— Ну, как? Немного не хватило скорости и высоты, но в следующий раз получится лучше, — Денис подъезжает к борту, рядом с которым стоит Стефан, легко и свободно касается его запястья, скользит рукой вверх и непринужденно устраивает ладонь на его плече.
Несколько дней уходит на то, чтобы решиться, набраться смелости и начать самому исследовать границы дозволенного и допустимого.
Случайно коснуться спины тренера утром на кухне, невзначай дотронуться до тыльной стороны ладони вечером, соприкоснуться пальцами чуть дольше, чем положено, продлить контакт, передавая кружку с горячим кофе.
Поначалу жутко страшно, ужасно неловко и щеки краснеют всякий раз, когда отчетливо осознает, что в этих «случайно» так мало случайности. Он и сам не вполне понимает, зачем ему все это, от чего так сильно тянет к Стефану, и каждый раз зарекаясь не трогать, не идти на поводу неясных невнятных желаний, он проигрывает самому себе, нарушая обещание невесомым касанием к теплой коже.
— Сосредоточься на вращениях, — голос тренера непривычно нейтральный и безэмоциональный, а сам он ощутимо напрягается под прикосновением, слегка поводя плечом, будто бы желая сбросить чужую руку.
Денис сбит с толку и не понимает, в чем дело, но спорить не решается — вращение, так вращение.
Немного досадно, что почти чистый каскад из тройного лутца-тройного тулупа оставляют без комментария, но, возможно, он слишком привык к поощрительным и теплым словам. Убирает ладонь и послушно возвращается на лед, чтобы выполнить несколько разнообразных связок, состоящих из вращений и спиралей.
Стефан вздыхает и едва заметно качает головой.
Все, что происходит между ними в последнее время заставляет его делать и говорить то, от чего неприятно покалывает в сердце, словно в него впиваются тонкие ледяные иголки, оставляя после себя крохотные незаживающие раны.
Он не способен назвать точный момент, когда между ним и Денисом надламывается очередная грань, вдребезги руша хлипкий барьер взаимоотношений «учитель-ученик», но это случается, и не замечать взглядов-вздохов-касаний просто невозможно.
Между ними практически с самого начала возникает определенная химия, особое взаимопонимание, которое с каждым днем растет и крепнет, чудесным образом превращаясь в прочную связь, облегчая обоим период притирки. Эта связь абсолютно необъяснимая, чуть ли не волшебная, по крайней мере, так кажется самому Стефану, который впервые с головой окунается в тренерскую работу с фантастическим энтузиазмом.
Мальчик становится для него кем-то большим, нежели просто учеником и, в некоторой степени, больше, чем другом.
Он видит в нем того, кому дарован необычайный и редкий талант раскрываться на льду, чувствовать каждый звук музыки — не просто прокатывать, а проживать каждую из своих программ, с глубоким и тонким пониманием окунаясь в ее историю и атмосферу.
Это притягивает, заставляет рушить черту за чертой, привязываться все сильнее, забывая о необходимой осторожности и о том, что рядом с ним не только фигурист или ученик, а обычный семнадцатилетний мальчишка, с которого станется что-то вытворить с его не в меру чувствительным сердцем.
Что, в сущности, и происходит, когда он начинает ловить себя на слишком частых и личных прикосновениях, на желании обнять, потрепать по плечу, запустить пальцы в копну светлых волос — просто быть рядом, с возможностью в любой момент ощутить необходимое касание.
Поначалу списывает это на свою обычную тактильность, восторг от работы с талантливым студентом, который с каждым днем все больше совершенствуется и удивляет его.
На его кинестетику Денис реагирует сперва настороженно, но чуть позже привыкает и перестает вздрагивать каждый раз, когда его волос касаются чужие ладони.
Чем больше времени они проводят вместе, чем сильнее сближаются друг с другом, тем неизбежнее становится то, что приближает Стефана к пересечению рискованной и очень опасной черты, за которой шаг — и провал в глубокую темную бездну.
Старается вообще не думать об этом, запрещает любые подобные мысли, наглухо закрывая сознание, возводя крепкую ментальную стену, но от прикосновений удержаться до такой степени сложно, практически невозможно, что, совсем измучившись, он просто сдается, позволяя себе некоторую вольность и слабость, за которой, конечно же, ничего не последует.
Вот только снова забывает о том, что перед ним хоть и повзрослевший, но все же ребенок, с неокрепшей психикой и неустойчивым иммунитетом к ламбьелеособенностям, для которого все эти тактильные штучки тоже не проходят бесследно.
В какой-то момент мальчик смелеет настолько, что Стефан теряется, ощущая за один только день около десятка разных «случайных» касаний, словно тот решил изучить расстояние до границ допустимого, или основательно проверить его выдержку на прочность.
Это начинает повторяться дома, на льду, где только возможно, но со стороны все не выглядит чем-то сверхнеобычным.
Денис каким-то мистическим образом умудряется оставаться в рамках дозволенного, не позволяя себе слишком интимных прикосновений.
Рука на плече, ладонь на лопатках, едва ощутимо мазнуть пальцами по запястью, передавая воду — все это кажется банальным и только сам он чувствует, как один за одним отваливаются кирпичики в его ментальной стене, оставляя дыры-просветы, сквозь которые в сны и мысли проникает то, чего нельзя допустить.
Крис подливает масла в огонь, бросая на него слишком проницательные предостерегающие взгляды, и даже пытается как-то развить эту тему, ходит вокруг да около, но он ловко съезжает с рискованных обсуждений, благоразумно переводя все в шутку.
В конце концов, когда нервы натягиваются до предела, а мальчика в его личном пространстве становится до умопомрачения много, ему приходится стремительно искать решение, которое бы спасло их обоих от такого невыносимо близкого и неосторожного шага в пропасть.
Для начала, изо всех сил пытается свести до минимума прикосновения и у него почти получается первым не идти на контакт, хоть от этого, с непривычки, его дико ломает. Денис же, наоборот, прикасается много-долго-часто, стараясь восполнить пробелы, словно чувствуя перемены и колебания в их маленьком комфортном мирке.
От этого Стефан ощущает себя еще более скверно, его мучает совесть, острыми когтями врезаясь в душу, разрывая между готовностью не отступаться и наплевать на все, обнять, прижать к себе, и просто… будь что будет.
Когда сил биться с собой почти не остается, когда он теряется под натиском и напором обезоруживающего, волнами накатывающего беспокойства, ответ приходит сам собой, врываясь в сознание спасительной синей птицей.
Он знает, что обманывает, прежде всего, себя самого, закрывается, не желая принять то, на что требуется определенная смелость и безрассудство, но ложь во спасение будет оправдана. По крайней мере, ему очень хочется в это верить.
Требуется еще несколько дней, чтобы самому свыкнуться с этой мыслью, чтобы в каждом движении, в каждом взмахе рук и вращении сквозило чувство, отражающее собственное, слегка искаженное представление.
Не все будет ложью — скроется в тени лишь то, что не должно быть произнесено вслух, и множество оттенков сольются воедино, отображая ту грань, о которой можно думать и говорить.
— Идем со мной, — Стефан дожидается, пока Палладиум опустеет, ученики и тренера разойдутся по домам, и только тогда зовет мальчика за собой, по пути выключая яркие лампы, заменяя их всего несколькими прожекторами, подсвечивающими лед холодными оттенками синего света. — Я хочу показать кое-что. Мы с тобой долго думали над показательным для «Christmas on Ice», и думаю, я понял, в каком направлении следует двигаться. Сейчас ты просто посмотришь, вслушаешься в музыку и слова, и если тебе понравится, то мы поставим тебе эту программу.
Кажется, впервые Денис даже не слышит, а интуитивно эмпатически чувствует легкую дрожь в голосе тренера.
Она едва-едва заметна, слабое колебание интонаций, но вкупе с отведенным взглядом и тем, что творится между ними в последнее время, этого хватает, чтобы понять — все, что он сейчас увидит, не будет похоже на то, что было раньше.
Кивает в ответ и послушно остается за бортом, вцепляясь в его край прохладными пальцами. Сердце начинает предательски биться чаще, и в этом совсем нет ничего хорошего.
Стефан, ласкающий его волосы, обнимающий и невероятно заботливый — доводит до грани безумия и восторга, но Стефан, холодный, отдаленный и избегающий любых прикосновений — причина расшатанных к черту нервов, нестабильного настроения и полной неспособности взять себя в руки.
Поэтому вот сейчас — ему страшно.
Он замирает на первых аккордах и забывает дышать, когда начинают звучать первые слова.
…God on high, hear my prayer.
Бог на небесах, внемли моим мольбам
In my need you have always been there.
В моих нуждах ты всегда был там
He is young, he’s afraid.
Он юн, ему страшно
Let him rest, Heaven blessed.
Дай ему успокоение, благослови небесами…
Волны мурашек накатывают одна за другой, заставляя еще сильнее стиснуть край борта.
…Bring him home.
Приведи его домой
Bring him home.
Приведи его домой
Bring him home.
Приведи его домо…й
Стефан парит надо льдом и в каждом его движении своя эмоция, вторящая словам, взмах рук, легкий прыжок с мягким приземлением, и много, слишком много смысла передают его глайды, изящные вращения, от которых сжимается и трещит по швам сердце.
С первых секунд понятно, что в этой программе практически все — слаженная, до мельчайших деталей продуманная хореография, в которой нет места ни единому лишнему элементу, настолько все выглядит доработанным и восхитительно гармоничным.
…He’s like the son I might have known
Он похож на сына, которого бы я, возможно, познал
if God had granted me a son.
Если бы Господь подарил мне сына
The summers die, one by one.
Мои лета умирают, одно за другим
How soon they fly on and on.
Как быстро они проносятся
And I am old and will be gone…
И я стар, и скоро умру…
Когда Денис слышит эти слова, видит движения, передающие их с такой отчаянной самоотдачей, с такой глубокой, затаенной печалью и грустной надеждой — все разом обрывается в груди, с оглушительным дребезжащим звоном падает и разбивается на миллион крошечных хрупких осколков.
Пожалуйста, остановись! хочется крикнуть ему.
Прошу, не надо! стучит набатом в висках, и руки дрожат так же сильно, как дрожит он сам, давясь сухими удушающими всхлипами.
Это леденяще горячо и обжигающе холодно, это неправильно и правильно настолько, что разрывает сердце пополам, растаптывает в пыль все детские наивные иллюзии о чем-то большем, одновременно даря надежду на вот такое, но все же особенное неравнодушие. Ему и хорошо и больно, но больно все же больше, чем хорошо, и очень хочется просто сбежать, потому что он точно не был готов к тому, чтобы принять именно эту интерпретацию их чувств, как не был готов сам откатать все это и позорно не разрыдаться.
…Bring him peace, bring him joy.
Даруй ему покой, даруй ему счастье
He is young. He is only a boy.
Он столь юн. Он всего лишь мальчишка
You can take. You can give.
Ты можешь забирать, ты можешь даровать
Let him be. Let him live.
Позволь ему быть. Позволь ему жить
If I die, let me die.
Если я умру, дай мне умереть
Let him live.
Но позволь ему жить…
Он боготворит Стефана всегда. Он ненавидит Стефана в этот момент.
За боль, в клочья терзающую душу, за обжигающую влагу на своих щеках, за то, что тот творит на льду, заставляя его поверить, проникнуться песней и смыслом, который он пытается донести через плавные движения, смешанные с тоской, мольбой и надеждой.
Это слишком.
Для него это просто слишком, когда эмоции на сверхскорости мечутся из одной крайности в другую, когда все это бьет под дых пронзительным разочарованием, одновременно поглаживая по голове по-отечески ласково.
Еще сам толком не определился в том, что чувствует, но его опережают, предлагая лишь один возможный вариант. Предлагая ли?
…Bring him home.
Приведи его домой
Bring him home.
Приведи его домой
Bring him home.
Приведи его домой…
Когда грудь тренера почти касается льда в гидроспирали, когда он поднимается, заканчивая программу прекрасным грациозным вращением, Денис готов сдаться и принять все то, что ему предлагают.
Крах призрачных надуманных иллюзий пережить несложно, он справится с этим, закроет и спрячет лишнее под замок, не позволит этому разрушить то хрупкое и драгоценное, что стало для него таким важным и необходимым. Откатать показательный номер, который словами без слов передаст их общее настроение, их чувства, пусть даже для одного из них они звучат иначе? Пусть так.
Он знает, что уже готов на все, лишь бы Стефан был рядом — в любом проявлении — и если тот чувствует к Денису что-то вроде отеческой заботы, то он с радостью примет все, потому что это и так много больше того, о чем он не мог и мечтать.
Едва успевая мазнуть ладонью по щекам, он стирает предательскую влагу, перед тем, как тот выключает акустику, и подъезжает к нему, раскрасневшийся, с еще не восстановившимся дыханием после проката.
Что-то не так, что-то абсолютно точно не так, секунды текут одна за одной, пока они молча смотрят друг на друга, давая себе немного времени, чтобы привести в порядок мысли. Денис лихорадочно пытается понять, что происходит, ищет, скользит взглядом по приоткрытым от частого дыхания губам к алым щеками, выше и… вот. Вот оно.
Как только он заглядывает в глаза напротив, его будто прошибает током странного понимания.
Обычно, после любого проката глаза Стефана — бездонный глубокий океан эмоций, отдающихся ярким блеском вне зависимости от того, какой была тема в его исполнении. Но сейчас взгляд потухший и бесцветный, в нем нет огня, нет ничего, за что можно зацепиться, словно на месте ярких живых зрачков внезапно оказались искусственные, фальшивые линзы, и от этого ему становится не по себе еще больше.
Хочется спросить: зачем?
Хочется ругаться, изо всех сил тряхнуть за плечи, попытаться понять, какого черта все так сложно, и почему все это вообще происходит. А еще, внезапно, невыносимо до одури, до белых всполохов перед глазами он желает обнять его, и сдерживаться просто больше не может.
Делает шаг вперед чуть ли не выпрыгивая на лед, одним движением перелетает через порог бортика, и дернув Стефана на себя, обнимает, прижимаясь к нему, обвивая руками, сильно-сильно, чтобы у того при всем желании не было ровно никаких шансов выбраться из крепких объятий.
— Ты поставишь мне эту программу, — сорванно шепчет и впервые делает то, о чем мечтал так давно, но никогда не решался.
А сейчас можно. Сейчас ему можно все.
Одной рукой продолжая стискивать напряженные плечи, второй зарывается в мягкий ворох темных волос, и прикрывая от наслаждения глаза, пропускает шелковистые пряди сквозь пальцы.
Шалея от собственной смелости и еще немного от того, что Стефан слишком удивлен, чтобы его останавливать, он повторяет и отзеркаливает все движения, касается так же, как тот постоянно касался его самого — пальцами по чувствительной коже, слегка нажать, скользнуть едва ощутимо и на контрасте надавить где-то за ухом.
Мир перестает делиться на черное и белое, взрываясь сотней многообразных оттенков, взвинчивая сознание до предела, заставляя забыть о дыхании и окунуться в пугающую и притягательную черную дыру, из которой выход только один — в пропасть.
— Дэни… что ты делаешь? — доносится до него тихо-тихо, сквозь шум в ушах, что мешает адекватно воспринимать происходящее.
— Ничего, — такой же тихий, чуть слышный ответ.
Но инстинкт самосохранения срабатывает быстрее, чем осознание собственной смелости — или глупости — и Денис неохотно отстраняется, чтобы в следующее мгновение понять, что натворил.
— Прости, я… — его глаза все еще красные от слез, а теперь и щеки покрываются ярким неровным румянцем, он опускает глаза и пожимает плечами, не зная, что же сказать в свое оправдание.
Сошел с ума? Помутился рассудок? Или решил позволить себе то, что не позволит больше никогда?
Понимая и принимая то, что несколько минут назад он видел на льду. Запомнить, сохранить в памяти, как самое волнующее чудесное воспоминание, запрятать его глубоко внутри, чтобы лишь изредка иметь возможность приоткрыть плотную завесу и вспомнить ощущение мягких шелковистых прядей под подушечками пальцев.
— Иди сюда.
Неожиданно для себя, Стефан вновь сокращает расстояние между ними и притягивает Дениса за плечи, на этот раз сам обнимая его уверенно и мягко, по-отечески нежно, так, как и должно было быть с самого начала.
Он знает, что беспросветно обманывает и себя и его, но, возможно, подмена понятий пойдет обоим только на пользу.
Ему очень хочется так думать, хочется верить в это, потому что если нет…
По дороге домой оба молчат, и впервые за долгое время их руки совсем не касаются друг друга.
