постарше не шпыняют, а конфетки им дарят, не знаешь. — А ты будто знаешь. — Знаю, — Умила вздохнула, и во вздохе этом почудились Ксине грусть и странный затаенный страх. — Ну расскажи. — Мала ты еще. — Так только говорят, когда сами ничего не знают, но делают вид, что в курсах, — хмыкнула Ксиня. — Ладно, — Умила встала, прошлась по туннелю, заглянула во все щели и проемы, потом вернулась к сидящей подруге: — Расскажу тебе. Все равно ж дорастешь. Ксиня уселась поудобнее, уткнулась локтями в колени и подперла ладонями щеки, собираясь слушать. Может, история Умилы и окажется куском китовых кишок, но хоть отдохнуть можно будет с толком. — Вот скажи мне, — начала Умила, — ты хоть раз видела морлочек старше четырнадцати лет? — А то! — ухмыльнулась Ксиня. — Франя хотя бы вон. — Франя старая, — покачала головой Умила. — А где все девчонки от четырнадцати до двадцати с довеском? Ксиня пожала плечами — она никогда об этом не думала. — Я тебе отвечу, — продолжила Умила. — Нет их. Вообще нет. Либо младше, либо совсем уж старше. А все потому, что, когда морлочка дорастает до тринадцати лет, ее тащат наверх, к Закройщице. Ксиня только хмыкнула: что еще за Закройщица? — Закройщица — это самая страшная баба из верхних. Говорят, что когда-то наши, подземные, забрали ее дочку, тогда она тронулась умом. Стала понимать, как живое с неживым сращивать. С верхними-то у нее получается, а вот мы — другое дело. Верхние считают, что она обычный человек, только морлочки, которых она перекраивает, знают правду, но рассказать никому не могут… Когда к ней девчонку притаскивают, она наших провожатых выталкивает и меняется, настоящий свой вид открывает. Глаза у нее становятся, что у кальмаров — все видят. Вместо одной руки ножницы вылезают, а на другой один палец — скальпель, другой — игла кривая, чтобы раны сшивать. Вместо передних зубов у нее металлические скобы: сунешь палец и начисто отхватит. — Зачем же наших к ней водят, если она страшная? — спросила Ксиня удивленно. — Так никто не верит, что она такая, — отрезала Умила. — Совет решил, что Закройщица может нас перекроить так, чтобы мы могли детей иметь. Поэтому и таскают в ней девчонок, которые по меркам верхних могут деточек заводить. Закройщица требует, чтобы наши приносили китят трех годовалых, да китовый ус особый, да кости редких рыб. Потом режет девочек, заталкивает в них все это и смотрит, как они мучаются. Нравятся ей наши мучения. А потом она говорит, что не то мы ей принесли — китенок пятилетний и ус гнилой. Дед Мысл завернет то, что останется от морлочки, в брезент и назад под землю тащит. Так Закройщица мстит нам, что дочку ее забрали. — А мы, правда, ее забрали? — прошептала Ксиня. — Может, вернуть ей, она и подобреет? — Да не было у нее никакой дочки, я думаю, — ответила Умила. — Просто нравится ей подземников резать. Вивисектору вон людей подавай. Он их шестеренками набивает. А Закройщица морлоков любит кроить. — И что? — глаза у Ксини, казалось, стали еще больше. — Ты думаешь, что и тебя к ней отведут? — Не думаю. Знаю, — Умила тяжело вдохнула. — Немного уже мне осталось. Может, съем еще пару конфеток деда Мысла и все. Ксиня вдруг рассмеялась и ткнула подружку в бок локтем. — Так и знала, что ты только и ждала, когда до шоколада дорастешь! А то Закройщица, детки, брезентовый мешок! Наплела тут! — Точно, — улыбнулась Умила. Страха в ее глазах Ксиня предпочла не замечать. Через пару дней Умила исчезла, а Ксиня все чаще начала думать, нет ли правды в умилиных сказках.