He lives in you

Что есть время? Движущий образ неподвижной вечности, мираж, счастьем сокращенный в секунды или растянутый в часы бесконечных раздумий? Счастливые считают время минутами, наслаждаясь каждым мгновением, мимолетным и быстротечным, словно порывом восточного ветра. И лишь для тех, кто хранит в душе сомнение, кем движет неуверенность и колебание, время движется медленно, будто намеренно замедляя свой ход. Конец ноября приносит в Шампери холод и снег, накрывая пока еще легким неглубоким покровом поверхности елей и крыши домов, оставляя по утрам на стеклах витиеватые ледовые узоры. Забывая о перчатках, Денис с удовольствием лепит снежки, пытаясь «расстрелять» ими тренера по дороге на тренировку. В его глазах пляшут веселые искорки, а с губ срывается задорное «Еейй!», когда «снаряд» успешно достигает цели. Стефан закатывает глаза, но все же не выдерживает и смеется, со странной легкостью подхватывая детскую игру. Снег влажный, податливый, из него отлично получаются маленькие крепкие шарики, прицельный удар которых может быть весьма ощутимым, если попасть по незащищенным местам. — Попал! — Ну, я тебе сейчас… Восторг заразительно передается от одного другому, и на утреннюю тренировку они предсказуемо опаздывают, вваливаясь в холл Палладиума двумя взмыленными снеговиками. И если Стефан в любой ситуации способен выглядеть невозмутимо и великолепно, словно весь его вид был так и задуман, то разгоряченный и румяный после игры мальчишка, представляет собой растрепанного косматого льва, с кучей набитого между гривы снега. Пытаясь отряхнуться, он приводит волосы в еще больший беспорядок, чем вызывает невольную улыбку на губах тренера. — Стой. Да стой же, я сам, — и руки его тянутся к взлохмаченной светлой макушке. Пальцы действуют уверенно, но осторожно, аккуратно выравнивая и приглаживая, перебирая, раскладывая пряди так, чтобы они не торчали в разные стороны. Снежинки разлетаются вокруг, образуя миниатюрный снегопад, а некоторые, уже растаявшие, холодными каплями стекают вниз по шее, за шиворот, вызывая волну озноба-мурашек. Но Денис не замечает этого, вообще ничего не замечает вокруг, стоя посреди холла, прикрыв глаза, наслаждаясь заботливыми прикосновениями чутких пальцев. Весь мир перестает существовать, сужаясь до крохотного вакуума, в котором, как во сне, оказывается он, ведомый переизбытком новых ощущений. И без того красные от мороза щеки вспыхивают румянцем еще сильнее, когда пальцы случайно соскальзывают чуть ниже на затылок, и возвращаются вверх стремительно «против шерсти». Когда ладонь внезапно исчезает, а вместе с ней исчезают и непередаваемые, до дрожи приятные и будоражащие ощущения, он чувствует, как его накрывает чем-то вроде досадного разочарования — невыносимо тяжело заставить себя ровно стоять на месте, и хочется назло заново растрепать свои волосы, чтобы еще раз… Еще один раз. Именно с этого момента начинается то, что он, впоследствии, не сможет назвать иначе, чем огромный раскаленный котел в его персональном Аду. Он вполне привык к обычной тактильности Стефана, которая лишь поначалу пугала, заставляя невольно дергаться. Прикосновения на льду были обычным делом и простыми рабочими моментами, но они продолжались и вне его, дома, на прогулках, в магазине, в самолете — кинестетичный тренер не упускал ни одной возможности объясняться без слов, обладая при этом уникальной способностью тонко чувствовать моменты, когда не стоило нарушать границ личного пространства. Денис привыкал долго, стараясь без труда идти на контакт, но при этом не испытывая потребности касаться в ответ. Ему вполне хватало имеющихся слов и знаний английского, который он день за днем совершенствовал. Переломным и значимым моментом становится один из октябрьских вечеров, пустой Палладиум, освещенный теплым светом прожекторов лед, низкий проникновенный голос из акустической системы, и чистое без примесей волшебство, хрустальной крошкой вылетающее из-под лезвий. В тот вечер он впервые захотел прикоснуться… сам. Не как всегда, не в ответ — по-другому. Желание стихийным неконтролируемым ураганом пронизывает сознание, ударяет по натянутым, как струна, нервам, выбивая весь воздух из легких. И больше не хочется думать ни о чем, лишь дотронуться до матово-белой кожи запястья, скользнуть вверх по предплечью, коснуться груди, ощущая, как после проката все еще сильно и часто-часто бьется сердце. Этот момент с оглушительным треском что-то надламывает в нем, заставляя интуитивно и почти неосознанно продлевать инициируемые Стефаном касания. Тот кладет руку на его плечо, или дотрагивается до лопаток, и он пытается сам приблизиться еще немного, сократить расстояние настолько, насколько это вообще возможно, прилично и приемлемо. И жадно ловит секунды волнующего наслаждения, чувствуя себя безумно неловко, смущенно, но так головокружительно, что готов отмахиваться от совести, назойливо шепчущей о том, что это неестественно и неправильно, и так делать нельзя. Почти теряет над собой контроль в один из последующих дней на тренировке, когда ни один прыжок не выходит хоть сколько-нибудь нормальным и чистым. Он зол и расстроен, что тренер, стоящий у борта, должен наблюдать за тем, как он раз за разом полирует задницей лед, не в состоянии идеально приземлить даже простой тулуп. Хочется быть лучше, чтобы соответствовать, пусть это выглядит глупо, и, наверное, очень безрассудно, но он пытается прыгнуть четверной, чтобы тот заметил, чтобы оценил его старания, чтобы… Это фееричный провал, так как он снова полирует задницей лед, вдобавок, сильно ушибив бедро. Слышать гневную тираду о безответственном поведении нет желания совершенно — ему и без того стыдно и неловко от собственной дурости, он хватается за протянутую руку так, словно это последний шанс выплыть из захлестывающего и охватывающего сумбура эмоций. Пальцами вокруг запястья, стиснуть не рассчитав силы, подняться, уткнуться в подставленное плечо, обретая шаткое подобие островка земли в бездонном океане непонятных для себя ощущений. Это первый раз, когда он сам инициатор тесного тактильного контакта, самый первый раз, когда думает об этом в ином ключе, и ему страшно, неловко, но очень-очень хорошо. Так хорошо, что он теряется в ощущениях, утрачивая способность воспринимать реальность. А потом происходит это. Снежное утро, тихий и веселый смех, отдающийся вибрацией где-то глубоко внутри, посылающий по телу волну мурашек, и пальцы, перебирающие влажные волосы. И чуть позже снова, когда тренер перед соревнованием заботливо приглаживает ладонью выбившиеся пряди, скользит большим пальцем по мочке уха. Это начинает повторяться с хаотичной периодичностью, в любое время суток, в зависимости от настроения Стефана, который, кажется, совсем перестает контролировать свои руки. Он сидит на кухне и смотрит обзор новой компьютерной игры, запивая бутерброд горячим чаем, когда его волос касается теплая ладонь. Ерошит светлые пряди ласково и легко, почти невесомо, так недостаточно для полных и ярких ощущений, что он недовольно морщится и что-то бурчит под нос, вызывая тихий смешок где-то позади и сверху. — В холодильнике есть яблоки и апельсины. Но бутерброд, после восьми, разумеется, вкуснее, — насмешливо звучит над самым ухом. Денис коротко вздрагивает, поводит плечами чуть отодвигаясь назад, спиной чувствуя тепло от близости чужого тела. — Мой растущий организм бунтует против яблок. И апельсинов, — ему сейчас должно быть стыдно за нарушение спортивного питания, но это такие мелочи по сравнению с тем, от каких мыслей по-настоящему неловко. — Да ну? Только против них или против чего-то еще? Хочется сказать — против тебя и твоих прикосновений, но он знает, что это была бы самая бессовестная и наглая ложь, потому что врать себе бесполезно. Хочет, чтобы тот еще раз дотронулся до его волос, почувствовать прикосновение теплых и осторожных пальцев к коже головы, хочет быть смелым настолько, чтобы касаться самому, но никогда в жизни не произнесет это вслух. Вместо этого получается натянутая, почти убедительная полуулыбка и притворно замученный голос: — Против того, чтобы вставать завтра раньше десяти. Суббота же, — это такое себе оправдание, поскольку субботние тренировки никто не отменял. — Но ты не думай, я встану, — и в подтверждение своим словам он с готовностью кивает, а в глазах решимости через край, потому что Стефан энтузиаст и немного страшно от того, что тот может неправильно понять и интерпретировать его несуразные попытки прикрыть одну ложь другой. В следующий раз тренер гладит его по волосам после удачного и правильного выполнения сложной дорожки шагов — мягко-мягко, заботливо, почти нежно касается челки, отводит ее в сторону, и приподнимая уголки губ хвалит, не скупясь на комплименты. Снова идет снег, когда пальцы смахивают снежинки с его головы и греют замерзшие уши. — Ты выполнил тест по истории? Ладони скользят по плечам, чуть надавливая на затекшие от долгого сидения за столом мышцы, поднимаются выше, легонько разминая шею, и снова табун мурашек по всему телу в то самое мгновение, когда пальцы двигаются от затылка к макушке, против линии роста волос, зарываются в пряди и без стеснения ерошат их, подушечками касаясь чувствительной кожи. Денис готов провалиться под землю от внезапно накатывающих волн удовольствия. Готов просить остановиться, потому что это совершенно крышесносно, готов умолять продолжать эту сумасшедшую пытку, лишь бы еще немного, совсем немного продлить эти короткие моменты необходимых прикосновений. До того, как тот начал творить что-то невообразимое своими волшебными пальцами, он понятия не имел, что его голова настолько восприимчива к подобного рода касаниям. Приятно до дрожи, но очень-очень неловко за собственную неуместную реакцию, растекающуюся огненной лавой по всему телу с эпицентром пульсации где-то в паху. Еще страшнее одним неосторожным движением выдать себя, позволить заметить пылающие щеки, стискивать зубы, чтобы ни один звук не смог прорваться наружу. Та еще пытка, и он знает, что Стефан остановится сразу же и безоговорочно, если он попросит, но ему слишком хорошо и сладостно-томно, чтобы насовсем отказаться от этих прикосновений. Желание самому дотрагиваться, изучать и осязать растет день ото дня все сильнее. Отросшие темные пряди, спадающие на лоб тренера легкой россыпью, хочется ощутить между пальцев, проверить на мягкость, почувствовать текстуру, зарыться ладонями в них и перебирать-перебирать-перебирать… Ему однажды даже снится это. Прикрытые от наслаждения глаза, полуоткрытые на выдохе губы, наклоны и повороты головы с грудным вибрирующим урчанием, словно Стефан — кот, пушистый и мягкий, требующий к себе внимания и ласки. Отзывчивый, восприимчивый к едва ощутимому касанию, а если дотронуться до чувствительного местечка за ухом, можно услышать тихое «еще». Он просыпается резко, выныривая из сладкого сна, и спустя пару секунд зарывается обратно головой в подушку, сгорая от смущения за совершенно однозначную недвусмысленную реакцию подросткового впечатлительного тела. Ему очень горячо, и, черт возьми, адски стыдно за объект своих ночных фантазий. Будь это кто угодно из известных голливудских красавиц он бы лишь посмеялся, списав все на естественный гормональный всплеск, но влажные сны о собственном тренере — вне его понимания и как-то слишком чересчур. Последнее, что доводит до грани, случается после их возвращения с национального чемпионата Латвии в самом начале декабря. Они сидят на диване в гостиной, Денис рисует в альбоме очередной скетч, а Стефан читает книгу, расслабленно утонув где-то между пледом и подушками. За окном медленно падает снег, бережно укутывая их деревушку в плотный сверкающий кокон из кипельно-белого полотна. В комнате горит всего пара торшеров, заменяя яркое освещение приглушенным мягким светом, придавая атмосфере еще больше уюта и тепла. Закончив рисунок, откладывает альбом и потягивается, ерзает из стороны в сторону, высвобождая ноги, чтобы принять более удобную позу. Глаза устали, но для сна еще слишком рано, и он уже хочет достать из кармана телефон, чтобы проверить почту, как вдруг осторожное, но уверенное прикосновение к плечу заставляет его непонимающе замереть. Ладонь Стефана настойчиво тянет его к себе — он даже не успевает поразиться тому, сколько скрытой силы в одной, на вид хрупкой и утонченной руке, как его голова уже заботливо уложена на колени тренера, который не отвлекся от чтения книги. И в этот момент ему немножечко хочется сойти с ума от понимания того, что его просто прижали к себе, бережно, но властно, не давая ни единого пути к отступлению. Тут бы рассмеяться, потому что отступать не хочется от слов «совсем» и «никогда». Телефон благополучно и беспросветно забыт, как и все, что вертелось в мыслях до этого. Делает глубокий вдох и расслабляется, прикрывая глаза, чувствуя под щекой трикотажную ткань домашних брюк и теплоту кожи под ними. Сердце стучит спокойно и ровно, на губах расцветает легкая полуулыбка, и Денис неосознанно, почти в полудреме, трется щекой и касается носом мягкой ткани на острых коленях. Стефан как-то по-своему реагирует на этот жест — в ту же секунду в его волосы зарывается теплая мужская ладонь, начиная аккуратно и бережно перебирать ворох прядей. Пальцы ловко и проворно скользят между ними, подушечками слегка надавливая у корней, уже через пару мгновений заставляя давиться вдохами, потому как с оглушительной силой бьет от солнечного сплетения вниз, отзываясь внезапно накатившим острым напряжением. Щеки вспыхивают ярко-алым румянцем, когда тот увлекшись, тянет за пряди несильно, но довольно ощутимо, нажимает большим и средним пальцем на основание шеи, трет за ухом и теребит мочку — от всего этого перед глазами сверкающими искрами пляшут звезды, и приходится прикусить губу, чтобы не выдать себя случайным полустоном. Дико смущается, вспоминая недавний сон, одновременно с этим желая взаимных касаний, чтобы также чувствовать под пальцами шелковистые пряди, чтобы попытаться доставить ответное удовольствие, и это превращается в безумный эмоциональный коктейль, справиться с которым становится все труднее. Когда ласкающая ладонь плавно скользит по шее, он несдержанно и шумно выдыхает, зажмуриваясь от накатывающей смеси возбуждения, смятения и страха, но нет никаких сил прекратить умопомрачительное безумие. — Все в порядке? — Стефан отрывается от книги, и в голосе едва-едва, но мелькают нотки беспокойства. Он честно пытается ответить, что в полном порядке, просто устал, или придумать еще сотню нелепых отговорок, но язык прилип к небу, горло пересохло, и все, на что он способен — чуть приподнять голову и кивнуть, благодаря небеса за то, что лежит вполоборота, и тот не может видеть ни его лица, ни того, что плотно прижато к кожаной обивке дивана. Пальцы снова ныряют в волосы, продолжая свою изощренную пытку, от которой в голове полный бардак, мысли путаются, мутным туманом затмевая сознание. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста стучит в висках, кровь шумит в ушах, и, находясь почти на краю опасной пропасти, он понимает, что еще немного и его сорвет. Внезапное осознание вкупе со страхом отрезвляет ровно настолько, чтобы собрать остатки до осколков разбитой выдержки и отстраниться, сразу же разворачиваясь спиной к тренеру. — Я… сейчас, — как незнакомо и сипло звучит его голос, ставший ниже и глуше сразу на несколько тональностей. Вылетает из комнаты прежде, чем успевает услышать ответ, преодолевая расстояние до ванной всего за пару шагов. На то чтобы прийти в себя уходит довольно много времени. Склонившись над раковиной, он прикладывает к горящим щекам смоченные холодной водой ладони. Так не может продолжаться. Так не должно продолжаться. Но хочется вновь ощутить прикосновение обманчиво-хрупких и властных рук, и так необходимо самому касаться в ответ, изучая и запоминая новые неизведанные ощущения, что просто нет сил прекратить думать и перестать этого желать. Когда Денис возвращается в комнату, Стефан уже гасит свет и желает ему доброй ночи.