Зверь

Тепло своей ласковой ладонью коснулось озябшего тела. В предбаннике стояли двое. От деревянных стен уютно тянуло чем-то домашним. Снаружи по зданию ручьями стекала дождевая вода, а здесь, внутри, пахло густым паром. — Почему ты решила продолжить работу в разведке, Тереза? — Лисса стянула с себя блузку, жмурясь от боли в пальцах. — …Хороший вопрос. Я… не знаю, как на него ответить. Наверное, я просто понимаю, что хочу заниматься этим всю жизнь среди знакомых лиц. Лисса разочаровалась. Она ожидала услышать ответ поинтереснее, хотя и не могла отрицать, что Тереза идеально работала на должности главного врача. Благодаря её организованности и харизме люди выполняли свою работу, не потому что «так надо», а потому что они хотели этого сами, и похвала от главврача им была вкуснее шоколадки с карамелью. — А ты? — Что? — Почему ты здесь? Этого стоило ожидать. Она достаточно многое укрыла от Терезы. Лимит лжи теперь был исчерпан. Укрыть ещё одну тайну было бы слишком тяжело — главврач не заслужила такого обращения с собой. Не растерять рассудок и хотя бы каплю уверенности в лучшее будущее… Это дорогого стоило. За всю свою недолгую жизнь Лиссе встречались только строгие начальники, которые, даже если ничего не говорили, были способны нагнать страху одним своим видом и ртутной аурой, что распространялась от них на метры вперёд. Отношения между такими врачами и их подчинёнными основывались на страхе. Но отношения между доктором Хилл и её подчинёнными основывались на взаимопонимании. Поэтому Лисса собрала волю в кулачки и честно выдала: — Я хочу быть ближе к капралу Леви. Стало неудобно под любопытным взглядом Терезы, и это вовсе не потому, что на ней не было одежды. — Ты что? — Я хочу быть ближе к капралу Леви. — Я слышала. Лисса, дорогая, ты не могла влюбиться в кого-нибудь получше? Не в того, кто резал людям глотки? Мурашки изморозью облепили худощавые плечи. Этих подробностей прошлого капрала она раньше не слышала и лучше бы не слышала никогда. Сначала верить не хотелось. Потом пришлось сделать вид, что её это никоим образом не задело, и, повернувшись спиной к собеседнице, продолжить складывать длинную серую юбку. — Так говоришь, будто можно приказать сердцу, — тихо просипела она. — Ох… — Тереза с досадой покачала головой. — Насколько же одинокой, неразумной и ни во что себя не ставящей девушкой надо быть, чтобы запасть на сволочь… Насколько низкий у тебя стандарт на мужчин… Насколько ты низко оцениваешь себя, раз считаешь, что ты не достойна лучшего… Ересь. Лисса никогда не думала, что однажды она охарактеризует точку зрения главврача именно так, но это было единственное слово, которое приходило на ум. Или не совсем единственное. Бред. Чушь собачья. Ахинея. Лисса мотнула в голове моменты своей жизни и действительно припомнила несколько ситуаций, когда она считала себя откровенным дерьмом, но обычно это случалось ненадолго. Любить себя ей помогала работа. Стоило вспомнить, сколько раз она оказывалась полезной пациентам и другим людям, как тут же появлялась вера в себя. Поэтому Тереза была неправа как минимум в одной из произнесённых ею вещей. И этого было достаточно, чтобы высечь искру для костра ярости. Но Мелисса держалась. — Я уважаю тебя, Тереза. Уважаю твоё мнение, как коллеги и как друга, но… — Нет, подожди. — бесцеремонно перебила она. Лисса начала вскипать. — Я пытаюсь предостеречь тебя, ты просто пока не понимаешь. Такие, как он, не знают любви. Они видят в ней средство для извлечения выгоды или думают, что это бесполезный груз. Считают, что измены — это нормально, и держат свою партнершу за питомца, за бесплатное дополнение, которое удобно иметь под боком. И просто иметь. Как можно, чёрт возьми, не видеть таких очевидных вещей? Я думала, ты достаточно разумна, чтобы не попадаться на крючки всяких… Силы на то, чтобы выслушивать всё это, истаивали, как снег на весеннем солнце. В середине тирады Лисса потеряла нить повествования, и единственное, что она теперь слышала, была шумевшая в ушах кровь. Она закусила губу, сглотнула и медленно процедила: — Я и без тебя разберусь. Кому же было известно, что кто-то может так бессовестно вторгаться в её жизнь, не побывав сначала в её шкуре. Лисса не даст никому решать, кого любить, а кого — нет, и уж точно не позволит ни единой живой душе принижать её за то, над чем она не властна. — Ладно… — растерялась Тереза. — Лучше… сменим тему. Нашей команде обещали денежное вознаграждение за спасение Розы, но сколько времени прошло, до сих пор ничего не слышно. Я собираюсь пойти завтра в здание правительства и задать несколько вопросов. Пойдёшь со мной? Как бы отчаянно не желала она сидеть в своей комнате и отдыхать, Сина всё ещё оставалась для неё неизведанной территорией, чёрным пятном на карте крошечного мира. Пусть и через силу, но нужно было постепенно привыкать к новому окружению. Поэтому следующее утро началось с прогулки, предвещавшей плачевный исход. Это дело пахло дрянью с самого начала, с самого первого шага за порогом Легиона. Конторы всегда безобразно устроены — попробуй хоть одно неверное слово обронить, и получи шквал оскорблений прямо в рыло. Тебя убедят в том, что позиция, которую отстаиваешь, в корне неверна, и будь ты хоть тысячу раз прав, никого не волнует. Такова человеческая природа. В чужой горящий дом никто не полезет. А кто полезет, тот потом всё равно не получит ничего, даже благодарностей. Мелисса вызубрила этот урок. Он выжжен клеймом на душе. И он больше никогда не покинет центральное место в её измученной волнениями голове. Если Роза была адом, то Сину по праву можно было считать раем. Стройные дома, ровные дорожки с потоптанными травинками меж каменной кладкой, позолоченные фонтаны, распускающиеся цветы в клумбах и проезжающие мимо кареты-тыквы… Роскошь кричала со всех сторон, и заткнуть этот вой не удавалось даже злобному ветру. Красота здешних улиц не померкла от серости низких небес. Лиссе было непривычно шагать под вздутыми тучами. Да, Роза осточертела. Да, она не хотела бы там оставаться… Но Сине не знакомо слово «дом» как место, в котором царит уют и благополучие. Вместо этого Сина хорошо знала слово «искусственность». Похоже, город не желал пока признавать Мелиссу своей жительницей. В конторе стояла атмосфера ещё более пасмурная, чем снаружи. Стук уверенных сапог Терезы и осторожных шагов Мелиссы громко отдавался в ушах. Девушки спросили у старушки за решётчатой оградой, на месте ли господин Ридберг — Терезе ещё в Розе сказали, что это главный по делам государственных выплат. Повезло, что он не оказался на другом конце города. Табличка напротив его кабинета сверкала серебром. Изнутри сквозь щель внизу вытекал шелест бумаг. Костяшки Терезы стукнули по резной двери, высотой с две её самой. Господин Ридберг оказался привлекательным молодым мужчиной. Гладкая кожа персикового цвета обтягивала его скуластое лицо. Ни единая морщинка, ни единая складочка не проступала, пока он элегантно выводил размашистые подписи. Не отрываясь от дела, он поднял на гостей глаза-бриллианты. — Рад вас видеть, миледи, — клерк встал и приветственно приподнял шляпу, аккуратным движением поправил чёрные ремешки подтяжек, под которыми заходилась складками идеально гладкая рубашка. — Могу ли я узнать ваши имена? — Меня зовут Тереза Хилл, со мной Мелисса Картер. Мы из команды пятого центра, разработавшего метод лечения, благодаря которому прямо сейчас в сотнях тысяч километров отсюда люди обретают надежду на жизнь. И в тех же сотнях тысяч километров сейчас под голубым небом доживают своё девять докторов, которые уделили львиную долю времени, сил и нервов на то, чтобы исправить сложившуюся за Розой ситуацию. — Я нахожу это замечательным — иметь возможность лицезреть живую легенду прямо перед собой, — Доброжелательная улыбка обнажила его зубы, несколько из них были с золотыми коронками. — Позволите ли вы мне узнать, что привело вас в мой скромный кабинет? «Скромный». Он сказал «скромный». Мелисса окинула взглядом стены. Лакированные потолочные плинтусы светились чистотой так, что лампы в этом кабинете становились бесполезными. Позолоченные колонны, вделанные в стены, поражали воображение своей ровностью и высотой. Бархатный дорогой ковёр покорным животным лежал под сапогами и костылями гостей. Плотные шторы с витиеватым узором были собраны шёлковой лентой. Полки наводняли книги, документы, кожаные папки, статуэтки, фотографии с маленькой девочкой, свечи. В углу стояла пара кресел, на которых лежали подушки с вышитыми на них рисунками. На кофейном столике рядом цвела роза в хрустальной вазе. Вдоль стены тянулся длинный стол с экзотическими растениями, каких Лисса не видела никогда в жизни. От обилия деталей хотелось выколоть себе глаза. — Понимаете… Когда живёшь своей работой — это, конечно, прекрасно. Но девочкам надо на что-то кушать. — Тереза скрестила руки на груди. — Вот в чём дело… Мы отправили распоряжение вышестоящим органам о выделении средств. Боюсь, что дело в обыкновенной задержке. Тереза ударом поставила руки на деревянную поверхность стола. — Задержка, говоришь, Ридберг?! Уверен? — Осмелюсь попросить вас обращаться ко мне официально. Если вы намекаете на иные исходы, то вынужден пресечь подобные мысли. Чиновники моего уровня не обладают такими полномочиями. Зато ими обладают клерки, находящиеся под властью правительства. Это соседнее здание, кабинет пятьдесят девять, госпожа Лоуренс занимается вопросами задержек. Пропустив Лиссу в коридор, Тереза хлопнула дверью. Поиск госпожи Лоуренс занял половину часа. Ещё столько же девушки стояли в очереди, прежде чем войти внутрь. Кабинет был похож на предыдущий, разве что сама госпожа не была такой же миловидной. — Давайте посмотрим… — Она открыла ящик в столе и выудила из него папку размером с какую-нибудь древнюю энциклопедию. — Хилл, Картер, Ноэт, Голь, Камерлен и так далее, верно? Несколько дней назад мы получили документ, который свидетельствует о том, что средства дошли до отдела распределения. — В отделе распределения нам сказали, что деньги не дошли. — Женщина, ну что вы пристали? Вот, смотрите сюда, — Лоуренс продвинула по столу стопку бумаг. — Почитайте, взгляните на печати и подписи. Есть ещё сомнения? Тереза вырвалась в коридор. Выходя за ней, Мелисса впечаталась плечом в закрывающуюся дверь. — Я набью ему морду, чёрт подери! — пронеслось эхом по коридору. — Подожди, пожалуйста, Тереза! — кричала Лисса. — Ты загремишь в тюрьму! — Мне плевать. Сукин сын думает, что его положение даёт ему безграничную власть. Сейчас посмотрим. — Да подожди ты, я не успеваю. У меня только две ноги, и обе они не в том состоянии, чтобы выдерживать твой лошадиный темп. Люди косились, как косятся на тех, кто просит милостыню — с жалостью и горем. Лиссу едва не стошнило от этих скорбных взглядов. Но ещё больше тошнило от неконтролируемой ярости Терезы. Всё бы ничего, да вот только с людьми на высоких должностях лучше не драться. По крайней мере, нельзя было позволить сделать это Терезе, иначе она будет гнить в темнице оставшиеся годы. А себя… себя не жаль. Нечего и не за что уже жалеть. Всё, что должно было произойти, произошло. Поздно питать эмоции. Дневника это, правда, не касалось. К дневнику эмоции будут всегда. — Извини, забыла, — Тереза развернулась и подождала, пока напарница доковыляет до неё. — Предоставь это мне. Я разберусь с Ридбергом. — Ты умеешь драться? Не «Как ты будешь драться с костылями?», а «Ты умеешь драться?» Для Терезы костыли подруги существовали только в те моменты, когда Лиссе нужна была помощь. И это безумно радовало. Не желало её тело считать себя изжитым старым механизмом. Не проржавело оно ещё. Не кончился пока порох в пороховнице. И пусть сейчас механизм самую малость неисправен, он способен на кое-что. — Не беспокойся. Ранить можно не только кулаками. Я изобью его словами или лишу того, что он так любит… Фразы дались настолько легко, что улыбка сама проступила на лице. В Мелиссу полетела порция свежих косых взглядов. Дождь хлесткой плетью обрушился на землю. Тереза побежала в штаб и успела не промокнуть до нитки. В противоположном положении оказалась Мелисса. Входя в контору, она походила на старую ведьму, уставшую от своей жизни — с волос-сосулек крупными каплями стекал дождь, вода бежала по тонкой коже лица, одежда липла к телу и местами просвечивала, бинты можно было выжимать. Сейчас это только на руку. В этот раз клерк обойдётся без стука. Бедняга Ридберг подскочил на стуле от увиденного и сразу включил джентльмена. Фальшивого, как и всё его естество, джентльмена. — Боже милостивый, миледи, вам следовало идти домой! Позвольте иметь честь предложить вам свой жакет, — взволновался он, судорожно шаря по ящикам в поисках ненужного Мелиссе куска ткани. — Кончай придуриваться, Ридберг или как тебя там. Ты знаешь, почему я здесь. Тучи за шторами бежали по небу, не оборачиваясь. Всё заволокло бесцветным дымным месивом. Ночь ли, день — не разобрать. И отражаясь от неба, земля примеряла такое же серое одеяние, кутаясь в лёгкий весенний туман. Безобидный, казалось бы, туман, но из-за него создавалось впечатление, что кабинет парил в какой-то другой вселенной, не имея опоры, кружась в центре смерча на огромной высоте, где разрушительное столкновение с землёй неизбежно. — Если это касается ваших денежных средств, то спешу сообщить… Горький звон разбитого глиняного горшка перебил Ридберга. Он глупо хлопал ресницами, не веря своим глазам — Мелисса Картер, безобидная, беззащитная на первый взгляд, хромая, как следует долбанула по горшку костылём, лишив хрупкое растение пристанища. — Расскажи, откуда привезён этот цветок и сколько ты за него отвалил? — издевательски растягивая слова, словно с ленцой, спросила Лисса. Конец костыля прикоснулся к следующему на столе горшку. — Э-это каллы с южного округа Марии. Нет-нет-нет, стой, не порть прекрасный дар природы! — Убеди меня не делать этого. — Она стоила мне неделю кропотливой работы! Секундой спустя цветки каллы тонули в уличной грязи с подошвы её обуви. — А мы работали с полгода, чтобы спасти тысячи жизней, и не получили ни гроша. Более того… работа продолжается. Там, за стеной, сотням тысяч больных сейчас вкалывают пиромиадин, который мы выводили днями и ночами, забывая пожрать и сходить в туалет… — Это ваша обязанность, как врачей. Ридберг зажмурился от очередного грохота разбитого горшка. — Повтори? — Ладно-ладно-ладно, постой, — тараторил клерк. Жевал губами, хватался за голову, тёр глаза и явно раздумывал над чем-то серьёзным. А время капало, лилось бесконечным потоком вод с вершин небес. — Дело точно не в задержке? Возможно, что… — Неверный ответ. На пол полетели осколки винтажной настенной лампы. — Да вы издеваетесь?! Это была лампа моего покойного дедушки! Лисса хмыкнула. Вот и начал стираться верхний слой маски богатенького мальчика. Под личиной элегантной вежливости сидела жирная засаленная жадность, не знающая границ. И вот-вот она, потревоженная, оторвётся от своих изысканных яств, чтобы пробиться сквозь надтреснутую оболочку и узнать, кто посмел нарушить её покой. Покой, который нарушило чужое беспокойство. Беспокойство за состояние подруги и коллег. Беспокойство Лиссы. Ридберг больше не мог стоять за столом. Он рывком встал и подошёл к ней, перекрыв рукой дорогу к следующему экспонату. В глазах вздувались капилляры. — Что тебе нужно?! — взвыл он. — Я могу обеспечить тебе место в Созидании, если хочешь! — Созидание? — заинтересовалась Лисса. — Да, именно так! Это объединение учёных… Они занимаются благотворительностью и работают на благо народа… У них особый статус в обществе, они зарабатывают много денег. Я устрою тебя туда за несколько дней, хорошо? Она застыла каменным изваянием. Если бы ей было известно об организации чуть больше, она бы подумала, но сейчас главной задачей было постоять за себя и за сослуживцев. А о Созидании она поспрашивает у людей позже. — М-да… вы тупее, чем я думала. — Что, прости? — Прощаю. Где наш гонорар? — Я же сказал: я не знаю! Замахиваясь, Лисса ни секунды не сомневалась в том, что её оппонент испугается и отступит. Именно так он и поступил, а за свою трусливость мгновенно расплатился деньгами, которые отдал за валявшееся теперь в кучке земли каланхоэ. Деньги врачей он, однако, отдавать не спешил. — Послушай, я рассказал тебе всё, что знал! Ради чего ты устраиваешь в моём кабинете погром?!! Вспышка молнии озарила комнату. Гром вибрацией встряхнул комнату от пола до потолка. — Господин Ридберг… — она облизнула губы и опустила веки, сдерживая поток ненависти, рвущийся между каждым произнесённым ей звуком. — Вы только строите из себя придурка, или им и являетесь? — Лисса сделала шаг вперёд. Ридберг сделал шаг назад. — Давайте я проведу вам небольшой экскурс по моей жизни и в целом по жизни в логове пепельного недуга. Её готовы были слушать все — двери, стены, дождь… Не был готов только второй живой человек в этом кабинете. Он держался по струнке, выпячивал грудь. На передний план своего недотеатра выпихнул уверенность, в то время как сам он ёжился за кулисами, обнимая дрожащие коленки. — Моя мать в могиле из-за сердечного приступа. Мой отец быстро покидал вещи в чемодан и свалил в другую семью. Моя сестра зарабатывает на жизнь мошенничеством. Ни об одном из них я не слышала последний год ни единой вести. За ошибку, которая даже не повлияла на исход пациента, меня избили. Человек, которого я полюбила… Я не могла быть с ним. Лисса стиснула костыль посильнее, совсем не обращая внимания на не зажившие раны на пальцах, практически не чувствуя физической боли. На фоне моральной она была не более чем комариным укусом. Внутри всё росла и росла громадная дыра, поглощая на своём пути душу, что становилась краями обожженной бумаги. Дыра забирала боль. Но взамен она пожирала и всю сущность Лиссы. Поэтому, не выдержав, она поудобнее ухватилась за костыль и замахнулась в очередной раз. Ридберг пригнулся и прикрыл руками голову, защищаясь от посыпавшихся осколков теперь разбитой настенной лампы. — Затем… Ему пришлось уехать. Далеко и надолго. А я, и вместе со мной сотни других врачей, оказались взаперти меж стенами Роза и Сина. Да ла-а-адно, не привыкать же, человечество на протяжении веков загнанным зверем ютилось в чёртовой клетке — так вы думаете? Но всё не так просто. Раньше зверь был за клеткой. И клетка была защитой. А в тот день зверь пересёк границу, оказался внутри. И клетка стала проклятьем. День начинался с первым лучом мёртвого солнца. Продолжался с лабораторной посудой в руках, её следы отпечатывались на нашей коже. Заканчивался с… Не заканчивался. Но вам, конечно, всех прелестей эпидемии не понять, раз уж она прошла мимо вас… буквально в сантиметре от вашего злосчастного рабочего места. Только вы не понимаете, что мимо-то она прошла потому что это мы её заставили. Это мы ей принесли жертву. За вас. Мы за вас внесли плату. Да ещё и такую, какую никакие средства не окупят. А вас жаба душит нам выделить грош. Кто вы после этого? Выбирайте титул! Ублюдок? — Костыль врезается в тонкое стекло кофейного стола. — Мразь? — В живописную картину на стене. — Подонок? Лисса не чувствовала себя собой. Её руки до самых кончиков пальцев, сознание до самых далёких запылённых уголков… было чужим, чьим-то извне. Это не её ногти давили так, словно норовили оставить на костыле следы-полумесяцы. Это не её хриплое дыхание истязало глотку, почти до животного рыка прорываясь из лёгких. Это не её убийственные глаза сверкали решимостью. Она занесла руку с импровизированным оружием в воздух и приготовилась сбить с полок портреты девочки. Ещё бы немного, ещё бы сотая доля секунды, и не видели бы эти детские радостные глаза ничего, кроме безобразно грязных подошв сапог, но к их счастью, Ридберг остановил Мелиссу воплем: — Стой! Я выпишу всё! Костыль выпал из ослабших ладоней. Раны кровоточили сквозь бинты. — Ну видите, Ридберг… Не так уж и… — глубокий судорожный выдох вырвался наружу. От бессилия она облокотилась спиной о стену. — Не так уж и сложно делать всё по совести. Клерк поправил галстук и вернул себе невозмутимое выражение лица. Прочистив горло, сел за стол и приступил к тому, что должен был сделать ещё давно. Лисса же наблюдала сквозь опущенные ресницы и переводила дух. Было страшно от самой себя. Она знала, что не ударит Ридберга, потому что не ударила бы никого и никогда. И неважно, сколько грехов висит на душе. В ситуации всегда можно разобраться цивильно, без применения насилия, ведь все мы люди. Но себя обманывать бессмысленно и глупо — она знала, что мгновения назад в голове мелькнула мысль о том, что один удар по челюсти вставил бы мозги Ридберга на место. Одна часть Лиссы действительно так считала. Другая отказываться от принципов не желала. Это породило чувство, которое прежде ещё никогда не кололо так под кожей — противоречие. — Держи. Кабинет три ноль один, — сухо выдавил он. — Третий этаж. Но помни — я так просто не оставлю это. — Конечно-конечно, само собой разумеется! Спасибо, — оживлённо улыбнулась Лисса, принимая конверт. Едва она хлопнула дверью с той стороны, как улыбка растворилась на лице. Пальцы щипало и пронзало толстыми иглами всю дорогу до кабинета и до Легиона. Тереза подавилась воздухом, когда узнала, что всё получилось. — Что ты с ним сделала, что он раскололся? Соблазнила? Отпинала? — не унималась она. — В любом случае… Беги помойся. Ты вся мокрая. Завтра я схожу и заберу нашу с тобой долю, а послезавтра… Мы приглашены на бал. Бал. Это слово вертелось в голове, пока горячий пар обвивал со всех сторон. Единственный раз, когда она была на торжестве — посвящение во врачи. С тех пор утекло много воды. Пожалуй, ей хотелось бы вспомнить… всё омерзение подобных мероприятий. Хотя бы, чтобы отдохнуть и провести последние деньки «отпуска» не в одиночестве. Впрочем, ей бы и не пришлось. Она бы придумала что-нибудь, или на крайний случай полистала бы заученные наизусть фразы дневника. Как сегодня. Истоптанные годами страницы обладали одной уникальной способностью — они могли перемещать во времени. Эта конфета не теряла сладости спустя года, а становилась вкуснее. И, естественно, никому бы не понравилось, если бы его лакомство ускользнуло из-под носа благодаря чьей-то руке. Например, если эта рука стучит в дверь её комнаты. — Входите. — Госпожа Картер! Ханджи просила известить вас о том, что все приглашённые врачи прибыли. Через час в зале для собраний состоится сбор. — Спасибо, Жан. Свободен. Дневник закрыла истёсанная рука. Почти закрылась и дверь за солдатом, но на полпути его остановил голос: — Подожди… Лисса кусала изнутри щеки. Её саму изнутри кусало за живое сомнение. С тех пор, как она приехала сюда, дождь шёл по улицам, но не только там таилось его тёмное естество — оно проникало вместе с запахом мокрой земли и ликующих под живительной влагой растений внутрь зданий. Бездушные стены становились ещё холоднее, чем они были, а грозы свирепствовали, выбирая дом-жертву. Всё это так… дико. Лисса считала рубеж после конца эпидемии белым, чистым листом своей жизни, но лист оказался чёрным и грязным, залапанным отпечатками пальцев осени, переодетой в костюм весны. И неудивительно. Когда ожидания не оправдываются, невольно начинаешь себя винить. «Я вылечу этого пациента за неделю». Но проходят месяцы, и ты не понимаешь, почему он не выздоравливает? Что-то не так? «Может, я плохой врач?» Отец бы ответил: «Нет, моя милая. Ты не плохой врач. Ты просто построила неверный прогноз. Если бы ты изначально сказала себе, что не знаешь, сколько займёт лечение, не было бы разочарования. Впредь не совершай таких ошибок». «Прости, папа. Я снова наступила на эти грабли…» Если бы она не говорила себе, что после эпидемии жизнь изменится, то не пришлось бы мучиться от непонятных эмоций. — Да, доктор Картер? — Жан, ответь мне честно — я выгляжу жалкой? Это не только про внешность. Кирштейн опешил. Положил руку на затылок. Упулился взглядом в Мелиссу. — Н-нет… Может быть, немного?.. Так и знала. — Спасибо за честность. Беги по своим делам. Дверь закрылась. Лисса положила голову на сложенные на столе руки. Чёрт. Ничего не менялось. Ни Легион, ни его солдаты, ни отношения с Леви. Должность, разве что, чуть сменилась, на порядок выше. Но всё остальное отливало теми же оттенками, блёклостью города, вкусом остывшего чая, запахом горьких трав и сырого неба. Противно. Может, та организация, о которой говорил Ридберг, могла бы привнести в жизнь что-то, что Мелисса потеряла ещё будучи на своей Родине? Собрание началось рано, закончилось поздно и смогло прояснить наконец, на чём будет основываться её новая задача. Ханджи донесла это до каждого из восьми новоиспечённых руководителей. В том, что около семидесяти врачей и учёных преимущественно молодого возраста собрались сегодня под одной крышей, нужно было винить… Эпидемию. Точнее — её последствия и, самое главное, результаты. Созданную вакцину. Леви не приукрасил, когда говорил, что за событиями в Розе следили все. Ханджи, у которой и своих забот было выше крыши, переживала больше всех. И когда лекарство наконец нашли, в её поистине удивительной голове родилась идея. Если есть вакцина, которая лечит людей, то почему бы не создать вакцину, которая будет калечить титанов? Ханджи понимала абсурдность словосочетания «вакцина против титанов». Поэтому она поспешила исправить его на «биологическое оружие». Как? Чем? С помощью чего? Какими приспособлениями? Всё оказалось на их совести. Таким образом, задача отряда сводилась к тому, чтобы найти решение, а задача руководителя — направлять, организовывать и представлять достижения своего отряда. Периодически обещали устраивать совместные мероприятия, на которых можно было бы обсуждать общие вопросы, изучать титанов воочию и ставить опыты. После объяснения, пятиминутного рассказа о положении внутри Легиона и о положении самого Легиона в обществе, после представления Смита, Аккермана и лиц, к кому можно обратиться за помощью, Ханджи приступила к одному из своих любимых занятий: лекции о титанах. Большинство присутствующих толком ничего и не знали о том, что это за существа такие, поэтому Зоэ считала своей обязанностью немного ввести в курс дела своих подопечных. Немного — это часов на пять. Под конец люди в большинстве своём роняли головы. Лисса же вытерпела лекцию из уважения к Ханджи — она же месяцами наблюдала за Розой и держала кулачки за своих легионеровских врачей, так почему бы не проявить каплю уважения? По сравнению с полугодием пять часов — ничто. Казалось, что цель появилась — помочь Легиону в истреблении титанов, которые заполонили территорию Марии, чтобы солдаты смогли добраться до подвала Эрена, но что-то здесь было не так. Лисса всё ещё не ощущала появления смысла в новой жизни. Всё равно что быть шелкопрядом, которому поручили делать мёд. Передвигаясь с помощью своих костылей и пяток, она блуждала по зданию, пытаясь запомнить его план и архитектуру, стремясь наконец привыкнуть к новому окружению. За порогом всё равно лилась слякоть и обрушивались сверху бесконечные капли, а четыре стены её комнаты научились нагонять тоску не хуже, чем здешняя погода. Конечным пунктом маршрута была библиотека. Пустая, как сердце мертвеца, и тёмная, как обратная сторона Луны, но несоизмеримо спокойная и родная, словно Лисса уже раньше бывала здесь, и не раз. Лабиринты книжных полок за каждым поворотом таили новое распутье. Мелисса прошлась по корешкам книг забинтованными пальцами и рассмотрела на предмет пыли, но в полутьме было сложно различить. Поэтому она прошла к середине зала, на тёплый свет керосиновой лампы. И свет привёл её к небольшому библиотечному столу и нескольким стульям вокруг. В одном из них сидел, закинув ногу на ногу, капрал Леви. Их взгляды пересеклись. — Добрый вечер, — поприветствовала Лисса, умело скрывая удивление. — Мне лучше уйти? Она безумно хотела остаться, хотя бы просто посидеть в его обществе молча, но нет ничего хуже, чем осознавать, что являешься для кого-то обузой. — Мне без разницы, — не отрываясь от книги, произнёс он. Страница зашелестела в его руке. — Я буду тихой. Она опустила взгляд на свои пальцы — пыли не было. Корешки книг чистые. Всё вокруг Леви обязательно было чистым. Так и хотелось спросить об этой маниакальной зависимости, но она пообещала не мешать. По-хорошему бы встать и поискать ту книгу о титанах, о которой говорила Ханджи, но теперь, когда она уселась, не хотелось снова вставать на костыли и стучать сапогами по полу, рыская по всей библиотеке. Взгляд снова упал на перебинтованную ладонь. Чёртов Ридберг. Из-за него понадобится ещё больше времени на полное излечение. Лисса всегда носила с собой свежие бинты и заживляющую мазь на всякий случай. Должно быть, всякий случай настал. Как можно тише, не шелестя юбкой, она выудила из карманов всё необходимое. Благо, дождь перебивал. Зубами поддела край бинта и вытащила его из-под слоёв, оголяя кожу. Размотав обе руки, она принялась открывать баночку аккуратно, как обычно стараясь не задевать раны, но на этот раз крышка протестовала слишком упорно. — …Я думал: насколько слабой нужно быть, чтобы хотеть покончить жизнь самоубийством? Лисса вздохнула. Отставила в сторону мазь, смирившись, и приготовилась к разговору. — Не утверждайте так. Вас там не было, и вы даже не читали хотя бы газеты. Тени забегали по столу, когда Аккерман захлопнул книгу и пересел на место напротив Лиссы. — Ты права. Нужно было читать газеты, где повествование пляшет под дудку журналистов. — Что вы хотите узнать? — бессильно выдохнула она. — Я хотела спасти людей. Лисса гладила больными пальцами скомканные бинты и чувствовала, как взгляд Леви обращал её в пепел. — Всё ещё херово врёшь. Нет. Терезе она смогла соврать хорошо, когда та спросила о Кайле. Но, должно быть, тело отказывалось лгать Леви, выдавая себя в мелочах — в охрипшем голосе, в мимолетных движениях лица, в ёрзаниях на словно вдруг ставшем каменным стуле. — Думаешь, что люди вокруг не замечают? Ты не хотела спасти людей. Во всяком случае, не ради них ты это сделала. — Леви повертел в руке мазь и многозначительно перевёл взгляд на Лиссу. — Тогда ради чего? Она знала, к чему был этот жест с мазью; знала, к чему шёл разговор. И ей не хотелось раскрывать подробности своей биографии этого периода жизни. С капрала достаточно того, что он знал об ошибке, которая стоила Лиссе внутренних терзаний, синяков, шрамов, волос. Ей больше не было стыдно за это перед собой, но до сих пор было стыдно за это перед ним. И она не позволила бы Леви узнать о ещё одном своём промахе — об убийстве Кайла Моннора. Глупого убийства, без которого можно было бы обойтись, стоило только чуть раньше, хотя бы на минуту, включить голову и понять, что Кайл делал всё правильно. — К чему вам эта информация? С каких пор вас вообще интересуют мои действия и чем я руководствовалась, выполняя их? За грубым тоном бессовестно прятался страх, ютился в самых закромах слов, сказанных слишком громко для библиотеки. Лисса ясно понимала — люди редко делают что-то просто так, без выгоды для себя, и Леви не был тем, кто мог позволить себе тратить драгоценное время, швыряться минутами в никуда, транжирить секунды. Лисса бы отдала всё, что у неё есть, чтобы услышать в качестве ответа «мне интересна ты», но капрал бы ни за что так не сказал. Потому что он говорит только то, что думает. А думает об одной вещи. О Легионе. — Капрал Леви, я хочу, чтобы вы поняли. Спрашивать человека на больную тему — это то же самое, что оставлять рыбу без воды, на ядовитом для неё воздухе… Ради приличия я отвечу на один вопрос. Но взамен прошу такой же возможности спросить кое-что у вас. По рукам? — Идёт. Ты знала врача Кайла Моннора? Лучше бы Леви ей шею перерезал, чем задал этот вопрос. Эффект от этих слов хуже, чем скользящее по тонкой шее лезвие. Лисса сглотнула. Симпатичное лицо Кайла в голове сменилось лицом мертвеца в жиже багровой крови. Её передернуло от этой картины. Пальцы невольно вдавились в кожу рук, порождая волну пульсирующей боли. Лисса закусила губу, чтобы не взвыть. — Верните… пожалуйста… — сдавленно бормотала она, еле шевеля губами и умоляюще смотря на то, что лежало в его ладонях. Леви открыл баночку чётким движением, словно всю жизнь только этим и занимался. Холодные руки коснулись её подрагивающих пальцев и медленно стали очерчивать раны, растирая вязкую мазь. В воздухе расплылся запах целебных трав и концентрированного спокойствия. Люди черпают энергию из разных источников — кому-то достаточно улыбок родных, чтобы весь день игнорировать брань прохожих в свой адрес; яблочный вор из детства Мелиссы чувствовал себя хорошо, когда все вокруг него чувствовали себя плохо. Лиссе же хватило бы прикосновений Леви на то, чтобы свернуть горы. Его руки мозолистые и грубые, но бережные и слегка неловкие, привыкшие к холоду металла, а не теплу человека. Это были не новые ощущения. Просто безнадёжно забытые, покрытые паутиной времени, запертые на семь замков в сундук. Это — то, что было больной темой для него. То, что было ядовитым воздухом. Но Леви не боится. Боится Лисса. Боится, что обременяет его. — Вы не обязаны, — Она кладёт другую руку ему на запястье, принуждая отодвинуть, но чувствует, как под его кожей напряглись мышцы — он не отпустит. Лиссе остаётся лишь повиноваться и позволить ему завершить начатое. — Кайл был моим коллегой, так что… да. Я его знала. — И ты не знаешь, куда он мог пропасть? Можно было бы сказать правду — Кайл пропал, потому что пуля Лиссы оказалась в его брюхе. Да, можно было… Но пора прекращать рыть себе могилу за могилой. Кайл и всё, что его касалось, оставлен на попечительство времени и червям в его персональном склепе. Это то прошлое, ворошить которое она не стала бы никогда даже под дулом пистолета. — Увы… Мне ничего неизвестно о том, где он. Гром прокатился по комнате низкой вибрацией, ставя размытую точку в сказанном. Однажды она расскажет. Если дистанции между ними суждено сократиться, она расскажет. Но сейчас, пока не ясно, что будет дальше, и не придётся ли Лиссе любить издалека, это останется маленьким секретом. Сидя там, Леви еще не знал, что этому секрету предначертано поставить его перед очередным разрывающим выбором. А Мелисса к тому моменту наречёт секрет молчаливым убийцей — так врачи называли болезни, которые протекают бессимптомно, а затем в одночасье лишают жизни. Но сейчас оба сидели в безмятежности, что резко контрастировала с воем дождей. — Вы так и не ответили, почему вам интересно то, что с Разведкой связано минимально? — Мне интересна ты. В воздухе сразу повеяло фальшью. Это ей так послышалось или Леви действительно привирает? Всего того времени, что она знала его, было достаточно, чтобы понять — Леви прямолинеен. И уж если есть надобность донести какую-то мысль, то он донесёт её самым качественным способом. Так что вряд ли он лгал. Откуда тогда это выворачивающее наизнанку ощущение? В такой бы момент прыгать от счастья и радоваться, но Лисса не могла смириться с тем, что подсказывала интуиция. Она отчаянно искала ответы на затворках своего сознания, пытаясь найти объяснение своей недоверчивости. Нашлось только одно: может, ей и правда просто показалось? Привыкла считать себя не достойной и капли внимания, отсюда и сомнение в правдивости слов… Внутри боролись две стороны. Одна убеждала, что Лисса ослышалась, — этой стороне хотелось верить в лучшее. Вторая убеждала, что вот так без причины Леви не мог сказать подобное, — эта сторона смотрела на вещи реалистично. Обе раздирали Мелиссу на части, пока бастионом между капралом и ней стояло молчание. — Моя очередь. Капрал, расскажите о том, как вы попали в Легион. — С детства мечтал стать солдатом. Пошёл в кадеты. Меня взяли в Разведку через год после обучения. — Правда? — Нет. Повисла напряженная пауза. Леви бинтовал руку, а Лисса прокручивала в голове сложившийся диалог и ничего не понимала. — Н-ну… — Ты ведь тоже соврала. — Он завязал бинт на запястье. Чуть туже, чем нужно. — Думаешь, можешь безнаказанно нарушать правила игры? Воздух в одночасье остыл. Их лица осветила своей белизной прыткая молния. Леви давил на неё самым безобразным образом — своим убийственным тоном. Не было ему дела до неё, он просто выполнял свою работу, что явно стояла для него выше, чем девушка, которую он один раз по воле случая вытащил из передряги. Мысли об этом затягивали пут на её шее. Распознав истину, она принялась отнекиваться, отрицать её, искать опровержения, но никаких опровержений не существовало. А правда колола глаза и подливала масла в огонь. Лисса не на шутку разозлилась. Разозлилась на то, что реальность не была такой, какой она хотела. На то, что капралу она была безразлична. — Нет. Думаю, вытаскивать рыбу из воды — это подло. Если вы пытаетесь меня запугать, то огорчу, — Её короткие ногти впились в его руки выше запястья и тягуче медленно спустились, оставляя малиновые следы. — Я вас не боюсь. Мои чувства такие же сильные, какими они были до эпидемии, но это вовсе не означает, что я позволю вытирать о себя ноги. Я ясно выразилась — поддерживать тему эпидемии не собираюсь, и заставить меня не сможет никто, даже вы. Беседа превратилась в месиво. Лиссе было жаль, что пришлось пустить в ход резкость, однако так всяко лучше, чем пристыдить себя за очередные ошибки. — Ты уже не та безвольная и проблемная девчонка, — словно больше для самого себя констатировал он. Взгляд опасных глаз полоснул по её лицу. — Что ещё ты потеряла, кроме своей кротости? — Не знаю. Но не потеряла я только две вещи. Одна из них — дневник. Второй была надежда ещё раз увидеть его. Было сложно самой себе хоть как-то объяснить, почему всё вышло так. Судьба постоянно доказывала своё хорошее чувство юмора. Лиссе бы греть надежды на воссоединение с супругом, а не вздыхать по тем, для кого любовь — просто звук, короткий и пустой, как звон разбитого стакана. — Та твоя замызганная половая тряпка? — В ней больше жизни, чем в вас. Леви неодобрительно покачал головой. — Прошлое — это строгий учитель. Не сиделка и не нянька. До сих пор любишь переживать и мучиться… И эта дырявая тетрадь тебе помогает преуспевать в самокопании. Отчасти, это правда. Но кроме плохих воспоминаний есть и хорошие, которые как хват руки для того, кто висит над пропастью. Перечитывание дневника — это всё равно, что делать непрямой массаж сердца. Потому что массаж считается эффективным, только если в процессе были сломаны рёбра. Страшно красивая дилемма: выжить, но потерять возможность полностью наполнить лёгкие воздухом, или умереть? Когда Лисса читала, она спасала себе жизнь, но зарабатывала переломы, которые мешали ей дышать. Леви почти никогда не вникал в её дела… За редким исключением, конечно. Но дневник вызывал у него интерес и заставлял задаваться вопросом: «Как вообще можно быть настолько отбитой, чтобы столько лет жить прошлым?» Это читалось в его глазах. В его интонациях. В том, как он презрительно хмыкал, стоило зайти речи о дневнике. Лисса видела раздражение в малейших движениях, но не понимала, почему его так волнует какая-то «половая тряпка»? — Вижу, вы хотите избавить меня от него, — Грусти удалось проскользнуть в эту фразу. Лисса выудила из кармана раздавленный временем, избитый судьбой дневник. — Вперёд. Я доверяю вам. Он пережил даже огонь. Нанесите ему… — слова застряли в горле скрябущимся комком букв. — Нанесите ему последний удар, не заставляйте мучиться. Ни меня, ни его. Она ловко пролистнула все страницы, жадно хватая глазами все чернильные пятнышки, поеденные пламенем края, исправления, зачёркивания, ровный почерк, волнистые от слёз участки бумаги, стараясь запомнить побольше деталей, ощутить вкус воспоминаний на языке. Захлопнула тетрадь, зажмурившись, как будто не хотела травиться и дальше. — В ваших руках половина моей жизни. Что с ней делать — решайте сами. Там, к слову, есть та информация, которую вы хотели узнать. Вы властны поступить с ней, как считаете нужным. Что сделаете? Он мог прочесть последние страницы, забыв о приличии, и получить, что хотел. Мог уничтожить дневник. Мог распорядиться им как душе угодно. Теперь были открыты сотни дорог. Одни приведут его к выгоде для себя, другие помогут сохранить гордое право называть себя понимающим человеком. У судьбы хорошее чувство юмора. В этот раз она заставила Леви выбирать между своим благополучием и благополучием Лиссы. А она всё сидела и теряла голову из-за сердца, уставшего разгонять кровь.