Зверь

Сквозь тонкую кожу век карабкаются жгучие солнечные лучи. В глазах кипит красный цвет, как маки на поле, в котором лежит девочка. Под пальцами раздвигают почву тонкие нити травы. Девочка на время нарушает спокойствие пристанища муравьев и бабочек. Её же спокойствие не знает границ. Мир вокруг стелется бесконечными тропами, время волочется лениво, чтобы а конце концов замереть. Девочка открывает глаза, и они вбирают в себя безоблачное, счастливое небо. Всё хорошо. Ей девять, семья здорова, у них хватает денег на хлеб и одежду, а самая большая проблема сейчас — смотреть вверх дольше, чем десять секунд, больно. Свет режет. — Лисса! — кричит мама из дома. Остальные слова пропадают за щебетом птиц. Тело сливается с землёй всё больше. Тяжелеет она, тяжелеет небо. Дверь дома открывается, выпуская запах трав и приправ. Вскоре над девочкой нависает любимое лицо. — Лисса, я зову тебя, зову, а ты не откликаешься! Я уже распереживалась! — Мам, зачем мы живём? Женщина, чесавшая шею, на секунду отведя взгляд в сторону дома, вдруг остановилась и посмотрела на дочь. Подозрительно слышать такие вопросы от ребёнка, ещё даже не вкусившего яблока жизни с гнилой стороны. Нет бы спросить, почему трава зелёная, как остальные… — Ох, дорогая, — она усаживается рядом, довольно вытянув ноги и смотря на безмятежное пухлощёкое лицо дочери с любовью и тоской. Лучше бы она носилась по улицам с другими детьми, играя в салочки, как обычно, растрачивая энергию, которой привычно много в её возрасте. Да, лучше бы так… Потому что у мамы нет ответа. — Мы живём, чтобы наслаждаться жизнью, вот и всё. — То есть, просто так? — Нет, что ты. У всего есть причина. Правда, какая? Для чего она есть? Какой смысл у всего этого? Ответы порождают новые вопросы в голове обеих, но они молчат. Говорят только птицы, ветер и небо. — Да… Всё не случайно. — Я ещё раз говорю тебе, Тереза, я упал случайно. Мелисса смотрела недоверчиво и безэмоционально. Всё-то она уже знала, Чед, не прикидывайся. Медкабинет шатался, ходил ходуном из-за кружащейся головы. Ногу пронзало каждый раз, когда она намеревалась сделать движение. Богини, нет, она не перенесёт возвращения на костыли… — Я ценю твоё отношение ко мне, Чед, — наконец заговорила она, внимательно следя тем, как коллега завершал перевязку. — Но только посмей ещё хоть раз встать у меня на пути. Чед, не ожидавший такого тона, поднял голову в удивлении. — Пока ты не понимаешь всего, но просто к сведению говорю: я спас тебя если не от смерти, то от долгих и болезненных пыток, если тебе интересно, — он продолжил оборачивать бинт вокруг лодыжки, как ни в чём не бывало. — От смерти? Что ты несёшь? — Ты оказалась там, где не должна была быть. Постарайся больше не ошибаться так. Я не смогу постоянно спасать твой зад. С этими словами он затянул узел на лодыжке чуть туже, чем требовалось. Не прихрамывать не выйдет. Чёрт. Леви будет недоволен. — Так ты и правда… следишь за мной, — Лисса до последнего не желала верить в такой расклад. Кажется, миру плевать на её желания. — Я бы посоветовал тебе покинуть Созидание, но ты же не послушаешь, пока не увидишь всё прелести работы спецсектора, ведь так? Взгляды, полные попыток разгадать человека напротив, пересеклись. На том и расстались. Как бы не старалась Лисса вытерпеть боль, Леви видел всё. — Ничего серьёзного. Я могу идти сама. Он знал, что не могла. Находиться на его руках почему-то неловко и стыдно. Словно она маленькая нашкодившая девочка. Может и не маленькая, но действительно нашкодившая. — Я же просил, — без упрёка, без намёков на злость Леви констатировал факт, пока Лисса клала голову ему на плечо. Теперь весь её мир — его тонкая шея и сменяющиеся где-то за ней пейзажи. Окружение всё ещё размывалось, двигалось словно бы отдельно от неё, но уже слабее, чем после той секунды, когда она челюстью ударилась о пол. — Прости, — выдохнула она ему в шею, чем заставила его сомкнуть глаза на долгие пару секунд. — Не хотела упускать шанс. Леви понимающе молчал. Шаркали по гравийной дорожке кожаные сапоги, почему-то успокаивая даже больше, чем запах мыла от ворота белой рубашки. — Ты хотя бы узнала что-нибудь? Кислая улыбка и тишина. Что стало с тем, что было? И то воспоминание из детства так не к месту… Пробуждало тоску, погребённую под слоями стараний, усилий, работы над собой. Вылезал из могилы монстр с наивным сердцем. Невозможно устоять перед соблазном подать ему руку и помочь выбраться. Мелисса вздохнула, и этот вздох стал последним, что связывало её с реальностью. Снова небо. С солнца капает красно-металлический свет прямо в зрачок. По руке ползёт что-то, щекоча. Она хочет сбросить надоедливого жука, но тело не подвластно её воле. Мамы нет рядом, и это первая причина беспокоиться. Девочка жмурит глаза, пока не начинает видеть красно-болотные пятна, и делает вдох, заполняя лёгкие до предела и даже больше, а после… Наконец обнаруживает в себе силы двигаться. Она подскакивает. Пахнет гнилью и разложением. От запаха тошнит, рвота едкая и подбирается к обратной стороне глаз. На месте, где она лежала, копошились опарыши, копошась крохотными головками цвета гноя в земле. Такого не было в детстве. Прижимает руку ко рту, с ужасом осознавая. Телу девять. Мыслям двадцать пять. — Мама! Слово горит, полыхает синим пламенем и оборачивается пеплом, когда девочка заходит в дом, а перед ней предстаёт никто. В печи томится картофель с зеленью, сквозняк переворачивает страницы книги, безучастно лежат в стороне отцовские очки. И никого. В соседней комнате на пол падает что-то тяжелое, словно кто-то споткнулся замертво. В панике девочка несётся к двери в другую комнату, резким движением вырывается из кухни и оказывается в… банкетном зале, где была церемония посвящения во врачи. — Миледи, — Рядом оказывается смутно знакомый кавалер. — Позволите пригласить вас на танец? Его рука подозрительно цепко хватается за женское, не девичье, плечо. Не успела она даже возмутиться, или удивиться, или прийти в раздражение, или спросить, какого чёрта происходит, или вспомнить о маме, как рука сползает с плеча. — Посмотрел бы хоть на левую руку приличия ради. Она замужем. — встревает Леви. Лисса захлёбывается воздухом и не может поверить. «Но это случилось не здесь…» Две пары глаз впечатывают пристальный взгляд ей в лицо, и мужчины говорят одним голосом, голосом отца: — А где? Музыка останавливает свой торопливый ход, на неё смотрят все — дамы, господины, мама, сестра, блики света в перстнях, отражения в чьих-то очках на палочке, в томных глазах с прикосновением белладонны, всё обращает своё внимание на неё. От этого внимания становится практически больно. Оно колит кожу лица, кончики пальцев. Единственное решение, принятое неосознанно — бежать, не разбирая направления. И очень зря. Длинный коридор, увешанный свечами, оборачивается во мглу, когда Лисса пробегает мимо канделябров и приближается к балкону. Платье мешается у ног, но это не важно, потому что сделав шаг наружу, она падает, подворачивая ногу, и оказывается в корпусе тестирования, прибитой к полу тяжелым телом Чеда. Зубы сводит от боли, её сковывает ужас, когда Чед говорит: — Знаешь, как определяют, живо ли что-то? — Произнесённое скучающим тоном вырывает остатки ясного сознания. — Смотрят, дышит ли. Дыши, Тереза. Нечǝм. Воздуха нет. Грудная клǝтка содрогаǝтся жалко, бǝсполǝзно, организм пытаǝтся принять позу эмбриона, но Чǝд побǝдоносно сидит на спинǝ, раздавливая органы в кашу и бǝзразлично наблюдаǝт. Кулак ноǝт от ударов о пол. Сǝрдцǝ отбиваǝт рёбра. Ǝщё один удар рукой, будто бы пол виноват в ǝё пǝчальном положǝнии. Ногти царапают лакированныǝ доски, стираются в кровь, как вдруг слǝдующий удар ломаǝт дрǝвǝсину. Та разлǝтаǝтся в щǝпки, и пол начинаǝт проваливаться в нǝизвǝстность, погружая туда и Лиссу. Падǝнию нǝт конца. Абсолютная пустота, чǝрнǝǝ чёрного, засасываǝт ǝё в нǝбытиǝ, тянǝт… вниз? ввǝрх? Ужǝ нǝ понять. Уничтожая всǝ ощущǝния, кромǝ ощущǝния бǝсконǝчного полёта в никуда, пространство сжимаǝт внутрǝнности и растягиваǝт снова. Прижжённая липким холодом кожа саднит. Наконǝц оболочка души с силой бьётся о водную гладь и идёт ко дну. Лучи нǝдосягаǝмого солнца искажаются, рыщут по растǝрянному лицу, исслǝдуют брови, волосы, половину уха, шǝю, губы. Лисса нǝ можǝт вырваться из этого плǝна сознания, точно сторонний наблюдатǝль, можǝт только испытывать давлǝниǝ глубины и всǝпоглощающий ужас. Синǝва трогаǝт охладǝвшиǝ пальцы. Свǝт исчǝзаǝт. Вода находит дом в ǝё лёгких, но кашля нǝт. Нǝт ничǝго. Это ничǝго душит ǝё, она пытаǝтся закричать, но… Испуганные глаза округлились. Перед ними снова мужская шея. Крупные капли дождя били по обескровленным щекам. — Ты меня слышишь? — тихо и умиротворённо, словно покойник, произнёс он. Лисса подняла голову, чтобы увидеть бесцветное вспухшее небо с остатками догоревшего солнца, подставить под капли лицо и успокоиться. Это был всего лишь нехороший сон. Но прежде чем увидеть небо, онɐ увиделɐ лицо Кɐйла, и дыханиǝ остɐновилось. — Ты… — Очнулɐсь? Вслǝд зɐ дыхɐниǝw остɐновились прохожиǝ, дождь, вреwя. Кɐйл обрɐтил свои глɐзɐ нɐ неё. В них не ƍыло жизни, тольʞо зǝрʞɐльноǝ отрɐжениǝ сжɐвшǝйся Wелиссы, вдɐвившǝй руʞи ʞ груди. Ǝщё ниʞогдɐ в жизни онɐ не жǝлɐлɐ тɐʞ сильно провɐлиться под зеwлю, лишь бы не здесь, лишь ƍы не у него нɐ руʞɐх. ɐ труп продолжɐл шɐгɐть. И поʞɐ онɐ пытɐлɐсь пошǝвелиться или хотя бы сделɐть вдох, Кɐйл ƍудничныw голосоw говорил: — Ты wне ʞое-что зɐдолжɐлɐ, доʞтор Кɐртǝр. — ухwылʞɐ, добрǝйшɐя из всǝх, что довǝлось видǝть, порвɐлɐ ей wозг. — Жɐль, плɐтить тебе нечǝw. Душу-то ты ужǝ продɐлɐ. Стрɐх оживил ǝё, дɐл возwожность упǝрǝть руʞи в ǝго грудную ʞлǝтку, слишʞоw твёрдую для wǝртвǝцɐ, зɐwотɐть ногɐwи, нɐчɐть отпихивɐть ǝго от сǝƍя. Нɐ лɐдонях сию сǝкунду появились чёрныǝ рɐзводы. Кdовь… чья? Онɐ бǝжɐлɐ из рɐны ввǝрх, игнорируя всǝ зɐʞоны пdироды. — О, нǝ пǝрǝживɐй, это wоя. Онɐ wнǝ всё рɐвно ƍольшǝ нǝ нужнɐ. Вɔпоwниʚ, кɐк кричɐть, Лиɔсɐ зɐжwурилɐ глɐзɐ, ɐ когдɐ ʚноʚь открылɐ, оказалась в своём доме, в полупустой ванне тёплой воды. Перед ней Леви, стоящий на колене, его мокрые огненные пальцы одной руки давили на щёки. Шумела вода, вытекая из крана. Оба смотрели друг на друга. Ни один не понимал, что произошло и происходит сейчас. У Леви много вопросов. Жаль, что у неё тоже. Губы разомкнуты, но ни одного слова не пролетело между ними. Только неиссякаемая паника струилась со дна её зрачков, точно она всё ещё падала в неизвестность. Поэтому первым, что спросил Леви, было: — Ты уже здесь? Да. Она здесь. За стеной Сина, в своём доме, в своей ванне, но в этом ли мире? — А… это уже по-настоящему? Леви, почувствовав облегчение, выдохнул и сомкнул веки. — Да. Вечерело. Тени оконных ставней и тюля ставили печати на их лицах. Если бы от стен тянуло чем-то родным, можно было бы представить, что здесь она в безопасности. Но дом всё такой же чужой. Чёртова больница, в которой она и года не проработала, была ближе, чем эта никчёмная груда красивой мебели и вещей. Впрочем, Леви перечёркивал всю плачевность положения. Она чувствовала бы себя безопасно рядом с ним даже перед жерлом вулкана. И пока Лисса сидела там, раздумывая о том, что в жизни ей ещё не было так страшно, Леви заговорил: — У тебя были открыты глаза, но ты не отвечала и почти не дышала. Потом стала толкать меня, кричать. Дождь на щеках из видения, её слёзы или вода ванной? Наконец можно было разобрать, что правда, а что — иллюзия, но… каким же настоящим ощущалось то… — Я видела маму, — без тени грусти произнесла она. Взяла паузу, чтобы сглотнуть солёную слюну. — Тонула в гигантском озере и смотрела в глаза человеку, которого убила. Если это не агония, то тогда не знаю, что. Глубоко зарытые под слоями вечных снегов воспоминания вспыхнули всеми цветами, ожили, обожгли сознание. Вытянули все силы, надежды, желание жить, украли душевное равновесие, поглотили здравомыслие, оставили только покорёженное, сломанное, как старая кукла без глаз и с вывернутой рукой, ощущение реальности. С чьей-то лёгкой руки истаяли границы между происходящим и бредом. Водоворот ещё ослабшей ладонью подтягивал её к краю. Она держалась только за Леви. Его пальцы больше не стискивали щёки. Ребром ладони он убрал прилипшие к мокрому от холодного пота лбу волосы и ощупал. — У тебя температура. Странно. Было холодно. Одежда противно липла к продрогшему телу. — Не знаю, что бы я делала без тебя, — сказала она то, что пришло в голову. — Тебе нужно отдохнуть. — Спасибо, что ты со мной. — Лисса… — Леви? — Прекращай. Ты говоришь голосом и словами из предсмертной записки. Что поделать, если она ощутила потребность сказать это? Лисса ненавидела держать в себе то, что должно было быть услышанным. Тем более сейчас, когда она осознала, что не будь его рядом, она бы просто не выжила. — …Иногда мне кажется, из нас двоих я люблю больше. В глубине души она понимала — по-другому быть не могло. Леви не рос в семье, где процветает любовь, где собираются за столом все близкие и родственники, журчит компот и алкоголь в стаканах, ярче звона хрусталя переливается смех. Его семья заканчивалась на одном человеке, да и тот не был способен на эмпатию. Никто не мог ему показать, что такое чувства, кроме тех, которые способствуют выживанию в подземном городе — страх, инстинкт самосохранения, бей и беги… Хладнокровность — обычная, повседневная черта его характера, настолько пустившая корни внутрь его природы, что без неё Леви нет. Лисса ему совсем не подходит. Её хладнокровие бьётся в пол и уходит в минус, а чувства других людей она порой ощущала чётче, чем свои собственные. Едва ли без этого работа была бы ей интересна. Руки вздрогнули, когда Лисса вспомнила безграничный водоём из бредового видения и себя, висящую словно на верёвке между недосягаемой гладью и далёким дном. Воображение привычно быстро нарисовало, восстановило те же ощущения. Та циановая вода — всё то сочувствие и милосердие, затопившее её душу. Исчезнет одно — пропадёт следом второе. Но в бреду именно вода, чистая, живительная, вползла в её лёгкие и задушила. В надежде избавить себя от свежих воспоминаний, Лисса сдавила пальцы, выжала из них всё до последнего, отрезала бы, если бы было чем. Только, пожалуйста, если есть на свете какие боги, лишите её этих страданий, неужели недостаточно вы забрали? Леви видел, что она больше не смотрела на него. Взгляд не был сфокусирован ни на чём, полуопущенны веки в непонимании. Мелисса забывала о существовании всего: открытого крана, дома, своей нежной любви и благодарности, о дне, о ночи, о солнце и луне, о его ладонях на своих щеках. И вспомнила, когда почувствовала его губы на своих. Горячий поцелуй вернул её на верную сторону мира, стирая, навсегда закрывая проход в другой, отражённый, фальшивый и оттого столь любимый и ненавистный одновременно. Её мокрый кончик носа касался его кожи, пока с губ исчезал вкус воды. Силуэты обретали форму и материю, настоящую и такую же реальную, как Леви и сама Лисса. Он её панацея и самый опасный яд, но только таким ядом можно было перекрыть действие другого. Того, что в сотню раз более болезненный, уксусный, раскалённый, отравивший её воспалённый разум и взявший под контроль, точно кукловод марионетку. Боль отступала. Начинало звенеть что-то другое, ласковое, очаровательное, красное — цветы мака. Лисса положила свои ладони поверх его. Не смей отстраниться сейчас, касайся меня, не отдавай меня обратно на растерзание моим голодным зверям, люби, пожалуйста, люби. Капли с рук стекают вниз, к её запястьям, тем, что его. Губы примыкают ближе к его губам, тем, что её. Между двумя людьми теснится выдох, тот, что их. Пора остановиться. Они уже перешагнули через линию. Лёгкий поцелуй неясно как стал глубоким, разросся быстрее лесного пожара, жадно поглощающего всё, испепеляя и уничтожая всё, на что попадёт. Чуть отстранившись, Лисса, пока к поверхности воды поднимался подол белого виссонного платья, тихо вымолвила: — Беру свои слова назад. Нежное молчание, прерываемое всё ещё текущей из крана водой. Пахло чистотой, мылом и Леви. Особенно, когда их лица так близко. — Теперь объяснишь, что произошло? — потребовал Леви. Она не смела заставлять его ждать. — Я проникла в корпус тестирования, — начала она, протянув руку к бронзовым деталям и закрутив кран. — Договорилась с женщиной, которая туда направлялась, обманула охрану. Дальше холла меня не пустили — Чед буквально упал на меня со второго яруса. Я шла так быстро… И он приземлился на меня на полушаге. Капрал думал, такой цирк только в дешёвых романах встречается. Впрочем, всё Созидание — шапито, которым заправлял сатана, не иначе. Двойственность прослеживалась во всём — от их мотивов и целей до поведения работников. Встав с колена, Леви опустился на борт кремовой ванны и опустил руки между разведёнными ногами. — Продолжай. Лисса не могла вспомнить, на чём остановилась. Заворожённо смотрела на него снизу вверх, на острый подбородок, чуть сутулые плечи, шею. На ум приходят только одни слова: «Мой мужчина». Леви ждал, а потом направил вопросительный взгляд на неё. — Так я растянула лодыжку и разбила колено, — вернулась она к начатому. — Он сказал, что… спас меня от смерти и мучительных пыток. Ничего не получилось. Я теперь и чёртового паука задолжала этой чокнутой коллекционерше… Они там все больные на голову, Леви. — Она умоляюще подняла лицо к нему, положила ладонь на его бедро. Беспокойно зажурчала вода, когда Лисса вынула руку из неё. — И благодаря ним я тоже схожу с ума. — Мы все давно сумасшедшие, по факту рождения здесь. — Нет, Леви, это настоящий театр. Люди улыбаются щелочными улыбками. Нарочито лицемерно общаются с тобой так, будто вы выросли в одной семье! Всё гладко и сладко, а в сущности — угрозы между строк. Это правило. Никаких негативных эмоций, чтобы они не влияли на качество работы. Думаешь, работает? — Нет. Необходимость притворяться только всё ухудшает. — Да. Я скучаю по Легиону! Я больше не могу там находиться. Это место отравляет своим гнилостным окружением… Но я не могу повернуть назад, боже, во что я ввязалась… Мне так жаль… — Кого? Себя? Нет ответа. Лисса притянула колени к груди. Стать бы ребёнком. Жить бы скучно. Быть бы тупой и ни на что не годной, чтобы никто от тебя ничего не хотел. — Брось, Мелисса. Жалость к себе — ещё более скользкий путь, чем жалость к другим. Ты же хотела работать в Созидании. — Ох… бойся своих желаний. — … Хотела «искупить вину», что бы это ни значило. Даже если всё обернулось в такую хрень, ты бы ненавидела себя больше за то, что не попыталась. Лисса хмыкнула, уголок рта покосился в кривой улыбке. Знал, как облупленную. Столько времени она мучалась, не знала, что сделать и куда себя деть, чтобы отмыть кровь с пальцев. Попыталась своими силами попасть на работу в Созидание, получила отказ, зато имя Терезы Хилл сработало, как отличная наживка, а Созидание заглотило её, заглотило Мелиссу и нещадно начало перемалывать и переваривать. Её тошнило от себя каждый раз, когда она слышала «доктор Хилл» в свою сторону. Не потому, что её так называли. Потому что она осмелилась взять себе имя и заслуги близкого. Кто она после этого? Девочка на маковом поле? От неё ничего не осталось. Девушка в красивом выпускном платье тёмно-синего цвета, обшитого кружевом на рукавах и подоле? От неё только огонь желания помогать и совесть. Не Тереза и не Лисса. Она опустила голову и увидела едва уловимое отражение на дрожащей глади. Чёрт, да кто ты? Если её ментальное здоровье — то, чем нужно пожертвовать, чтобы отплатить за ошибки прошлого, она примет это как данное. И переживёт всё, чтобы рано или поздно оказаться на солнечной стороне, продолжить жизнь без саднящего чувства вины. — Если бы я знал, что тебе придётся перенести это, я бы не захотел передавать тебе тот приказ. Лисса отвлеклась от своего отражения. Чего это он? — У вас не было выбора. Она не знала, что выбор был. И лучше ей не знать. — Тебя допустят к конференции, учитывая сегодняшний проступок? Вздох глубочайшего сожаления. — Мне придётся подставить другую женщину, чтобы допустили. Наверное, её уволят. Внуку нужны были деньги на лечение. Гробовое молчание выцветало. Она ведь не плохой человек. Чтобы усмирить совесть и помочь Легиону, выполняла работу, что подрывает её здоровье. Почему тогда обстоятельство снова и снова ставят её в антагонисты собственной судьбы? Ей не первый раз приходится играть суку. Это больше не может продолжаться, дальше должно случиться хоть что-то хорошее, ну в самом деле, всё не может, просто не может быть настолько гадко. Иронично. Она говорила себе это каждый раз, когда пробивала новое дно. — За ошибки нужно отвечать. — Но ни она, ни внук не виноваты в моих ошибках. — А ты что, думала, жизнь справедлива? Леви встал и прошёл несколько шагов за полотенцем. Ткань махровая и приятная. — Нет. Никогда. Она цеплялась за бортики и поднималась осторожно, не наваливаясь на ушибленную ногу. Тонкое платье, напитавшее воду, тяжело облепило бёдра. Ворох тканей зашёлся влажными складками. — Ты всё подготовила для своего исследования? Опасно, не устойчиво балансируя на ногах, Лисса сложила подол в несколько раз и выжала. Недосягаемо и игриво выглянула ажурная резинка чулков из-под юбки, пока тонкие пальцы сдавливали ткани. — Да, я довольно быстро справилась для такого сложного задания. Ты не мог бы немного помочь? Она демонстративно повернулась боком и попыталась дотянуться до застёжки на спине. Леви потянул пальцы к пуговице, вызволил её. Почему-то по-детски горят уши… полтора уха. Мелкая застёжка, сползая вниз, издала тонкий звук и открыла вид на выпирающие позвонки. — Спасибо. Дальше я сама. — Уверена? — уточнил он, кивнув на ногу. — Не хочешь, чтобы я остался? — Нет, Леви. Ты и так слишком мне помог. Наблюдая за тем, как она брала из его рук полотенце, капрал не смог сдержаться и спросил: — Боишься, что я что-то сделаю? Лисса вскинула брови и разомкнула губы. Для неё размывалась её собственная личность, не его. Леви она знала, а вот себя уже не могла узнать. Поэтому, опустив руки ему на грудь и взявшись за один из ремней, произнесла: — Боюсь, что я что-то сделаю.

***

Сегодняшний рассвет отличался от всех предыдущих. В поднебесном городе цвела полынь и пахли маки. Солнце ещё не показало свой лик полностью, но уже карабкались лучи по всему, до чего могли дотянуть свои длинные прямые линии. Медленно вдыхая рассветную тишь и росу, Лисса стояла перед окном. Руки, сжатые в кулаки, упирались в подоконник. Тёмный силуэт на фоне светлого неба и зданий. Лохматые волосы, гладкий атласный халат. Этот день или позволит ей достичь цели, или выкинет на помойку несбывшихся мечт и вложенных в пустую усилий. Сейчас, дыша на прохладное стекло окна, она чувствовала, что сегодня жизнь будет играть по её условиям. Собирая необходимые документы и записи о лечении огнестрельных ранений, Мелисса не могла не проворачивать в голове все то, что вело её к этому моменту, чем пришлось пожертвовать и чем заплатить. Итак, сколько стоит билет в спецсектор? Смерть самой близкой подруги. Месяцы упорной работы. Одна паническая атака. Тонны исписанной бумаги для отчётов. Миллионы нервных клеток. Два пьяных вечера. Терпение. Созерцание десятков смертей. Бессонные ночи. Одно растяжение лодыжки. Несчётное количество часов работы. Один каракурт. Подстава одной коллеги. Как же больно было обвинять ни в чём не повинную женщину, доктора Тонро. — Она всё врёт! Вы кому больше верите? Мне, что работает у вас больше трёх лет, или упавшей как снег на голову девчушке, которую вы приняли? Да она же показушница! Тут и там бегала, всем глаза мозолила, достала неимоверно, так теперь ещё и на обман идёт, чтобы зад свой спасти! Мелисса самым равнодушным из всех возможных взглядов уставилась на доктора Тонро. С последней встречи лицо её ещё больше посерело, и отчаяние совсем не добавляло красоты. — Господин Хёуг, можете не верить мне. Я-то знаю всю правду. Доктор Тонро всучила мне материалы и отправилась проводить время с доктором Доном. У них интрижка. Спросите уборщиц, как часто они убирают кладовую на втором этаже? И от чего им приходится пол оттирать там? Мясистые щёки Тонро налились красным от неслыханной наглости и злости. «Ну вот, хоть на живого человека похожа,» — думала Мелисса. Необходимость стать мразью пускала корни и в мысли, преобразуя до неузнаваемости. — Что ж, факт остаётся фактом, проступок доктора Тонро отслеживается чётко, независимо от того, при каких обстоятельствах она отдала материалы. Вы знаете, какое наказание следует за ошибками в нашем заведении. Закрытая дверь и безутешный взгляд. Сегодня она возьмёт всё, что отдала, в десятикратном размере. Цена должна соответствовать. На порог вышла не Лисса и даже не доктор Картер — доктор Хилл по всей красе. Собранные в пучок волосы бесстыдно обнажали уродство — половину уха, её историю. Тонкие чёрные пряди подхватывал ветер, цеплял их на кончик носа, заставляя элегантным жестом поправить. На шее и груди, обтянутой светлой блузкой, сияла золотая цепь с рубином. Чёрная длинная юбка билась о ноги от того же ветра. В руках у доктора Хилл чемоданчик и смелость людей всех земель. Сегодня всё пойдёт по её плану, и только по её. — Что будешь делать, если не возьмут? — провоцировал Леви. Знал, как она ответит. — Возьмут. Она сделала то, что не делал до неё никто. Её методы положат начало спасению сотен тысяч жизней. Конечно, возьмут. Впереди обозначился знакомый фасад, ровные колонны. Толпа людей, все прилично одеты, поправляли очки, обменивались любезностями и последними новостями со всех регионов. К тому моменту, когда доктор Хилл и Леви подходили, через главные ворота запускали уже последних людей. Как раз вовремя. — Наконец, — в предвкушении млела доктор Хилл. — Реальный шанс показать, чего я стою. — Наслаждайся, — равнодушно бросил Леви, подходя всё ближе к входным воротам. — Реальный шанс искупить вину? — И её тоже. — Хоть сейчас, может, скажешь всё-таки, перед кем? Доктор Хилл отвлеклась от лицезрения фраков и деловых костюмов, обратила внимание на Леви. Пожалуй, если отломить кусочек храбрости, с неё не убудет. — Кайл. Кто? Кайл?! — Моннор? — неверяще уточняет капрал, нахмурив брови до сморщенной кожи на переносице. — Да, он самый. Быть не может. Блять. — Я же, — капрал впился пальцами в предплечья доктора Хилл и не мог понять, почему она так, чёрт возьми, спокойна?! — Я же спрашивал тебя. Много раз. Почему я узнаю это только сейчас? По началу доктор Хилл непоколебима, но вот до неё словно бы доходят все слова Леви, и они выбивают из колеи. — Не так-то просто о таком рассказать… у меня были причины. — Это ему ты фатально навредила? — Да, капрал. Всё так. Невозможно. Это значит… — Тебе нельзя идти туда. Мы уходим. — С чего это? И словно подловив самый нужный момент, охранник на входе чрезмерно вежливо спросил, повысив тон, чтобы услышали: «Госпожа, вы проходите?» — Леви, ответь мне, что случилось? — Не было никакого слуха. Никто Эрвину не доносил, что Созидание готовит что-то на Легион. У нас была договорённость: если ты не замешана в смерти Моннора, Созидание спонсирует несколько следующих вылазок. Это какая-то шутка? Легион, её семья, самое родное… — Вы меня продали? Зубы скрежещут. Как так можно было… — Ты сказала, что не убивала его. Не ищи виноватых теперь. «Госпожа, поторопитесь!» Почему снова? Почему снова дурацкие выходки? Разве недостаточно она настрадалась? Что ещё жизни нужно взять?! — Так, спокойно, — Неизвестно, кому она это говорила: себе или Леви. — Они не знают, кто я. — Всё равно, это опасно. Я обещал, что позабочусь о тебе, и я это сделаю. Нам нужно уйти и придумать, что делать. — Нет, Леви, они выгонят меня, если я не явлюсь, будучи записанной! Безответственность здесь не терпят... А какая вторая часть договора? Что, если я оказываюсь причастной к убийству Кайла? Взгляд, полный боли и отвращения. В этот момент страх надавил на неё, так же, как раздавливали бесконечные литры воды в видении. Мелисса кинулась ему на шею, едва ощутимо скользнула губами по скуле, оставляя полупрозрачный бордовый след помады. — У них нет доказательств. Они думают, я Тереза. Мы всё поставили на кон, и я точно уже не сбегу. Всё будет хорошо. Встреть меня в обед, — шепчет она. И знает, что вряд ли уже когда-нибудь увидится с ним ещё. «Госпожа, я закрываю ворота!» — Уже иду! В памяти остался летящий по ветру подол юбки, запах помады, пряно-вишнёвого мыла, тонкие запястья, скованные тесными рукавами и печальный взор, говорящий: «Что мы наделали?» Она же впитала глазами его плотно сжатые губы, стиснутые в кулак руки, ощущение его кожи её губах и вздох, который могли слышать только они. Не плачь, девочка. Тушь потечёт. И не оборачивайся, не то сердце разорвётся. Потоки тёплого воздуха накинули прядь на лицо, защекотав нос, паутиной спрятали опущенные глаза. Лисса откинула надоевшие волосы, касанием согнутого пальца к нижнему веку аккуратно высвободила слёзы из плена, сглотнула. Приведя себя в порядок, доктор Хилл флегматично сбросила с плеч саван боли. Теперь она совсем одна. И никто не спасёт её, если она не спасёт себя. В зале с высоченными потолками давно не было так тесно, если учесть, конечно, что подобные мероприятия проходят раз в полгода. Гул разговоров, фальшивых, как ноты расстроенного инструмента, разносился от стены к стене. Дамы и господа подготавливали длинный стол для комиссии — ставили вазы с цветами (да кому эти цветы нужны вообще?), стаканы с водой, бумаги. Благородный свет лился на сцену, и ни единой пылинки в лучах не летало. Доктор Хилл вспомнила то самое собрание центров по время эпидемии. «Нас топили и морили, а мы вышли победителями из этого дерьма, всем врагам назло. Что с тех пор поменялось? Помещение поприличнее, да и только». — Что, героиня этого утра, готова? Чед возник за спиной из ниоткуда, не разочаровав своими навыками подкрадываться незаметно. — Отвечай, — цедила Хилл, медленно поворачиваясь к нему. — Почему Созиданию так интересен Кайл Моннор? Доктор Хэмптон тут же изменился в лице. Интересно тебе, козлина, почему такие вопросы задают? — Не говори, что я тебя не предупреждал, пчёлка. И ушёл, думая: «Скоро сама всё узнаешь». Хилл обернулась на толпу людей. Кто-то потягивал бокал с напитком. Кто-то сверкал золотыми коронками. Кто-то сосредоточенно поправлял бабочку. Все маски надели? Завяжите покрепче, суки. Она заняла своё место и молча, без энтузиазма ждала начала мероприятия. Неизвестность выжирала костяшки пальцев. Бежали по позвонками вверх и вниз мурашки. Если сейчас расплыться лужей страха и нытья, себя уже по кусочкам не собрать. Поэтому она лучше разверзнет бездну ненависти ко всем и всему проходящему и без тени сомнения прыгнет в неё, чем позволит слабости настигнуть её. Она больше не та девчонка, позволившая себя избить и растоптать достоинство. Её подбородок высок, а взгляд надменен. Это не она здесь пешка. Она — ферзь. И она доказала это, когда взошла на сцену и представила результаты своей работы. — …Таким образом, стерилизацию раневого канала горячим маслом можно оставить для пыток. Или хотя бы до той поры, пока не обернется успехом поиск вещества, которое будет избавлять пациентов от столь невыносимой боли. Людям мало было болезней, они начали убивать себя другими способами. Разве это не величайшее удовольствие: сорвать планы каким-нибудь негодяям? И пусть пока всё ещё слабо поддаются лечению огнестрельные ранения, задевшие кишечник, уже с уверенностью можно сказать — мы делаем стремительные шаги в освоении величайшего искусства, дальше всё будет только ускоряться. Пешки мелодично зааплодировали, некоторые осмелились встать и одобрительно покачать головой. Слыша хлопанье, доктор Хилл навсегда запомнила эту музыку, записала на особую пластинку и положила в особый уголок сознания. Тогда она с удивлением заметила — вкус победы ни сладкий, ни горький. Он неповторимый, сложный, многогранный. Это самое дорогое блюдо из всех, что довелось попробовать, и вряд ли найдётся что-то желаннее. Вкус распустился новыми оттенками, когда взошёл на сцену доктор Хёуг, сказал заключительное слово и стал перечислять фамилии, первой из которых была Хилл. — Дамы и господа, чьи добрые имена я озвучил, вас будут ждать в кабинете три-тридцать три через полтора часа. Доктор Хилл, пожалуйста, просим подойти через пять минут. Большая просьба никому не опаздывать! Опоздание означает аннулирование ваших приглашений на должности в специальный сектор. Просим отнестись к этому вопросу со всей ответственностью. Спасибо за внимание! Пять минут? Слишком скоро, ей минимум три минуты выбираться из этого муравейника! Чёрт… Чья-то злая шутка? Сорвавшись с места, доктор Хилл побежала на выход. — Госпожа Хилл! — радостно приветствовала какая-то особа в длинном платье и вдвое старше. Не сейчас, чёрт возьми, уйди с дороги! — Поздравляю вас, мне очень понравился ваш… — Я вообще-то спешу. Разрешите. Нарочно задержать хотела? Крыса. Чего и следовало ожидать. Стучал каблук по каменной дорожке. Хотя бы две минуты у неё в запасе есть. Нужно будет ещё успеть отдышаться. Она вбежала в нужный корпус и взобралась по лестнице. Через две ступеньки, через три, лишь бы успеть. Долгожданный третий этаж. Осталось лишь… Это что… Роза? Она валялась на полу, скулила от боли. Раздробленное свистящими вдохами мычание разнеслось по всему коридору. Через секунду Хилл увидела причину. Рука. Вернее, её отсутствие. Доктор иррационально застыла на месте, впервые испытывая ужас от вида обрубленной культи и крови, яркой, как лепестки мака на поле, в котором лежала девочка. Роза мучилась, ни секунды без движения на полу не пролежала, точно жук, нанизанный на иглу. Сознание невольно сравнило её с Кайлом. Красота и мерзость угасающей жизни. На смерть Розе отведены минуты — шок уже начал действовать, а кровь пульсировала потоками. Но доктор не спешила подходить к страждущей. Потому что помочь ей — не успеть на назначенное место. А не успеть на назначенное место — сделать правильный выбор в этой дилемме. Поэтому стоял доктор, беспомощный, слепой котёнок, закинутый в самое пекло борьбы за выживание, возвел голову к небу, скрытому полами, потолками, крышей и, лишившись всяких сил, спросил того, кто там: «Думаешь, это смешно?» Ей вот нихера не смешно. Длинный коридор без конца. Звук, ставший определением агонии. Парадоксально яркое солнце. Запах крови, стерильности и лимонов. Падение на колья. Металл на языке. Пепельный вкус несправедливости. Сокрушение. Ничто не случайно. Минуты. Ни одного живого существа. Только Роза, Лисса и извечный вопрос выбора. Спецсектор или чужая жизнь. Долг или человечность.