Зверь

Она сорвалась с места, но уйти дальше, чем на шаг не смогла — сильная рука впилась в плечо, оставляя синяки. — Куда это мы? — прозвучал самодовольный, пробирающий до костей голос. Лисса пыталась вырваться из стальной хватки, а ладонь всё держала намертво. Сделай она ещё одно движение, и он бы оторвал ей руку. Но даже такой исход казался ей лучше, чем находиться здесь. Этого не могло быть. Она уехала так далеко, чтобы больше не видеть его лицо, чтобы больше не слышать его голос, чтобы больше не чувствовать, как внутри разрасталась гигантская всепоглощающая дыра от его присутствия. Она продала судьбе своего мужа, друзей, коллег и родные края взамен на безопасность и избавление от паранойи. Она сделала всё, что от неё требовалось, а реальность перевернулась вверх дном. Преодолённых километров оказалось недостаточно. Оказалось, судьба обвела её вокруг пальца. Оказалось, её действий и жертв было слишком мало. И за всё теперь настигла справедливость. Ведь неправильно, когда виновные уходят от ответственности? Когда оставляют своих жертв у разбитого корыта? Жизнь всё расставит по своим местам. Тот, кто был жертвой станет охотником, а охотница станет жертвой. Лисса была готова закричать, но на открытый рот легла сильная ладонь. От крика осталось невнятное бормотание, которое вскоре тоже исчезло — вторая рука, обхватив её талию, прижала лезвие, чей холод проходил сквозь слои одежды. — Не вздумай делать глупостей. Я не собирался пускать в ход нож, но если понадобится, сомневаться не буду, — тихо предупредил он, всё сильнее толкая Лиссу в нужном ему направлении и с каждым движением встречая её сопротивление. Жалкое сопротивление. У неё, хилой и слабой, ненавидящей физические нагрузки, никаких шансов против амбала, взрослого мужчины в самом расцвете сил. Как ни посмотри, выходов нет. Единственный возможный вариант — идти за ним неизвестно куда. Да ни за что. Нельзя паниковать. Пока ничего не поздно. Она всё ещё могла запоминать дорогу, шли они не витиеватым путём. Для этого нужно было только успокоиться. Мелисса сосредоточилась на своём дыхании — нужно выровнять. Ноги становились двумя нитками, путались, но через минуту совладать с волнением немного удалось. Тогда она почувствовала, как хватка на талии начала ослабевать. Только подгадать момент и сделать рывок. Вдох. Выдох. Вдох. Она оттолкнулась от земли и рванула изо всех сил. Рука на талии сжалась, время повернулось вспять на минуту назад, но ей удалось выскользнуть. Жаль, что только ненадолго. Он ухватился за пальто и дёрнул на себя. — Чёрт, отпусти! Отпусти меня, сейчас же! — на грани истерики воскликнула Мелисса. Обернулась. По улице шла шумная компания. Она приложила усилия, чтобы крик о помощи точно достиг их. — Сука, что я тебе говорил?! — Мужчина встряхнул Лиссу, наотмашь впечатал раскрытую ладонь в щёку. Она вцепилась в его рукава, старалась оттянуть от себя, ужом извивалась, чтобы вырваться, и всё терпела то, как резкими движениями её всё дальше заталкивали в переулок. Через чужие широкие плечи виднелся конец улицы — та компания, испугавшись, развернулась в обратную сторону. Она не понимала, откуда это чёртово противоречивое чувство порядка, закономерности, но инстинкт самосохранения игнорировал его, вопил, наполнял звенящим визгом нутро, заставлял пытаться снова и снова, даже после неудач, ведь неважно, насколько огромен смерч, дом всё равно хочется спасти. И за это спасение она молилась всем богам, в которых не верила до этого момента, но те отказывались её слушать, иначе кто-нибудь из знакомых случайно, чудом оказался бы здесь и сейчас. Здания вокруг, стволы деревьев, что избавились от листвы, люди — всё потеряло очертания, стало похоже на мазню. В такую же мазню превращалась надежда на лучшее. Она никогда не была здесь. Дорогу запомнила не больше, чем наполовину. Как быть? Мужчины-то вряд ли возьмутся провожать. Разве что на тот свет. От этих мыслей по венам не кровь, а жидкое пламя — желание жить с новой силой вдарило по сознанию и в очередной раз приказало сорваться с места и убежать, но он шёл по пятам и то и дело пресекал всякие попытки, только сильнее прижимал к боку нож, решая, воспользоваться им или нет. Когда его терпение лопнуло, и он вонзил лезвие в тонкое женское предплечье, Лисса удостоверилась в том, что это были не просто запугивания. Горло сдавило, сковало от щиплющей раны. Она дёрнулась, застыла на месте, ощущая, как кровь пропитывала одежду, и силилась не закричать от едкой боли. — Не хочешь повторения?! Тогда иди прямо и не шатайся, блять. — поторопил мужчина. — Ну, хули стоишь? Остаток пути на её спине лежала тяжёлая ладонь, задававшая направление. Сжимая рану, она старалась не думать о том, сколько болезней через неё можно было подхватить. Сухие губы разомкнулись в удивлении. Они пришли, куда должны были. В закутке стен докуривал сигарету брат Белинды, стуча ногой по земле. Тёмные локоны, зачёсанные назад, трепал беспокойный ветер, и, откинув пряди движением головы, он зацепился взглядом за Лиссу. Недокуренная сигарета тут же полетела под подошву сапога, отбросила последнюю искру и, доживая последние секунды, оказалась растоптана. Мелисса чувствовала себя этим окурком. — Давно не виделись, — безразлично приветствовал брат погибшей и, заметив кровь на её руке, недовольно обратился: — Дэвид, мы же договаривались… — Да знаю я. Она плохо себя вела, мне пришлось. — Будь аккуратнее. Никогда не знаешь, во что выльется удар ножом. Аккуратность? Что это значит? Разве они не собирались её убивать? — Понял, не разводи антимонию. Мы тут не за этим. То, за чем они здесь, стало ясно после того, как Лиссу отпихнули к стене. По затылку и хребту растеклась боль, выбивая остатки ясного разума. Другого шанса не будет. Нужно что-то придумать сейчас же. — Давайте договоримся… Пожалуйста… — дрожащим голосом попросила она, вглядываясь в глаза надвигающихся мужчин и ища в них хоть толику понимания. — Пожалуйста! Сколько денег вас устроит? Я достану… — Что? — перебил брат Белинды. — Думаешь, какие-то деньги смогут окупить её жизнь? — Нет, вовсе… Удар под рёбра не дал закончить. Она схватилась за живот и скрючилась. Очки слетели, стекло хрустнуло под властной ногой. В переносицу врезалось колено. — …Тогда, — превозмогая боль, Мелисса прохрипела. Из носа хлынула кровь. — Думаете… Смерть окупит вашу потерю? — Смерть? Нет, всё проще. Нам незачем тебя убивать. Гораздо лучше периодически выбивать из тебя дурь до конца жизни. В голове монотонно стучало. Они хотели использовать её в качестве игрушки для битья и выпускания пара, и, стыдно признать, но она на эту роль подходила как никто другой. Попробует рассказать другим и попросить помощи — застыдит себя. Врач, убивший пациента… Глупо. Опустившееся на колени слабое тело еле могло сопротивляться. Хотелось отдышаться, утереть кровь, но вокруг шеи тут же крепко-накрепко затянулось что-то. Её коса. Резь в горле, цветные пятна перед глазами — всё обрушилось громом среди ясного неба. Голова точно грозилась лопнуть. Подкашивающиеся ноги еле держали. Она пожалела, что не ценила кислород. В эту секунду он полюбился ей, как никогда раньше. Внутри всё горело и сжималось. Подумалось, что вся эта ситуация с «нам незачем тебя убивать» — обман. Что вот-вот сознание отключится, словно по сигналу рубильника, всё вокруг исчезнет и реальность затянется чёрной тишью. Всё завершится здесь и сейчас, её задушат собственными волосами, спрячут тело, и, дай бог, чтоб кто-нибудь заметил пропажу. Эмбер предупреждала: представлять собственные похороны — дико, но Мелиссе мысли о том, что её труп могут похоронить в Хлорбе, где-нибудь рядом с мамой, дарили мнимое спокойствие. И хотя бы тогда соберутся наконец все родственники, друзья, вся семья в одном месте, поговорят по душам, вспомнят былое… Удар по щеке, будто лист крапивы прижали, и хватка вокруг шеи резко ослабла. Втянутый ртом воздух норовил разорвать лёгкие. — Больно?.. О чём это я? Ей было больнее. Колени вновь столкнулись с постылой землёй. Мелисса перестала различать голоса, слушала их слова через раз, пыталась оправиться и дышала, дышала, наслаждаясь этой роскошью, с каждым глотком сырости благодаря судьбу за возможность ещё ощущать вкус лёгкой горечи осени. — Давно космы стригла, а, доктор Картер? У Белинды были такой же длины… Тёплый вопль разлился в горле, и птицы, испуганные звуком, захлопали крыльями прочь отсюда. Она схватилась за косу, отводя её подальше от блестящего ножа, пока в груди рьяно распалялись страх и ярость, заставлявшие её вновь и вновь отпираться, закрываться от ударов руками, вжиматься спиной в стену, однако было ясно — всё бесполезно. Всё равно что колотить титана голыми руками. Но она должна была сделать что угодно, пусть даже от этих действий не было пользы, только бы не позволить отнять у неё чуть ли не последнее напоминание о матери. Остатки надежды были выбиты мощной ногой, ударившей по груди и прервавшей сорванный голос. Лезвие прошлось по коже пальцев, жадно выпуская кровь. Лисса отдёрнула руки, чем сразу воспользовался мужчина и одним движением раскромсал волосы. Она до последнего старалась думать, что это всего лишь слишком реалистичный сон. Через мгновение проснётся в своей кровати, может быть, даже в Хлорбе, волосы будут растрепаны на свежей подушке, а напротив будет лицо супруга, ожидающего её пробуждения. Запахнет росой и свежескошенной травой, и, потянувшись, она поймёт, что ей предстоит прожить ещё один замечательный день на любимой работе… Но удары сыпались один за другим. Всё меньше оставалось на коже места, не задетого чужими сапогами. Лисса подставляла под них ладони, защищая тело, пыталась встать и каждый раз вновь и вновь падала, а когда удавалось, она норовила выцарапать хотя бы одному из них глаза, пнуть в пах, но в итоге только путалась в хватавших её руках и, слыша сдавленную ругань, оказывалась отшвырнутой к стене. По затылку текла горячая кровь, пропитывая теперь уже короткие волосы. — Что я тебе говорил? — рыкнул Дэвид. — Да блять, когда же ты угомонишься! Он ударил кулаком по щеке, и Мелисса, потеряв равновесие, грохнулась на бедро. У головы, совсем близко, вдруг возник нож, вид которого заставил её стиснуть зубы и обеими руками впиться в мужские пальцы в попытке оттянуть от себя, но её запястья сжал и отвёл в сторону второй. Не дав опомниться, Дэвид вырезал кусок с верхней части уха. Лисса забилась в истерике, пытаясь вырвать руки из хватки, практически выворачивая их, — хрящ прижгло болью, от которой перед глазами заиграли искры. — Я предупреждал. Если не хочешь повторения, то перестань, блять, уже рыпаться, — произнёс он и, схватившись за её волосы, вжал голову в землю, что была сухой и каменистой. К дорожкам от слёз клеились грязь и пыль. Былое рвение стало разлагаться в ней, даря противное нежеланное смирение. Всё равно. Плевать уже, что будет дальше. Пусть хоть убивают, жизнь уже не казалась такой ценностью. Переставала казаться, ещё когда Мелисса через чёрную вуаль видела почерневший мир и чёрный камень надгробия мамы, но сейчас была разорвана последняя нить, на которой держалось убеждение, что жизнь стоит того, чтобы её прожить. Ускользала минута за минутой, Мелисса перестала замечать течение времени. Реальность отступала короткими шагами, позволяла Лиссе провалиться в беспамятство. Шевелиться было больно, не шевелиться — тоже, и в какой-то момент тело накалилось так сильно, что, казалось, вот оно — преддверие потери сознания, но всё новые краски боли появлялись каждую секунду, подобно тому, как текло время. Оно переходило через мириады оттенков и при этом всё больше походило на хаос, на скомканные бумаги, на осеннюю грязь. Глотая слёзы, Лисса старалась не обращать на всё это внимания, преуменьшить важность того, что происходило. Да подумаешь, пара ушибов, заживёт же. Подумаешь, волосы… Да хер с ними, отрастут. Подумаешь, хочется сдохнуть… Жизнь такая штука — сегодня ты улыбаешься до ушей, завтра мечтаешь повеситься… Так было всегда. Ничего нового. Это всё обыденность. Только вот сказать это себе легко. Сложно поверить. Ей не впервой. Работая в больнице, где стресс — вещь повседневная, так или иначе приспосабливаешься жить с ней. Учишься выбрасывать из головы всякие мысли. Приходя домой после тяжёлых будней, Мелисса… Нет. Не получается. Сейчас, когда приходилось глотать пыль и получать всё новые синяки, вспомнить что-либо, отвлечься уже не получается. Перевёрнутая лицом вверх, она прокашлялась. Мужчины что-то говорили, брезгливо касались носками своих сапог её грязной одежды, но она не слышала. В ушах громче всего звучал собственный хрип. Пустыми глазницами сверху смотрело гниющее небо, подмигивали редкие звёзды, успокаивая и жалея. Самое страшное позади. Один из мужчин стал уходить, окликая второго. Всё закончилось. Можно отдышаться, переваривать случившееся, закрыть глаза и убедить себя в том, что не произошло ничего неожиданного, что это никак не скажется на… Тяжёлая нога прижала её шею к земле. Слабыми пальцами она вцепилась в обувь. Воздух прерывался и свистел в горле, небо пряталось за серыми блёклыми пятнами в глазах, пока нога всё сильнее вжимала в грязь, выдавливала слёзы, стекающие по вискам. — …же договаривались. Оставь как есть. — И не подумаю. Неужели ты… — …общее дело. Послушай меня. Он убрал ногу, но с остервенением и неохотой, напоследок оставив на шее крупицы земли. Лисса перевернулась на бок, заходясь в приступе кашля, съёживаясь и сплёвывая кровь. Внутри кололо, словно сквозь тело вот-вот прорежутся осколки стекла. — Картер, ты же понимаешь… Если маякнёшь кому-нибудь, нам придётся рассказать о твоём косяке тем, с кем ты общаешься, — предупредил мужчина и зашагал прочь, оставляя её одну. Она не помнила, сколько пролежала там. В голове было пусто. Где-то недалеко валялись очки. Их состояние напоминало ей саму себя. Безвозвратно разбиты. И в то же время… Как ни посмотри, ей невероятно повезло. Она жива, повреждения несущественные, хоть и неприятные. Дело даже не дошло до изнасилования. Чем не везение? Мелисса могла предположить, почему они не стали — им и ногами касаться её было противно, что уж думать о другом… Попробовала подвигать сначала пальцами, затем ладонями и руками — больно, но на перелом не тянуло. В предплечье жгло от колотой раны. Ноги… Сносно. Ходить сможет. Дышать трудно — больно и в горле, и у рёбер. Без очков плохо, но видно. Читать получится, а отличить человека вдалеке от дерева уже навряд ли удастся. Голова кружилась, кровь на затылке склеивала волосы. Возможно, сотрясение. Ухо… Ну, этот хрящ по большому счёту всё равно рудиментарный. Главное, чтобы оставшейся части хватало, чтобы держать дужку очков. Но это всё пустяки. Она слишком, до неприличия легко отделалась. И этому было объяснение. Они собирались вернуться. Всё сходится. Если бы Мелисса мечтала кому-то отомстить, она скорее всего не убивала бы свою жертву, иначе нельзя было бы издеваться над ней так долго, как захотелось бы. Да и для многих ублюдков смерть — лёгкий исход по сравнению с ежедневными пытками. Брата и возлюбленного Белинды можно было понять. И она понимала. Может, поэтому не винила их. Выпускать пар после нервного срыва — нормально. К тому же, причиной этого срыва была сама Мелисса. Они квиты. Справедливость восторжествовала. Ей воздалось за грехи, ничего более. Ну почему тогда так дерьмово на душе? Кончики волос касались основания шеи. «Проклятье!» — подумала она и захотела вдарить со всех сил кулаком по земле, но сработал рефлекс. Маму нужно слушаться. Мама говорила не показывать свою ярость. Неважно где, у всех на виду или наедине с собой. Нельзя — значит нельзя. Оправданий быть не могло. А если всё же показала другим, что творится на душе, то потерпела поражение перед самой собой. Она всё равно уже проиграла. Не только себе. К счастью, петлять в городе до рассвета не пришлось. Это ещё раз подтвердило, что фортуна на её стороне. Лисса встала у ног охваченного мглой величественного здания штаба. На входе поздоровалась с охраной. Говорить было больно, но, солгав, она всё же ответила на вопрос, почему вернулась так поздно. Первым делом к себе за аптечкой, запасной парой очков, за халатом с дневником и лампой. Затем в лазарет — попросить перевязать предплечье. Но на ночном дежурстве, как правило, есть чем заняться… Да и появляться там в подобном виде… Нет. Оно того не стоит. Лисса остановилась. Хотелось упасть. Хотелось отдохнуть. Хотелось перестать вариться в котле собственных мыслей. Хотелось слишком многого. На неё снова сваливалась пустота, выдавливающая слёзы. Слева была дверь в женские душевые. Моменты, когда в разуме пулей пролетает решение, и тело непроизвольно пускается вслед за мыслью, редки. Иногда задаёшь себе вопрос: зачем я это сделал? А иногда просто повинуешься внезапному желанию и не раздумываешь о том, в чём смысл. Так случилось и сейчас. Она просто навалилась на дверь в душевые, не обратив внимания на странный стук за собой. Неважно. Ничего не важно, всё подождёт. Есть только она, её тело в испорченной одежде и желание остыть, смыть кровь, грязь и боль. На ходу снимая халат, кидая аптечку куда-то на пол, Мелисса твёрдым шагом двинулась к одной из кабинок, оставила лампу неподалёку и открыла шторы, чтобы слабый свет снаружи хоть как-то спасал эту беспроглядную темень. Это было хорошей идеей — посреди ночи никому в голову не придёт принять душ, поэтому всё помещение в её распоряжении. Чёрт с ним, с тем, что она намочит одежду, ей жизненно необходима горячая вода. Только почувствовав, как намокли волосы, лицо, блузка и штаны, она вспомнила, что такое спокойствие. По телу разлилась приятная дрожь, трясущимися руками Лисса потёрла глаза. Сил держаться на ногах больше не было. Она повернулась спиной к стене, сползла на пол и притянула к себе колени. Здесь удобно. Тепло. По-домашнему безмятежно. Здесь до неё не доберётся никто. Безопасно. Здесь можно было бы провести всю жизнь. Оттаивая, Лисса ощущала, как мышцы расслабляются, и тело перестаёт быть грудой органов и костей. Всё придёт в норму рано или поздно. Проблем нет только у тех, кто не реагирует зрачками на свет. У остальных есть, были и всегда будут. Нужно только постараться говорить это чаще и… верить себе. Как бы абсурдно не звучало, но без проблем было бы скучно. А тут и вкус к жизни появился, и за каждый вдох благодаришь, и чувствуешь, что так или иначе попереживаешь, перегоришь, а потом начнёшь действовать, думая, как тебе удачно свезло… Вот тогда больше не захочешь упускать шансов. Тогда возьмёшься решать новые конфликты и… …В какой-то ужасный момент поймёшь, что ты не можешь их решить. Нет, и правда, как быть с теми двумя? Вечность отсиживаться в Легионе не выйдет, особенно если учесть, что Тереза говорила о переводе на работу в больнице. Обороняться она не умела и не знала никого, кто мог бы защитить или помочь. Чёрт… Закрыть глаза, дать слезам смешаться с водой, дышать сквозь сжатые зубы — всё, что она могла делать до тех пор, пока не услышала звук открывающейся двери. Ну вот, теперь и это место не идеально. Теперь хочется вжаться в стену за собой и раствориться в ней, исчезнуть, чтобы кто бы там ни был не увидел её такой разбитой, со спёкшейся кровью, с липнущими к лицу волосами и напряженными глазами. Только она смирилась с тем, что слухов не избежать, что сейчас начнётся допрос с пристрастием, как напротив встал Леви, держа её дневник. Дыру в кармане стоило зашить сразу. Теперь ясно, о чём говорил капрал. «Жалость — снисхождение одного к беспомощности другого». Она готова была продать всё, чтобы помогать другим, а сама оказалась… беспомощной. От этого странно и как-то не по себе. Или всему виной его пристальный взгляд? Мелисса могла только догадываться о том, что творилось в его голове. Наверное, там перекликались сухие строго упорядоченные факты о её внешнем виде. Вроде: «Волосы отстрижены неровно. Лицо разукрашено. Глаза красные, плачет. Касается затылка рукой, значит, чувствует тревогу». Или… «Твою мать, тратит казённую воду, расходы еле покрываем…» В любом случае она ожидала выговора или ещё чего-то, но он снова удивил. Снял сапоги и сел рядом. — Леви, не… — Неважно. Отлично, теперь она вынудила капрала намочить одежду. А думала, что хуже уже не будет. При нём даже не поплачешь спокойно — слишком унизительно. И неловко. Средь пара от воды молчание было подвешено на паутинке. Хотелось оборвать её, но она помнила, что голос сильно изменился: охрип и стал таким, словно Лисса не разговаривала долгие годы. Голос пугал её саму. Сквозь мокрую полупрозрачную ткань блузки виднелись сизые гематомы, кое-где можно было заметить лопнувшие под кожей сосуды. Представить, как выглядел синяк на шее, страшно. — …Кто это сделал? — бесстрастно спросил он, смотря искоса. Она не собиралась разговаривать, но оставлять его без ответа неуважительно. — Я просто… поставила ошибочный диагноз. Она умерла из-за меня, а её… ну… Брат и муж, они не… поэтому я и… не справились с этим… и… — проскулила Мелисса. Коснулась мокрых волос и, собравшись с силами, чтобы не запутаться в словах, процедила: — Вы не представляете, как тяжело говорить человеку, что его близкого больше нет… Эта ядовитая ночь потрепала слишком много нервов, чтобы сдерживать горячие слёзы. Так не хотела разрыдаться перед ним, не хотела выглядеть ещё более жалкой, чем была сейчас, но воспоминания липким комом собирались в теле. И они просились наружу солью из глаз. — Ты не представляешь, как тяжело этим человеком быть. — сказал он. В голосе, который терялся между падающими каплями, не было ни грусти, ни обвинений. Леви прав. Ей подумалось, что зря она сказала то. Необдуманная фраза. Возможно, капрал был на месте этого человека. Возможно, пережил больше, чем Лисса, прочувствовал множество оттенков боли. Возможно, он не понаслышке знал, каково это — оказаться в таком положении. — На самом деле я представляю, — выдохнув, сказала она и посмотрела на него. Капли срывались с чёлки, разбивались о его сильные руки и исчезали, сливаясь друг с другом. Когда он повернулся к ней, ей тоже захотелось потеряться в толпе себе подобных, как и эти капли. Голос рухнул куда-то на самое дно души, и чтобы достать его, пришлось опуститься, раскопать самые недры, схватить ослабшими пальцами. Только сделав это, она смогла сказать то, что крутилось в голове эти минуты. — Я даже знаю, как болит у зверя в груди. Леви потрёпан судьбой. В глазах не было жизни, был упадок сил, и несмотря на это он оставался сильнейшим воином. Нет. Не «несмотря», а «благодаря». Он стал тем, кем являлся сейчас, благодаря тому, что с ним произошло. Если бы зверь внутри спал, возможно, человечество никогда бы и не узнало его имени. Его взгляд опустился на вцепившуюся в его рубашку руку. Только тогда Лисса тоже обратила внимание на свой жест. — Извините, я сделала это неосознанно. — Она нехотя вернула ладонь себе на колено, держа голову прямо. Не было смысла смущаться из-за такой мелочи, когда они и без того сидели совсем рядом — место в кабине рассчитано на одного. Однако неловкость ей чужда. Было ясно, что Леви просто отплачивал той же монетой — на мгновение стал жестоким убийцей её одиночества. Ни капли чувств. Без лишней глянцевой романтики. Так, как нужно. Молчаливого присутствия порой бывает более чем достаточно. И она была благодарна за то, что Леви не делал ничего, кроме как молчал. Нежность она бы расценила как приторную жалость, и на сей раз в этом слове не оставалось ни грамма того значения, какое она придавала ему раньше. Ей не нужны были объятия и поцелуи, если они вымоленные. Без чувств это было бы пустой оболочкой. Бесполезной. Она терпеть не могла бесполезные вещи. — Ты выглядишь просто омерзительно, когда плачешь, — осматривая побитое лицо, изрёк Леви. Секунду она не двигалась. Вода показалась горячее. Он что, сейчас сказал «не плачь»? Умора! Леви? Успокаивает? На такое событие невозможно не отреагировать. На лице проскользнула странная улыбка, переросшая в судорожный, почти истеричный смех. Ей стало всё равно на то, что он смотрел на неё, сведя брови к переносице, или что из коридора могли услышать. Она слишком долго думала о других, чтобы беспокоиться сейчас. — Я и так теперь омерзительно выгляжу! Какая разница, смеюсь или плачу? — воскликнула она. — Разница есть. Ни одно, ни другое ничем не поможет. — А что-то поможет? Смех исчез так же неожиданно, как и появился. Если Леви на полном серьёзе мог дать совет, она его выслушает. — Научись давать отпор, вот что. — Пф… — выдохнула она. Невозможно. Такого не случится никогда. Рождённый плавать не умеет летать. — С моими-то силами… Это за пределами реального. — Ты забываешь, кто ты. Струи желтого света луны освещали пол, и Мелисса смотрела сквозь них, приоткрыв рот. О чём он? Она — человек, но сейчас за этим словом не стояло ничего хорошего. От гордости за принадлежность к этому роду не осталось ни единой капли. — И… Кто я? — Сильно же тебя ударили… — отметил он, подняв брови. Ей даже стало стыдно. — Ты врач. Неужели врач не знает слабых мест на теле человека? — Знаю… Но их было двое, а я одна. Я заведомо проиграла. — Ты проиграла, когда перестала бороться, вот и всё. Остальное — никчёмные отговорки. — Если честно… По большому счёту, я особо и не начинала бороться… — Отвернулась. Зря она это сказала. Ещё ниже опустить себя в его глазах было просто невозможно, но она побила все рекорды. — Серьёзно? — То, с какой интонацией он произнёс слово, могло заставить её навсегда потерять веру в себя. Да, она сопротивлялась им. Да, закрывалась от ударов. Но с самого начала в голове прочно засело слово — «заслужила». Тело старалось избавить себя от боли исключительно на рефлексах. Разум же в то время давно смирился и был готов вкусить расплату. — Я думала, так будет справедливее. В конце концов, я сделала ошибку… — А если бы не сделала, что-то изменилось бы? Леви был уверенным и отрезал фразы чётко, словно они были заготовлены заранее. Не вровень Лиссе, которая и говорить толком не могла, не то что выражать тот вихрь мыслей, что крутился на уме. — Я так и думал. Твоей вины в том, что она умерла, нет, иначе бы ты была за решёткой. Зная это, ты всё равно позволила смешать себя с грязью. Это её вина, что позволила. — Ну надо же, какая белая и пушистая. О таких обычно приятнее всего вытирать ноги. Это её вина, что не смогла сбежать. — Уверен, они получили от этого удовольствие. Может быть, на их месте я бы поступил так же. Тебе же хватило сил и упорства пронести через службу свой идиотский неконтролируемый альтруизм. И что, ты не можешь направить его в правильное русло? Это её вина, что не направила. — Позор. Низость. Как сильно ты себя не уважаешь, что печёшься о себе меньше, чем о других. В голове не укладывается. Но если она будет волноваться о себе больше… Тогда и до безразличия к окружающим не далеко. Этого нельзя допускать. Эталонный врач разрушит себя, расшибётся в кровавую лужу, но вылечит пациента. Иначе нет смысла. — И как же я тогда буду работать? — А тебя не волнует, как ты тогда будешь жить? Его правда. Если разрушишь себя и расшибешься в кровавую лужу, уже никому не сможешь помочь. Это замкнутый круг, и Лисса в нём запуталась окончательно. Казалось, она блуждала по затуманенному лабиринту, где тупик таится за каждым поворотом, а выхода не было и вовсе. — Я так больше не могу! — взвыла она, хватаясь за голову, — Ничего не понимаю… Ничего не хочу делать, ни о чём не хочу разговаривать… Что со мной? Чёрт, мне так стыдно за весь этот фарс! Так стыдно перед собой и перед вами… Вода перестала литься, и Мелисса было подумала, что с душем что-то не так, но увидела перед собой стоящего Леви. Концы его чёлки прилипали к лицу. — Не стыдно упасть, — Он сдёрнул полотенце с крючка, — Стыдно не встать. Махровая ткань приземлилась на её голову и сползла на руки. Запах чистоты врезался в нос. Мокрая одежда ещё хранила крохи тепла от воды, но всё быстрее остывала, и теперь было заметно, как неприятно она прилегала к коже. Лисса вытерла лицо и скомкала полотенце в руках. — Что скажешь, доктор Картер? — с вызовом спросил он. Впервые обратился по фамилии. — Продолжишь заниматься бесполезным нытьём или всё-таки встанешь? Без всяких сомнений она схватилась за предложенную руку.