Зверь

Она знала лучше кого-либо другого, что время не лечит. А если и лечит, то столько не живут. От травмы, которую причинил дневник, от сломанных рёбер, время не спасёт. И чем дольше будет тянуться пытка, тем дольше займёт восстановление после неё. Пиявку срывают быстро, рывком, не давая жертве опомниться. Леви был знаком этот принцип. Поэтому он принял дневник из истерзанных рук. Посмотрел в глаза напротив и увидел пепел — Лисса бесповоротно выгорала. Всё больше она напоминала бывалого лекаря, прошедшего через все жизненные испытания. Но её испытания ещё впереди. Одно из таковых стояло перед ней и держало в руках её жизнь в письменном виде. Вместе с тем, было что-то в ней ещё тлевшее. Ему невольно думалось, что не может смотреть смертник на своего палача с необъятным доверием. А она смотрела. Дурная девчонка. И что он в ней увидел? — Ну не томите, — скулила она. Горло сдавило — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мелисса отвернула голову, не смея показывать страха. Сомнительная защита. Леви всё равно видел всё своими глазами. Он открыл дневник с конца в поисках записей времён эпидемии. Она держала своих разъярённых псов на ржавых цепях, не давала им вылезти наружу, не позволяла им заставить её вцепиться когтями в дневник и, царапаясь, выхватить его. Леви читал. Буквы впечатаны в бумагу сильным нажатием, на нижележащих страницах остались отметины. Вместо привычных тонких завитков чёрт пойми какие линии, кривые до безобразия. Буквы то летали над линиями строк, то свешивались под них. Почерк в начале дневника и в конце — будто два разных человека писали. Но Леви читал, не обращая внимания ни на что. А когда дошёл до точки, опустил глаза на Мелиссу. Та вдыхала редко, но глубоко, словно выныривала из воды, делала спешный глоток воздуха, пока что-то из глубин не успевало затянуть её обратно под водную гладь. — Так ты… действительно не знаешь, где он. Лисса пообещала себе не плакать. Биться в истерике и метаться из угла в угол перед Леви ей было бы стыдно. Еще хуже — лгать ему. Но она лгала. Потому почерк на тех страницах такой пьяный. Руки не желали выводить на бумаге дневника выдумки, не понимали, к чему это нужно и какой от этого будет прок, но Лисса знала. Знала, что нельзя оставлять говорящее само за себя свидетельство её вины нигде. Даже в дневнике. Поэтому сейчас зубодробительная ложь пронизывала листы. И Леви проглотил эти нафантазированные переживания за судьбу Кайла. — Я перегнул. Извини. Нет, пусть заберёт эти извинения обратно! Мелисса не заслужила их. Они ей не нужны, раз они были заполучены грязным путём. Голову накрывал промозглый туман. Чем дольше она вдумывалась в суть, тем хуже ей становилось от себя. Она не могла сказать ему правду, но и молчать не могла тоже. Прикусив язык, Лисса слушала, как Леви выдернул эти страницы, сложил их и засунул в карман кожаной куртки. Благодаря одному вечеру, потраченному на то, чтобы найти в себе силы соврать дневнику, Мелисса обведёт вокруг пальца целый Легион. И просто так замять это уже не получится. Леви перелистнул к началу. — «Сегодня я точно поняла, чего хочу — хочу, чтобы моя жизнь не была бессмысленной, » — прочёл он строчку. На миг время в библиотеке замерло. Всё затихло, и даже дождь, устав бить по стёклам, ослаб. Звук рвущейся бумаги распотрошил молчание. Мелисса застыла, не закончив вдох. Сердце продолжало биться, но живой она уже не была. Обрывок страницы упал на стол перед её лицом. Леви нельзя попросить остановиться — сама ведь попросила уничтожить дневник, но терпеть это… Мелисса явно переоценила свои возможности. За такую грубую ошибку придётся заплатить. Леви читал по строчке с каждой страницы, и каждую страницу разрывал то пополам, то по кривым, бросая клочки на стол, в место, сквозь которое смотрела Лисса. Слёз не было. Не было ничего, кроме двух вещей. Голос Леви. Рвущаяся бумага. Снова голос Леви. Снова рвущаяся бумага. И так бессчётное количество раз. От страницы к странице звуки приобретали новые краски, достигали иных глубин, становились ярче молний. — «В моей повседневности появился человек, который обратил все предыдущие имена в пыль». Поэтично. Не думала написать книгу? Она думала. Думала, что вырастет, откроет революционный метод лечения, опишет его в учебном пособии для будущих лекарей и тем самым поможет не только больным, но и здоровым. Однако это была бы обучающая литература — ничего общего с тем, о чём говорил Леви. Если бы он прочёл чуть дальше, то понял бы, о ком было это предложение. — Дело не в моих навыках. Жизнь пишет лучшие сюжеты. Вечер завершился последней каплей, разбившейся о стекло окна. Библиотека опустела. В ней не было никого, кроме Мелиссы, думавшей ни о чём и обо всём. Дневника больше нет. Больше неясно: пусто внутри или чувств океан? Она совсем потеряла ориентиры, потеряла всякое желание делать что-то на этой неделе, завтра, сейчас. Но несмотря на это она пошла на идиотский вечер в честь окончания пепельной эпохи. Потому что иначе позже пожалела бы. Войдя внутрь, Мелисса сощурила глаза от обилия сияющих элементов. Зала была огромной, точно полигон. В высокий потолок упирались резные колонны, между которыми туда-сюда сновали черные костюмы и платья. Всё пространство вокруг было белым, как солнце. Лисса представила себя со стороны — штаны и белая рубашка выделяли её на фоне женщин в объёмных юбках. Возможно, выделяли даже больше, чем костыли. — Знаю, ты беспокоишься о том, как выглядишь, — шепнула идущая рядом Тереза, — но не придавай этому значения. Наслаждайся вечером. Она вовсе не беспокоилась. Какая разница, что скажут люди? Это её первая и последняя встреча с ними. Нет причин стыдиться своего внешнего вида. Ну, может, разве что чуть-чуть… В центре зала кружили в танце леди и юноши, исполняя спокойный и чувственный вальс. От потока людей, из которого так и била жизнь, глаз не оторвать. Мелисса считала танцы несерьёзной вещью, но именно сейчас ей захотелось влиться в это движение, танцевать, плавно переставляя ноги, отводя ладонь и ловя на себе восторженные взоры, чтобы в её ожерелье и кольцах плясали огни, а длинные волосы развевались на поворотах. Фантазия лёгкой рукой нарисовала её в паре с Леви, и Лисса дёрнула головой, прогоняя наваждение прочь. Пора перестать травить душу. Она машинально сделала шаг в ту сторону, в которую повернулась, и едва не врезалась во что-то. Этим чем-то оказался прилично одетый молодой человек. — Отчего так невесело ваше лицо, госпожа Картер? — Незнакомец поцеловал её руку. — Доброго вечера. Нет ли у вас желания провести время в моей компании? — Нет, спасибо. — вежливо отозвалась Мелисса, собираясь уходить в другую сторону, но осторожная хватка на плече остановила её. — Неужели я недостаточно хорош для вас? — продолжал настаивать он. — Вы недостаточно умны, чтобы понимать с первого раза. У меня нет желания заводить знакомство с вами. — По какой же причине? В ответ Лисса вывернулась из его хвата и сделала несколько шагов вперёд, пока перед ней вновь не показался тот же мужчина. Приставучий… И почему одного «не хочу» не хватает в таких ситуациях? Почему обязательно нужно придумывать веские причины и отговорки? Он слегка склонил голову в немом вопросе и уставился на неё, ожидая ответа. Но ответ уже прозвучал до этого дважды, неужели мало? В противовес её тяжёлому настроению по залу витала романтичная музыка струнных инструментов. — Мне повторить?! — выплюнула Мелисса, снова разворачиваясь прочь. И снова мужская рука потянулась остановить её, но в этот раз незнакомцу не суждено было совершить задуманное — Леви сдавил запястье так, что тот силился не вскрикнуть. — Нравится унижаться? Тогда в следующий раз унижайся перед незамужними женщинами. Посмотрел бы хоть на левую руку приличия ради… Или не можешь принять тот факт, что тебе отказали? — Он презренно хмыкнул. Кольцо вдруг туго обхватило кожу. Она и не додумалась сказать о том, что замужем. Забавно и стыдно. Прошёл всего год, а она уже совсем забыла о Дэниэле. — Я прошу прощения, госпожа Картер. — молодой человек забегал глазами по помещению, поклонился и отступил. Надо же. Оказывается, мужчины уважают мнение других мужчин больше, чем мнение женщины. Лисса ещё не подозревала, что теперь больше половины писем, адресованных ей, будут от мужчин, которые «были бы безмерно рады познакомиться с ней и позвать на свидание, так как очарованы её подвигом и личностью». Вечерами она будет разбирать эти письма в белых конвертах с чернильными печатями, читать признания в любви, а между строк видеть жажду заполучить долю её состояния. От этих пафосных речей будет выворачивать. В углу комнаты скопится кучка рваных конвертов и измятых писем, написанных без души и эмоций. — Спасибо, — тихо поблагодарила она, опустив равнодушные глаза. — В следующий раз будь настойчивее. Взгляни на Эрвина. Вон, как резво выбивает спонсирование для разведки у очередного ходячего кошелька. — Леви кивнул головой в его сторону. Знакомая картина. На её посвящении Эрвин тоже знакомился с разными людьми и тоже втирался в доверие. — Это… Грустно видеть. Даже грустнее, чем видеть падающие сверху ошмётки своего дневника. — не подумав, выпалила Лисса. Кавалеры с их партнёршами всё танцевали, движения брызгали счастьем, улыбки так фальшиво озаряли напудренные лица. Леви и Лисса стояли в стороне и лицезрели саму магию в обнажённом виде. — Радоваться надо. Ты была в плену у этой книжки. Зацикливалась на каких-то мелочах. На своей развалившейся семье, на коллегах, некоторые из которых, я уверен, за спиной тебя терпеть не могли. Прими это и живи настоящим. Не хотела бессмысленного существования? Тогда наполняй его смыслом сейчас. Да. Этим она и займётся. В тот же вечер она познакомилась с пятью людьми. Почти никому из них ей не пришлось представляться — хоть какой-то толк от газет. Улыбаться приходилось много, моментами скулы сводило, но если за информацию нужно заплатить каплей неудобства и щепоткой потраченного времени, то она сделает это хоть тысячи раз, лишь бы растраты дали результат. И они дали. Миловидная дама средних лет, обмахиваясь цветастым веером, загадочно прищурилась. — О, так вам не нравится работа в Разведке, и вы хотели бы перейти в Созидание? Это только здесь посторонние люди любят сочинять и додумывать то, о чём нет никаких свидетельств? — Право, что вы, я всем сердцем и душой люблю Легион, они мне как вторая семья. Я всего лишь интересуюсь местной общественной жизнью. — Ну что ж… — вздохнула женщина и ещё активнее замахала веером. Ответ её словно расстроил. Ведь какой обширный резонанс устроила бы сплетня о том, что фигура, с которой связано спасение людской цивилизации, считает Разведку плохим местом работы. — Созидание совсем недавно было основано, но уже сделало для улучшения жизни народа много полезных открытий. Например, вы наверняка слышали об огниве, пришедшем на замену спичкам, или о небьющемся стекле. Абы кого туда не берут —либо сделай что-то выдающееся, либо докажи свои способности на собеседовании, в котором в некоторых случаях, поговаривают, участвует основатель собственной персоной — господин Сет. — Сет? — заинтересовалась Мелисса. — Да! Никто не знает его настоящего имени, и сам он обычно предпочитает оставаться в тени. Кажется, он даже не выходит из корпуса: спит, ест, работает — всё делает прямо там. Редко покидает нагретое место. — И где же располагается корпус? Женщина наклонилась к её уху. Почему-то после того вечера Лиссу не покидало стойкое ощущение того, что отмыть её грех сможет только работа в этом обществе; что только так она утолит своё ревущее чувство вины. Она твёрдо вознамерилась приложить все усилия к тому, чтобы попасть в Созидание. Но тогда придётся оставить позади Легион. А ведь она уже расписалась во всех бумагах, да и утром наступает первый рабочий день. Ей не терпелось увидеть своих подопечных и начать работу в новом коллективе. И всё же… Легион или Созидание? Вопрос мучал её ночью. Не давал покоя и в момент пробуждения. Вопрос стал первым, о чём она подумала, когда открыла глаза. Но, войдя в кабинет, в котором уже ожидал отряд, и встав во главе стола, она сконцентрировалась на том, что было её главной задачей. В руках лежал список отряда, а под ним — информация о каждом из сидящих и протокол, с которым должны ознакомиться все. Она огляделась. Одно место было пустым. — Здрасте, — Мужчина закрыл за собой дверь, прошёл внутрь и, еле поворачивая язык, выдал приветствие. — Стоять, — тихо, но убедительно остановила его Мелисса. — Который час? Сонный мужчина в халате почесал бородку, поискал часы на стенах и протянул: — Две минуты седьмого. Ох, ну не выгоните же вы меня из-за двух минут? Сколько уверенности. Две минуты или полчаса, нет разницы. Суть в том, что он посчитал своё время более ценным, чем время Мелиссы или время своих коллег. Или, быть может, виной всему был возраст — мужчина уже давно был не молодым и считал, что высота жизненного опыта даёт ему особое право. Точная причина, естественно, не была известна никому, но факт оставался фактом. Простить опоздание в первый же сбор одному означало задать низкую планку дисциплины другим. «Или, может, всё-таки забыть об этих двух минутах?.. Бог с ними, это же не десять минут и даже не пять… Вряд ли это окажет какое-то влияние…» — Где-то глубоко внутри пищал голос. — Вы опоздали. На сегодня можете быть свободны. — Что? — У вас редкая патология, из-за которой все часы в поле зрения ломаются? Или полагаете, что мы должны подстраиваться под вас? Или… — Дорогуша, — перебил он, — Я старше тебя по меньшей мере на двадцать лет, как ты со мной разговариваешь? — Мы не на улице и не в общественном заведении. Научитесь чтить субординацию или не появляйтесь здесь больше. Он впал в глубокий ступор — не каждый день девушки, годящиеся ему в дочери, беззастенчиво высказывали в лицо своё недовольство. Сидевшие за столом юные и не очень умы помрачнели и удивлёнными глазами продолжали наблюдать столь редкую картину. — Мне долго ждать? На выход! С вас объяснение в письменной форме. Не задерживайте нас ещё дольше. Ищете дверь? Она прямо за вашей спиной. Мужчина полностью потерял связь с реальностью, о чём кричал отсутствующий взгляд. Он продолжал почёсывать свою бородку, явно не осознавая, что сейчас произошло. Нерешительными шагами он двинулся прочь из кабинета. Только покинув его, он пришёл в себя и, судя по громыханию, хорошенько вмазал беспомощной стене кулаком. Отряд вздрогнул, услышав удар. Так-то лучше. Мелисса повернулась лицом к подопечным и широко улыбнулась. В тот же миг у них на лицах образовалась ответная, приклеенная, дрожащая улыбка. — Больше всего я ненавижу три вещи: опоздания, опоздания и опоздания. Позже она узнает, что мужчина пожаловался Ханджи, которая сидела в кабинете с Эрвином и Леви. Выслушав гневный рассказ исследователя, капрал тактично поинтересовался: «Какой процент мочи в твоей голове?» После этого мужчина расторгнул договор и ушёл из Легиона. Благо, замену ему нашли быстро. Картер стукнула о стол стопкой бумаг, подравнивая их, и представилась. Чем дольше она говорила, тем меньше напряжения оставалось в глазах слушателей. К лучшему ли это — кто знал, Мелисса почти никогда не стояла во главе какого-либо процесса, а теперь перед ней сидели люди, готовые быть ведомыми ею. Именно её спину теперь горбит лежащая на плечах ответственность за результат или его отсутствие. Именно её фигура теперь у штурвала. И за все ошибки своих подчиненных теперь будет получать именно она. Пять человек. Пять светлых голов за её спиной. Она должна направить их мысли и идеи в правильное русло. Первым делом Лисса упомянула систему баллов. Её суть заключалась в том, что за любую работу будут присуждаться баллы от «А» до «Е» в зависимости от качества выполнения. Четыре «А»-балла, а также разное сочетание баллов «А», «Б» и «В» позволяют взять выходной. Если у подчинённого были баллы «Г», «Д» или «Е», то их необходимо было сначала погасить. В условиях, где выходной был только раз в две недели, эта система должна была стать мощной мотивацией. Каждое новое утро они будут начинать с изучения титанов по тому малому объёму имеющейся информации из книг и документов. Затем — мозговой штурм и процесс создания всевозможных предположений, касающихся тонкого строения титанов. После — обсуждение причин, по которым эти предположения могли оказаться неверными. И лишь в заключении — тщательное обдумывание способов убийства титанов. — У вас не останется времени думать о чём-то ещё, — продолжала Лисса, подкрепляя слова громким стуком пальца о столешницу. — Приходить на кладбище и класть цветочки к могиле возле надгробия «Личная жизнь» тоже будет некогда. Все ваши мысли будут сконцентрированы на одном и том же. Вы будете обедать и думать о титанах. Чистить зубы и думать о титанах. Ссать и думать о титанах. Только когда вы будете спать, вы не будете думать о титанах, потому что они будут вам сниться. Это будет утомительно, сложно, мозговыжимательно. Вам захочется всё бросить и уйти. И я здесь для того, чтобы давать вам подзатыльник каждый раз, когда сила духа будет крошиться, как зубы старика. В конце концов вам надоест изучение титанов — это хороший признак, означающий, что больше нет в этой сфере того, о чём вам не было бы известно. Иными словами, вы станете профессионалами. И вот тогда… Тогда мы сможем сделать что-то поистине великое. Оно того стоит. «Оно того стоит…» — гулко отзывалось внутри, когда Лисса вникала в организацию организма титанов, сидя у себя в кабинете. Чтобы быть ведущей, нужно стать примером. Тем, на кого ровняются. Нужно научиться одним только своим присутствием вдохновлять других. Лисса карабкалась в образ предводителя всеми силами, не жалея себя, и её отряд это видел. Природа наградила этих людей усидчивостью и внимательностью. Или это плоды стараний Мелиссы?.. Но временами они казались несерьёзными. Двое двадцатипятилетних братьев-близнецов, Джозеф и Энди, обожали подкалывать Рози, называя её улиточкой. Мелисса научилась осаждать их одним взглядом, а вернув атмосферу всеобщей напряжённой работы в кабинет, невольно спрашивала себя: почему, чёрт подери, улиточка? За обеденным перерывом она не смогла сдержаться и всё же спросила их об этом. — Почему улиточка? А-а, так Рози один раз нахрюкалась в стельку, когда мы отмечали наш первый рабочий день. После этого она поползла на выход, периодически поблёвывая. Лисса предпочла бы не слышать этого. Рози зло буркнула: «Рассказывать об этом руководителю — подло и некрасиво». Джо отшутился и попросил прощения. Все допили чай и вернулись к работе. Время ускользало от неё слишком быстро. Удержать его удалось лишь однажды — Мелисса выкроила два часа своего выходного на то, чтобы наконец добраться до Созидания, разузнать, есть ли возможность совмещать работу там и в Легионе. Она представилась молодому человеку как доктор Картер, и тот напряжённо закусил губу. Этот жест насторожил её. Женщина ведь сказала, что наличие достижений только поможет при устройстве, тогда в чём дело? Парень не спешил объяснять своё нервное поведение. Зато, осознав, что показывает себя не с лучшей стороны, вдруг снова стал улыбчивым и милым. Он пояснил: чтобы устроиться сюда, нужно для начала уволиться из Разведки — напряжённые отношения двух организаций не позволяли иначе. В чём именно заключались напряжённые отношения — загадка. Однако, работник тут же отметил: даже если Мелисса покинет Разведку, в Созидание её все равно не возьмут. На разумный вопрос, почему, он ответил шаблонно: — Мы оставляем за собой право не озвучивать причины отказа. Всю дорогу обратно Лисса мучилась от того, что не достигла поставленной цели. Всё это было странным и подозрительным. Что за реакция на её имя? Какие ещё «напряженные отношения»? И, чёрт возьми, почему отказ? Она переживёт этот инцидент. Но в один прекрасный день всё же найдёт способ попасть туда. Неважно, какова цена за душевное спокойствие. Если нужно будет заплатить её — Лисса заплатит, несмотря на то, насколько абсурдной та окажется. Других способов искупить свою вину перед людьми за обман она не видела. Июнь подступился к порогу Легиона безмолвно, раскидывая цветущие одуванчики и ромашки. В такую бы погоду ловить кожей лучи солнца, плескаться в кристальной воде озёр, гулять по сочащимся зеленью полям, а вечерами распевать в компании песни под гитару, пританцовывая в такт. Когда-то это было реальностью — самые запоминающиеся моменты детства Лиссы и сестры происходили именно летом. Именно тогда она пыталась научиться плавать, но вода не хотела держать её на своей поверхности. Именно тогда ей довелось с друзьями тайком прогуляться по гигантскому апельсиновому саду самой богатой семьи Хлорбы. Цветочные венки, пятнашки, разодранные коленки и… И всего этого не вернуть. Воспоминания, вызванные в мыслях без помощи дневника, были хрупки и полупрозрачны. Лисса предчувствовала, как это лето пройдёт мимо неё, помашет своей невесомой дланью на прощанье и скроется, освободив место постылой осени. Она так и не успела наведаться в Созидание — в сутках, к сожалению, не двадцать пять часов. О Леви вспоминала разве что перед сном, а засыпала она в ту секунду, когда голова касалась подушки. Совсем недавно хотела проводить их на вылазку, но и здесь неудача встала на пути — выкроить хотя бы пару минут не удалось. Казалось, вселенная была против их встреч и не терпела компромиссов. В конце каждого из прошедших месяцев, однако, её ждало вознаграждение за принесённое в жертву личное время. На общих заседаниях отряд Мелиссы всегда был в числе лучших и стабильно занимал в этом негласном списке второе место. На первом была группа Терезы. Тереза со своим отрядом летела к цели быстрее пули. Им даже дали разрешение начать работу в лаборатории, чтобы не терять время и заняться выведением штамма микроорганизмов, которые были бы безвредны для людей и смертоносны для титанов. В том, что это случится, уже с давних пор никто не сомневался. К возвращению легионеров с вылазки Лисса была на ногах, сонными глазами встречала зори. В этот раз Легион урвал объект для экспериментов живьём — пучеглазый пятиметровый «малыш», как его нарекала Ханджи, украсил собой задний двор штаба. Но столь хорошая добыча стоила Легиону раненых. Тем утром лазарет вобрал в себя немыслимое количество людей. Помогали все — и врачи, и участники проекта биооружия, и здоровые солдаты. Казалось, с той самой вылазки, с которой эпидемия обрела своё начало, прошли сотни тысяч лет. Душащее чувство от вида на тот беспорядок, от запаха спирта, свежих бинтов и склизких человеческих внутренностей вновь вернулось, хоть и казалось, что больше его испытать не придётся. Лисса наивно полагала, будто бы время и опыт способны испепелить любые эмоции, что всплывают в груди при виде больных. Думала, что раз ей удалось столько раз испытать это, увидеть, как разлагается жизнь в чужих телах и как тухнет свет в глазах, то сможет однажды стать ледяной глыбой, не знающей жалости и страха. Будто это было возможно. Будто возможно забыть ощущение толстой ткани форменного платья, что так свободно сидит на теле, струится до середины икр и развевается при ходьбе. Тяжесть карманов, которые всегда набиты то записками с напоминаниями, то пузырьками с каким-нибудь лекарством, останется с ней до глубокой старости. После стольких лет, проведённых в униформе, это чувство не сможет затеряться в памяти. Оно будет преследовать до самой могилы. Сглотнув ком в горле, она натянула на руки перчатки. День и не думал заканчиваться. Солнце словно зависло в центре небесного купола, укрытое облаками-ватой. Почти той же ватой, которую вымачивала в йоде Мелисса. Гулял ветер, почти такой же воздушно-лёгкий, как бинты. Переломанные конечности — как хрупкие ветви, отломанные непоседливой детворой. Сколько бы работы не было выполнено, в лазарете до самого вечера сохранялся бардак, присущий первым часам после прибытия солдат. Как бы усердно не старались врачи, как бы не казалось, что скоро раненные закончатся, мимолётный взгляд на оставшихся давал понять, что солдатам не было ни конца, ни края. Так было до тех пор, пока не зажглись фонари Сины. Потрёпанная пара перчаток стала хламом. Они улетели в мусорное ведро, к своим павшим собратьям. Впереди было ночное дежурство. Очередь Лиссы была не первой и не второй, поэтому она позволила себе задремать на какое-то время до тех пор, пока её не разбудят с фразой «Ты следующая». Дежурили обычно вчетвером, по два человека на каждый зал. Мелиссе повезло оказаться в паре с Терезой. Лазарет впустил её в свои увядающие владения. Воздух лился из окна потоком прохлады, за которым струился запах трав. Напротив входа стояли полные инструментария белые шкафы и тумбочки, полки которых ломились от обилия склянок. Хмурые стены с лампами-глазами пристально следили за тем, как Лисса призраком скользила по промежуткам меж кроватями. Солдаты не знали покоя. Одних мучила жажда, но стакана не взять — вывихнуты пальцы, другие пытались спать, но каждый вдох наводнял грудную клетку с переломанными костями густой болью. У тех, кому удавалось уснуть, были липкие лбы и мокрые подушки. Дежурные плыли по воздуху, принося разведённые в тёплой воде порошки и свежие простыни. Проверяли состояние глубоких ран, направляя на них свет керосиновых ламп, делали перевязки, унося напитавшие кровь старые бинты, шёпотом успокаивали, уверяя, что всё будет хорошо. Даже если не будет. Убаюкав ещё одного солдата, Лисса поднялась. В дальнем углу на койке замельтешила чья-то тень. Двигаясь в ту сторону, доктор Картер ступала по полу аккуратно, обходила, как мины, места, где могли скрипеть половицы. Лампа в руке стала свидетелем того, как раскрылись глаза, когда она увидела, что тенью оказался Леви. Как он мог попасть в число получивших увечья солдат? И неужели Лисса настолько заработалась, что не увидела его раньше? Капрал пытался устроиться поудобнее, его лицо недовольно морщилось, рваное дыхание расцарапывало тишину. Лампа вмиг очутилась на тумбе, а руки Лиссы — на его плечах, помогали принять полу сидячее положение. — Всё в порядке? — ровный шёпот расползался по воздуху между ними. — Вам принести что-нибудь? — Нет. Взглядом, что был натренирован за годы практики, она оценила его состояние: концы чёлки заострились от влажного лба, его бледность была сравнима только с бледностью трупа, грудь вздымалась и опускалась неестественно быстро. Лисса схватилась за ладонь и мысленно добавила к прочим симптомам похолодание конечностей. На несколько секунд она замерла, прикидывая возможные варианты. Затем нашла на тумбочке записку с временем введения последней внутривенной инъекции и названием препарата. Чуть ниже корявым нитевидным почерком было выведено «ушиб селезёнки». — Дайте взглянуть. — Уверена? Лисса свела брови к переносице, гадая, к чему был этот вопрос. Неужто капрал считал, что ей будет неприятно смотреть на какой-то ушиб после всего того, что пришлось увидеть этим глазам? — Давайте-ка подумаем. Мы в лазарете, вы — мой пациент, я — ваш доктор, а не какая-то кисейная барышня. Кроме того, я успела насмотреться на вещи гораздо поганее. Она подняла рубаху, так и не поняв: на самом деле он полагал, что Лисса раскраснеется или начнёт стесняться. Но вопреки его ожиданиям, она умела рисовать черту между личными отношениями и работой. Когда на плечах покорно лежал халат, Мелисса переставала быть Мелиссой и становилась доктором Картер. Под одеждой живот Леви был испещрён рубцами разных размеров и происхождения. Давние, новые, глубокие и поверхностные, все были затянуты светлой полоской кожи и выделялись на фоне рельефа. — Уродство, да? — словно упрекая за чрезмерное любопытство, просипел он, когда заметил сосредоточенный взгляд доктора. — Да нет. По-вашему, получается, половина моего уха тоже уродлива? — Вполне. Она усмехнулась, рассматривая остальные порезы, синяки и ссадины. Все ветки собрал, пока падал. — Не советую так со мной разговаривать. Когда нужно будет сделать вам инъекцию, только я буду знать, что в вашем шприце, — отшутилась она. — Хм… Эта гематома была здесь, когда вас первый раз за сегодня осматривали? — Она кончиком пальца очертила область левого подреберья. Леви отрицательно помотал головой. Всё наконец встало на места. Лисса ушла. Вернулась уже с холодным компрессом, шприцем и препаратом. — Придётся полежать дня три, не меньше. — Она приложила ткань к левому боку. — И не вздумайте преуменьшать ущерб, говоря, что оклемаетесь к завтрашнему утру. Дайте организму восстановиться, хорошо? Сколько людей на её памяти пренебрегало здоровьем, надеялось на пресловутое «само пройдёт», а потом удивлялось, почему же не проходит? Тело может быть слабым, как у Лиссы, или сильным, как у Леви, но всегда было и будет хрустально-хрупким. Выносливость человека сравнима с выносливостью голубя. От чего умрёт голубь, от того умрёт и человек. Доктор коснулась двумя пальцами его шеи, чувствуя, как под кожей бойко и часто билась артерия. — Вы должны были позвать меня или кого-нибудь. Зачем терпеть?! — яростно шептала она. — Это не только о физических травмах. Я хочу сказать… Если вам больно, вы не обязаны переживать это в одиночку. Вы всегда можете обратиться ко мне, мне некому трещать о чужих секретах и некогда сплетничать. Она вбирала шприцем жидкость из ампулы и думала о сказанном. Вдалеке скрипели кровати, створка окна, качаясь от ветра, касалась стены. Кто-то кашлял на улице, курил табак, удушливые нотки которого едва уловимо пробирались в лазарет, и бубнил своему собеседнику паршивым тоном. Лисса обращалась со своими пациентами мягко, ласково называя их по имени, искренне сочувствуя, даря шедшую от сердца любовь, не веря тому, что на людей могут сваливаться такие беды. Для неё не было ничем из ряда вон выходящим, например, погладить по рукам пациента или направить полный ободрения и симпатии взор. Но обращаться так с Леви… Это была бы уже другая ласка. А клятва запрещала проявлять такого рода любовь к пациентам, такого рода сочувствие. Сочувствие к другим солдатам объяснялось просто — за свои, за чужие мечты и идеалы они могли легко расстаться с любой частью тела, своим благополучием или самими собой. Мелисса не понимала этого. Самое дорогое, что есть у каждого — это он сам. Так насколько же сильно нужно уважать человека, чтобы ради его целей отречься от себя? Как солдаты находят силы поставить крест на своей жизни за ту цель, что поставил командор Смит им и себе? Она никогда не понимала. Но при этом и сама нередко ущемляла свой комфорт из-за кого-то. И до сих пор училась говорить «не перебивай меня» вместо «извините» и «нет, не твоё дело» вместо «да, конечно». — Что насчёт твоего отряда? — Капрал держал свой компресс, пара ледяных капель текли по его телу и исчезали, впитываясь в постельное бельё. Лисса, очнувшись от размышлений, подняла глаза к его лицу, машинально отметив царапины на щеках и ссадину над бровью, а затем скользнула взглядом по глазам, как всегда словно полуприкрытым, и обветренным губам. — Я держу их в ежовых рукавицах. Они здесь для работы, а не для того, чтобы выслушивать слухи. Запах спирта, растёртого по его руке, едко отдавал в носу. Лисса вогнала кончик иглы в одну из вен, исполосовавших его кожу — прямо мечта процедурной медсестры. Запястья холодные, как осенний дождь, так и хочется надеть на них варежки да укутать в пуховое одеяло. — Тогда и ты можешь положиться на меня. Её рот непроизвольно приоткрылся от удивления. Леви сказал это вполголоса, без намёка на какую-либо душевную доброту или симпатию, почти также, как читал бы в газете колонку скучнейших никому не нужных новостей, но на душе всё равно распускались июньские цветы под лучами нежного, ещё не палящего до огня солнца… И вмиг завяли и умерли под гнётом сносящей всё на своём пути метели. — Жаль, но я не могу, даже если захочу. — Она и правда не могла выговориться ему о том, что её до сих пор гложет вина за случившееся с Кайлом, за то, как бессовестно она украла плоды его трудов и получила за них всеобщее внимание и деньги. Только ленивый работодатель после событий эпидемии не прислал письмо с приглашением на должность главврача в своей больнице. Только женатые мужчины не приглашали её на ужин, вечера и прогулки. Только мёртвые ничего не слышали и ничего не знали о Мелиссе Картер, Терезе Хилл и других членах пятого центра. И всё это — заслуга Кайла. Но что он получил взамен? Возможность стать кормом для могильных червей и личинок? Лисса не могла смыть с себя это отвратное ощущение вины, оно въелось в кожу до самых глубоких её слоёв, так, что теперь хочется просто срезать её с себя без остатка, снять скальп, собственноручно сорвать эту корку, освободиться наконец от оков. И кроме этого, существовала ещё одна проблема, с решением которой Леви уж точно не сможет совладать. Она больна им. И от этой патологии нет лекарств. Скажи Лисса это вслух, и фраза могла бы вылиться в длинный монолог. Длинней её волос в прошедшем сентябре, длиннее реки, соединяющей области трёх стен, но… Тогда не избежать вовлечения в работу ненужных чувств. Сейчас же она умело балансировала на грани, буквально шаг в сторону — и падения в бездну под названием «личное» не миновать. Стоило пройти ещё одной секунде, и Мелисса бы начала, не умолкая, говорить о любви, с приторной, чрезмерной, лишней нежностью, о том, как она устала от отсутствия нормального человеческого общения, о том, как ей хочется спать, о том, насколько пуста её кожа без его поцелуев, и о том, как ей необходима забота. Хотя бы чья-нибудь забота, чтобы знать, что в мире остался ещё кто-то, кому она нравится не из-за денег, с которыми Лисса, умевшая лучше всех мазать на хлеб «спасибо», не знала, что делать. Хотя бы горсть внимания, не связанного с её деятельностью в проекте по созданию оружия. И останься Мелисса сидеть на краю этой чёртовой кровати, эту плотину из упорства, стараний и сил сорвала бы всепоглощающая волна желания общения и желания избавления от чувства вины. Она затараторила, смотря в сторону: — Уверена, на вас всё как на собаке заживёт. Здоровье важнее, чем работа, так что не пытайтесь вернуться к обязанностям раньше, чем через пару дней. Отдыхайте. Кровать лязгнула, когда она вставала. В ту же секунду её фигура уже была далеко и наклонялась к другим солдатам, которые ждали прикосновения её рук, что врачевали боль. Как только смена закончилась, Лисса принялась приводить себя в порядок — избавляться от маски, шапочки, перчаток, умывать взмокшее лицо и приходить в себя. — Почему ты задержалась у Леви? — отрезала Тереза, выплыв из темноты. Мелисса вздрогнула, будто от удара током, но, вспомнив, кому принадлежал этот острый голос, успокоилась. Выпрямилась. Вода стекала с подбородка. — Если память мне не изменяет, раненых достаточно, чтобы быть занятой уходом за ними, а не слежкой за мной. — Лисса искоса взглянула на собеседницу, что с остервенением жевала губами, и потянулась за полотенцем на крючке. — Я знаю, как выгляжу в твоих глазах. — Она размякла. Голос, опустившись до самых низов, хрипел. — Ты считаешь, что я влезаю не в своё дело, но я бы не делала этого, если бы не знала, что тебе будет больно. А тебе и сейчас больно, потому что ты не глупа и сама понимаешь — вам не быть вместе. Дальше не легче. Пожалуйста, одумайся. Ты слишком дорога мне, чтобы терять тебя из-за… — она остановилась и с презрением выделила: — Монстра… Но монстр и тот, кого она видела полчаса назад, — два разных существа. Образ одного никак не клеился с образом другого, они были совершенно не совместимы, как квадрат и круг. Лисса убеждена: внутри Леви такой же человек, как и все. Об этом говорят его поступки. Просто человек в Леви зарыт глубоко под приросшей к лицу маской недоверия. Эти вечно надвинутые брови и сжатые губы не что иное, как желание выглядеть угрозой. Это желание не могло появиться просто так. И однажды она узнает причину. Единственное, в чём Тереза не ошиблась, — это в том, что Лисса и правда всё прекрасно понимала. Леви не создан для любви. Он создан для войны. Его глазам да видеть убитых товарищей, затылки титанов, солнечный луч на клинке, а не трескающиеся в камине дрова, бегающего рядом сына и улыбку жены. Его руки сотворены для того, чтобы нести конец жизням титанов, а не для тёплых объятий. Его голос — чтобы отдавать приказы, а не шептать милые слова на ухо. Его ногам в армейских сапогах ступать по рыхлым комьям земли, а не шагать по домашним коврам босиком. Этого не изменить вовеки веков. Леви — сама смерть, когда в его ладонях клинки. Лисса — само спасение, когда на ней халат. Они по разные стороны баррикад. Нет ничего, что могло сломить это препятствие. Но всё же… — Перестань вмешиваться, Тереза. Мне хватает мозгов всё взвесить и решить самой. Занимайся своими делами, а меня оставь уже в покое. Тереза ушла так же незаметно, как и появилась. Ей на смену пришёл следующий врач. К тому моменту Лисса всё ещё стояла над раковиной. Взгляд — в бесконечное никуда. Туда, где томятся на медленном огне мысли. Тогда она и понятия не имела, что сильно пожалеет о сказанном. Отношения с отрядом становились всё лучше. Мелисса даже позволила себе один раз посмеяться с ними о чём-то незначительном. Ребята удивились, предположили, что доктор Картер нездорова, и хотели было уже предложить какие-то таблетки, но она тут же вернулась в своё обычное амплуа бескомпромиссной руководительницы, и подчинённые облегченно вздохнули. Иногда, давая им слово, Лисса приговаривала: — Ну что, блистайте… Только аккуратно, чтобы я не ослепла. А иногда они, предчувствуя грядущее наказание за плохие результаты, вкрадчиво спрашивали: — К-какие баллы мы получим? Мелиссе ничего не оставалось, кроме как раздражённо выдохнуть и с намёком ответить: — Вы все получите по «Е» баллу. Совместные исследования шли слишком хорошо. Ханджи нарекла своего «малыша» Пинки и кружилась вокруг него, как ребёнок вокруг подарка. Они ежедневно и ежечасно искали что-то, что может пригодиться на войне, бороздили просторы непознанного с крошечной свечой в руке, отчего поиски и были катастрофически медленными. Крупица информации обходилась в запредельную цену — недели, а то и месяцы, и даже после того, как крохи были собраны, их всё ещё нужно поставить в правильное место, было подобно частям мозаики, чтобы наконец заполучить цельную картину происходящего и сделать шаг вперёд. Все они ступали то на белые, то на чёрные клетки шахматной доски. Чем дальше — тем отчётливее Лисса осознавала, что неудачи тоже являются частью пути. И вместе с доктором Картер этот путь коротал её отряд. Их пришлось узнать получше. Все попытки держать подопечных на расстоянии деловых отношений осыпались, как страницы многовековой книги. Отстроенная Мелиссой стена между ними с сокрушительным грохотом обрушилась. Всё благодаря Джозефу и Энди. Ещё три года назад близнецы и подумать не могли, что жизнь заведёт их на место исследователей. Отец с утра до ночи вкалывал в кузнице, отливал мечи для Легиона Разведки, обеспечивал семье безбедную жизнь. По молодости братья себе ни в чём не отказывали. Дорогой костюм на столичное мероприятие? Запросто. Походы в ресторан каждый вечер? Само собой разумеется. Повара на одни только оставленные чаевые могли закупить сырья на недели вперёд. Образование с лучшими учителями? Именно так и никак иначе. Обучение было самым главным по мнению отца. Всё детство Джо и Энди было похоже на череду двух вещей. Первая — игры. Догонялки по дому, во время которых они сносили подчистую всю мебель на своём пути, при этом мастерски огибая хлопотавшую по дому маму, были обычным делом. Иногда матери казалось, что однажды они станут бегать не только по полу, но и по стенам с потолком. А их любимый мяч… Ему можно было серьёзно посочувствовать. Где он только не успел побывать за свою долгую жизнь: соседские дома, бесчисленное количество луж, высота пятого этажа, лоб мужчины, выходящего из пекарни… И каких только великих деяний не совершил этот мяч: попадал в чудом оказавшееся открытым окно, летел с невиданной скоростью прямиком на крышу, выбивал зубы… Остальные игрушки — солдатики, фигурки животных — занимали добрую половину комнаты братьев и никогда не покрывались пылью. Вторая — занятия. Гувернантка с них глаз не спускала, пока они были заняты учёбой. Взглянули в сторону — получили удар по рукам. Отставали или дурачились — оставались без сладкого и получали дополнительные задания. Но стоило им показать отличные результаты, и отец начинал светиться от счастья, представляя, как его сыновей, его родных будут ставить в один ряд с выдающимися личностями современности, а их глаза будут источать безграничное любопытство и любовь к людям. И мальчикам, к счастью, нравилась наука. Но не в той степени, в какой нравилось ремесло отца. В том, как бьётся огонь в горниле, в шипении воды, когда в неё опускают раскалённый металл, в звоне стали, когда на неё падает боёк восьмикилограммовой кувалды, было что-то неописуемо прелестное. Кузница для братьев была старинной волшебной лавкой из богом забытых сказок. Здесь, меж печей, витал запах калёного железа, всюду валялись молоты, хваты, тиски, зубила, обсечки, штангенциркули, угломеры; здесь стояли чугунные наковальни, змеями в воздухе летал дым, серые кирпичи стен поглощали металлическую пыль. Отблеск мечей слепил глаза. Терпкий аромат масла пропитывал лёгкие, и каждый раз, выходя наружу, чтобы выдохнуть всю эту плотную смесь, отец обнаруживал спины убегающих отпрысков. Они знали, что заметь их отец — сурового наказания не миновать. Но вместо того, чтобы злиться, он растроганно улыбался. Джо на бегу оборачивался, а встретившись с взглядом отца, немедленно отвешивал братцу подзатыльник и брызгал обвинениями в его сторону, за что тут же расплачивался толчком в бок. Так они и бежали до самого дома, пихаясь и вкушая пока ещё свежие в памяти пейзажи кузницы. Папа, конечно, позже давал им взбучку, не дай бог в следующий раз удумают внутрь залезть… Но тут же думал о том, как мило их любопытство. Поэтому, когда, будучи подростками, близнецы попросили его обучить их кузнечному мастерству, он не удержался и согласился. Думал, что подобное занятие быстро наскучит им, что наука и так занимает в их сердцах гораздо больше места… Но ошибся. Фатально. Братья изъявили желание пойти по его стопам. Когда он осознал свою оплошность, наказал братьям не ступать больше за порог кузницы. По идеальной случайности, заказов вскоре стало настолько много, что лишние руки были необходимы для того, чтобы дело отца продолжало существовать. С тех пор рабочие места за Джозефом и Энди укрепились, а папе пришлось смириться. Работа была тяжела, но сладка душе, да и приносила хорошие деньги. Но сколько бы не зарабатывала семья, Джо всё казалось мало. Тогда он понял — УПМ можно продавать не только военным. Более осторожный от природы Энди сразу осознал, что это зыбкая почва, и риск не стоит полученных денег, но бросать брата не хотел. Долго сомневался. Раздумывал. И решил присоединиться к нему, чтобы быть уверенным, что тот не попадётся властям. И действительно, властям не попались. Попались отцу. Это был самый большой в истории семьи скандал за закрытыми дверьми. Братья Рэй совершили самое худшее, что могли совершить, чтобы подорвать доверие отца. Естественно, в кузнице им больше не было места. Чтобы загладить вину, братья должны были пойти работать в Разведку или Полицию врачами — так наказал им отец. Незадолго после инцидента он скончался. Но в Военной Полиции должность врача редко была свободной. Разведка, перебравшись за Сину, мгновенно восполнила ряды докторов, Джо и Энди глазом моргнуть не успели. Им пришлось ждать и искать себе занятие. Так что, они нашли. Весть о братьях Рэй, что даруют исцеление даже самым безнадёжным больным, пронеслась по Сине в считанные десять месяцев. Энди мешал травы в лекарственные препараты, Джо умело определял причины нездоровья своих пациентов и назначал лечение, и это распределение сил отменно работало на практике. За свои услуги братья не брали денег — стыдно было перед собой, да и на наследство можно было прожить ещё полжизни. Поэтому они стали местным общественным достоянием, что помогает нуждающимся, не беря с них ни гроша. Когда же Легион объявил о наборе людей для нового проекта, братья быстро определились туда. Молва об их достижениях сильно помогла попасть на должность. Джо и Энди также немного рассказали о своей коллеге. В их первую встречу пятнадцатилетняя Рози напоминала огороженный колючей проволокой замок. Солнце палило изо всех сил. Пот солёными реками бежал со лба. Шёлковые рубахи братьев липли к телу. Они играли на заднем дворе и увлечённо обсуждали врачей медицинской академии. — Слышал, чё сегодня доктор Харди гаркнула? — Джо пнул мяч в сторону Энди. — Ты про «Я учу вас искусству исцеления, зачем вы просите меня отвести вас в морг»? — Энди пнул мяч Джо. — Ага, — мальчик зачесал влажные рыжие волосы назад пятернёй. — Они чё, боятся, что мы испугаемся? Джо злостно пнул мяч, словно он был виноват в том, что доктор Харди не разрешила им посетить морг. Мяч, обидевшись на столь грубое обращение с ним, отлетел за спину Энди, к дороге, где подкатился к проходящей мимо девочке. Свист продырявил воздух. Девочка медленно обернулась. — Эй, красивый шрам! — прикрикнул Энди, всматриваясь в пятно цвета мяса на лице девочки. Его зазубренные края тянулись вдоль брови вниз, через переносицу, очерчивая скулу и стекая вниз до шеи. — Подкинешь мяч? В следующую секунду мяч ударился о его голову, отчего Энди пал наземь, поверженно вскрикнув. — Это родимое пятно. Рози. Колючая проволока вокруг готического замка. Джозеф в ту же секунду возжелал перелезть через эту изгородь. За тот разговор Мелисса более ничего не успела узнать о Рози и об истории остальных четверых подчинённых. Однако те пообещали рассказать о себе в следующий раз. За несколько месяцев подчинённые полюбились ей, как родные дети, и неважно, что некоторые были старше неё, годились в отцы. Они ни разу за прошедшее время не вспомнили о разнице в возрасте. Лисса не давала поводов для этого. Пара человек потеряли дар речи, узнав, что ей всего двадцать четыре. Ведь когда она сетовала на их детские теории о титанах, когда словами била наотмашь по лицу за засыпание с открытыми глазами, для них ей было тридцать пять. Но когда она бурчала похвалу или искромётно улыбалась, слушая мнение Ханджи об отряде, ей было не больше восемнадцати. Лисса и подумать не могла, что ей может понравиться работа руководителем. Работа, где каждый день она видит одни и те же лица, а не разных пациентов со всех уголков Хлорбы. Работа, где не было риска, который наполнял каждое действие значением. Работа, где не было смертей. Всё шло слишком гладко, чтобы быть правдой. Где-то средь пышных кустов притаилось дикое животное. Оно ждало момента, чтобы выпрыгнуть из густых зарослей и покончить с воцарившимся порядком. Когда Ханджи поймала Мелиссу в коридоре и попросила занести папку со сведениями в лабораторию, та ещё не понимала, что животное уже выпустило когти. Спускаясь по лестнице, Лисса не сдержалась и мельком взглянула в папку, что ей всучила майор.

«Столбнячная палочка

М о р ф о л о г и я: крупная палочковидная бактерия, имеющая жгутики. Р е з и с т е н т н о с т ь: гибнет при температуре 70 градусов в течение 30 минут, обезвреживается при помощи любого дезинфицирующего средства. Споры представленного штамма способны выдерживать трёхчасовое кипячение…» Следующие листы также описывали свойства того или иного патогена. От самых лёгких до самых тяжёлых в плане течения болезни. Но все их связывала одна вещь. Летальный исход. Лисса пыталась протянуть между проектом биологического оружия и этой папкой связь, но на ум приходили только абсурдные варианты, думать о которых не хотелось. Она стукнула по прочной железной двери. Окошко было закрыто перегородкой. Ручка не поворачивалась — заперто изнутри. Видимо, люди в лаборатории были заняты. Лисса развернулась и зашагала обратно, решив зайти позже, но за спиной раздался звук поднимающейся перегородки. Карабкающийся сквозь щели голос, надрываясь, воззвал: — Есть там кто? Сердце Мелиссы забилось в висках. Она подбежала к двери и увидела заболоченные глаза Терезы за защитными очками. — Тереза?! Всё в порядке? Доктор Хилл громко сглотнула, словно её ударили по горлу. Маска надувалась и сжималась в такт дыханию, от которого стекло очков покрывалось тонким слоем туманной пелены. Веки лихорадочно смыкались и размыкались, и Мелиссе вдруг стало до кислоты во рту страшно. Не всё в порядке. Всё не в порядке. — Я… укололась шприцем. В нём был возбудитель содионикоза. Светлый коридор стал для неё могильно-чёрным, стены зашлись трещинами, а пол словно провалился под ней, опуская в густоту ужаса. Этого не могло быть. Это ведь не медицина, здесь не должно быть смертей, тогда почему она сейчас видела судорожно двигающиеся зрачки Терезы, её бывшей начальницы, её подруги, чуть ли не её старшей сестры? — Открой, мы что-нибудь предпримем, — сипло выдавила Лисса. — Даже не думай! — рявкнула на неё Тереза. — В протоколе было сказано, что в случае чрезвычайной ситуации, необходимо сделать именно это… Поэтому, Мелисса… — в проёме под дверью, едва не застряв, брякнула связка ключей. — Неизвестно, когда я стану невменяемой. Ключ должен быть у тебя, чтобы я не смогла отпереть дверь в припадке. Всё казалось нереальным. Мелисса забывала дышать — что-то встало поперёк горла и грозилось разорвать глотку, в ушах тиканьем поломанных часов отдавался ритм, заглушающий остальные звуки. Ключи блестели под её неустойчивыми ногами. Руки потянулись за ними, желая высвободить Терезу из лаборатории, которая могла вскоре стать склепом, но Лисса одёрнула себя. Здравый смысл прижал ей ладони по швам, оцепил тело и мысли. Нельзя позволить болезни покинуть пределы лаборатории, иначе появятся ещё жертвы, да и Терезе уже ничего не поможет — содионикоз в своё время выкосил целое поселение, что располагалось за Розой, на самом отшибе, близ стен, и о нём известно чуть меньше, чем о титанах. Тогда каким образом он оказался в штабе за стеной Сина? Привёл её в чувства звук удара о стекло. Затем ещё, и ещё, они сыпались на неё ливнем. Подняв глаза, Лисса ожидала увидеть стучащую кулаками Терезу, но стучали не кулаки. Её собственное лицо отдалялось от окна и расшибалось об него в месиво. Мелисса отшатнулась от двери, схватила ключи, сунула их в карман и понеслась по коридору, на другой этаж, к майору Ханджи. Проходящих мимо солдат для неё не существовало. Существовал только бьющий в лицо воздух, звенящая в кармане связка и она сама бледная, как подвешенная свиная туша после забоя. Майор сжала зубы. Их скрежет резанул по ушам. Она выскочила из-за стола и побежала за подмогой. Мелисса же вернулась и застала напуганных солдат на расстоянии нескольких метров от лаборатории. Тереза всё ещё пыталась пробить головой окно, кровь хлынула из её носа, оставив на кипенно-белой маске следы раздавленной вишни. Глаза закатаны так, что зрачков не было видно совсем, только сеть лопнувших сосудов окрасила белки в розовый. Лисса вонзила пальцы в ключи, до побеления стискивая их. Её прилипшее к двери тело пыталось достучаться до Терезы, она выкрикивала слова, ответом на которые были лишь аритмичные удары о толстое стекло. Мысли червями копошились в голове. Они вопили — нужно сейчас же вызволить Терезу, но Лисса вонзала в них нож, умерщвляя, не давая им возможности жить внутри и склонять её к нелогичным поступкам. Даже когда Тереза отлетела от двери из-за одного из ударов и упала на начищенный пол, заходясь в судорогах, Мелисса продолжала кричать ей, просить прийти в себя. Все просьбы, конечно, были бесполезны, как и сама Лисса сейчас. От собственной беспомощности и невозможности повлиять ни на что кислая тошнота подступала к горлу. Она сглатывала, давила и растаптывала в себе надежды до тех пор, пока не пришла Ханджи и кто-то ещё — после этого надежд уже не осталось. Она попятилась к противоположной стене и сползла на пол. Глаза щипало, будто сыпанули хлоркой, но слёз не было. Был взгляд в бесконечность и пальцы у рта. Были коричневые сапоги столпившихся людей и грязь множества голосов. — Мне жаль, мы не можем ничего сделать. Поздно помогать, да и подвергать других опасности нельзя. — констатировала бесцветным голосом майор Ханджи. — Нельзя допустить распространения этой новости, скандала не избежать. — Она бегло осмотрела осевшую Мелиссу. В ту же секунду та почувствовала на себе взгляды если не всех, то половины присутствующих. Хотелось выплюнуть что-нибудь едкое, вроде «Ну и чё вы пялитесь?!» Но силы иссякли. Все они глупо потрачены на бесплодные попытки исправить ситуацию. — Жан, — обратился Леви, — Уведи Лиссу отсюда. — Есть, сэр. Она ничего не могла сделать. Только позволить уволочь себя в свою комнату. Дверь щёлкнула, и она осталась сидеть наедине с холодными стенами. Терезу убило за считанные часы, так что уже вечером труп отдали огню на съедение, а в лаборатории от греха подальше всю ночь разливали дезинфицирующие средства. Но запаху спирта никогда не вытеснить запах смерти, что впитал этот пол. — Эрвин, доктор Хилл мертва. — доложил Леви, войдя в кабинет. Командор сцепил руки в замок и сосредоточенно посмотрел в её досье. В том, как Смит сомкнул веки и отвернул голову, Леви прочёл тень сожаления. — Что дальше? Эрвин закрыл папку и отодвинул её в сторону. Теперь в центре стола лежала папка с другим именем. — Прибегаем к запасному плану. Утром отряд сидел на своих местах. Ни единое слово не нарушало траурного молчания. Все думали о том, что же ждёт их самих, если подобное случилось с Терезой. Это был первый и последний раз, когда они задумались о том, чтобы покинуть должность. Никто не ждал тем утром появления Лиссы. Каждый сидел там на всякий случай, чтобы не заработать штрафных баллов. Едва дверь отворилась, а из-за порога скользнула её фигура, отряд штабелями встал возле стульев. — Доброе утро. — совсем не добро поприветствовала их доктор Картер. — Начинаем как обычно. Ханджи дала разрешение на один выходной. Но даже если бы хотела, Мелисса бы его не взяла. Будущему человечества похер, кто там у кого умер. Оно жаждет скорейшего спасения. Кто Мелисса такая, чтобы из-за личных потерь откладывать день, когда умрёт последний титан? Она — машина, отлаженный механизм, бездушный камень, если дело касается обязанностей. «Надо» для неё железно. Здесь бестолковые переживания никому к чёрту не нужны. Зарываться в себя можно в свободное время, но никак нельзя тратить время рабочее. Поэтому после ужина она зашла в свою комнату, села за стол и повернулась к окну. Небо было рыжим, как горящая газета. Смотря в это зарево с лицом, не выражавшим ничего, Лисса слушала молчание, пока оно, спустя час, не разрушилось от стука в её дверь. — Во… — Она заговорила, но голоса не было. Пришлось прочистить горло. — Войдите. — Доктор Картер, — на манер приветствия сказал Леви и грузными шагами прошёл внутрь. Она почувствовала исходящую от него угрозу. Мелисса обогнула стол, готовая выслушать всё, что будет сказано. — Для тебя есть задание.