Зверь

Всё должно было быть не так. Их встреча — не встреча вовсе, а издевательство судьбы. Но даже так Мелисса, до того полностью вымотанная, сейчас испытала сшибающий с ног прилив энергии, с которым могла бы без труда провести ещё три операции. Поток мыслей было не остановить. Она невольно продолжала повторять про себя, как сильно истосковалась по нему, как болезненно-просторно стало в кровати, как плещется сердце от утраты, и всё это отразили её глаза. Они многое сказали за те несчастные секунды, отведённые им. Хочу быть рядом. Хочу задвинуть шторы с тобой в комнате. Хочу позволить прикосновениям рассказать о том, как это мучительно и нестерпимо — скучать по тебе. Мне так жаль, что я допустила всё это, я, бог мой, я хочу всё исправить. И я исправлю. Будь это возможно, Леви бы разбил стекло, схватил бы её за руку и увёл отсюда навсегда. Но видел безмолвное предостережение в тёмном взгляде — нельзя, проблем не оберёмся, если вообще останемся в живых. Ему пришлось сжать кулаки, борясь с собой, держа злость. Спасибо за то, что ему хотя бы удалось увидеть её. Туго затянутые волосы, осунувшееся лицо с двумя полупрозрачными следами крови, тусклые глаза, тонкие руки. Он ещё не знал, что эти руки сделали, но предполагал. И всё равно говорил. С твоим исчезновением всё изменилось. Сколько бы не говорил себе, что жизнь идёт дальше, не мог смириться и оставить тебя позади. Может, то, что я настолько привык к тебе, большая ошибка, но я был готов принять всё, зная заранее, куда это нас заведёт. Теперь ты здесь. Мне жаль, что я допустил это, я хочу всё исправить. И я исправлю. Мелисса закусила губу и отвернулась, раздавливая тоску одним ударом, как наступила бы всем весом на насекомое, чтобы точно убить. Быстрым движением промокнула ресницы рукой. Нужно спешить, иначе не услышат. Мастерски запнувшись о собственную ногу, она впечаталась в пол. Амадей и Аммон среагировали моментально. — Ох, — вздохнула она. Неловко посмеявшись над собой, быстро и слишком уж разборчиво добавила: — Похоже, мне уже не терпится обратно, вниз. Извините. — Вы что, специально время тянете? — обозлился Аммон, принимаясь поднимать её. Какой догадливый. — Вспомни себя после испытания, — вступился Амадей, поднимая с другой стороны. — Тебя на инвалидном кресле обратно везли. — Да, какая ирония, ведь это тебе в нём самое место. — Может, хватит? Сейчас не время. Дальше она не вникала. Голова и без того была перегружена событиями и эмоциями и требовала отдыха как можно скорее, остальное неважно. Лишь бы только Леви услышал. А он услышал. Всё сложилось в стройную картину в его голове. Он сомкнул веки и мысленно прошёлся по отчётам Лиссы, наконец полностью улавливая логику. Камер с заключёнными они здесь не найдут. Потому что все заключённые были там, в сотнях метров под его ногами. — Недостаток солнца, — заключила она, и ответ прошёлся по воздуху, как стук молотка в зале суда. — То есть, он работает под землёй. — Вовсе не обязательно. Факт в том, что девяносто девять процентов времени он проводит в помещении. Возможно, без окон. Возможно, с плотными занавесками. — Ох, чёрт, — выдохнула Лисса. — Большинство из списков были чем-то да больны, но… Вы же не хотите сказать, что они испытывают лекарства на тех, кого арестовали? Смит и Зоэ посмотрели на неё, словно упрекая за наивность, но Лисса не могла поверить в то, о чём догадывалась. — А с чего бы им этого не делать? Испытание лекарств — слабо. Капрал успел заметить мазанный след крови на её лице. Вряд ли она его получила, впихивая таблетки кому-нибудь в глотку. Это было как минимум проведение экспериментального лечения. Отделившись от группы полицейских и командора, Леви вышел обратно в общий зал и поймал солдата. — Арлерт, — возник он, слегка удивив юношу, — Обыщи весь первый этаж. Ищи лестницу или что-то, что ведёт под землю. Будь осторожен. — Да, сэр. Если его предположения верны, то здесь им нечего было искать. Даже полицию пустят далеко не во все помещения корпуса, прикрываясь гигиеной и прочими медицинскими отмазками, но и в этом не будет толка. Им нужно спуститься в подземный город. Ему придётся спуститься. Вернуться туда, откуда больше тридцати лет назад всё началось, и куда, как он думал и верил, не вернётся уже никогда. Господа безмолвно просочились в просторный кабинет. Чисто и свежо. Что бы не питал Леви к Созиданию, но здесь, в отличие от Полиции, знали значение слова порядок. Сотрудник в белом халате стал перебирать пальцами папки в полке, ища требуемые бумаги. Ещё один подбирал ключи и открывал замки в ящиках с той же целью. Третий, старик, обвёл плавным взглядом солдат и клерков, нашёл Эрвина и грубо почесал бородку. Это не скрылось от глаз Леви. Он успел подумать, что охотнее бы принял услугу от дьявола, чем от этого лысого. Льюци поправил очки, вышел из-за стола и кивком показал командору, что ждёт его за дверью. Что ж, видимо, сегодня он за Сета. Когда Эрвин закрыл дверь, в коридоре остался только он сам, старик и отзвуки ажиотажа в основном зале — металлический треск УПМ, стук сапог и обилие голосов. — Не надеялся встретиться с вами при таких обстоятельствах, — начал Льюци. Он стоял, опираясь спиной о подоконник и скрестив руки, словно очень долго ждал, пока командор выйдет. — Но раз так вышло, жаловаться не буду. Кто бы ни был инициатором происходящего цирка уродов, он молодец. Нет, правда, сложно провернуть такое дело за спиной Сета. Ему известно всё, хотя иногда и требуется помощь со стороны. Поэтому он и опустился тогда до вас. К презрению в сторону Разведки командор привык едва ли не с тех пор, как занял эту должность. Переубеждать было бы жалко и бесполезно, но в случае с Созиданием у него нашёлся подходящий ответ. — Не стоит так говорить. Легион и Созидание похожи в нескольких аспектах. Нет нужды конфликтовать. Льюци как-то странно изменился в лице. Надвинул брови, еле заметно приподнял уголок губ, ожесточил черты. В них появилась и насмешка, и пренебрежение, и опасение. Место лидера обязывало Эрвина подмечать мимику и телодвижения, но как трактовать вот это выражение лица — не мог определиться. — И в чём же сходство? В том, что и у вас есть некое научное отделение? Да, припоминаю что-то… Это было изучение гуманоидов? — Титанов, — поправил Смит. — Да, точно. Надеюсь, вы простите мне моё невежество. Я не слишком подкован в вашем ремесле, у меня есть дела поважнее, — смотря в бок и слабо кивая головой, заключил доктор. Эрвин оставался невозмутимым внешне, но тот факт, что кто-то мог не знать слово «титаны», показался ему глупым и странным. Или же дело не в незнании, а в том, что он просто забыл? Нет, невозможно. Титаны — то, из-за чего существуют стены, такое не забывается. Есть третья причина — Льюци намеренно делал вид, что не помнил. Много из себя строил. Впрочем, заслуженно, ведь стать тем, кому доверял сам Сет, непросто. — В любом случае, — снова заговорил доктор Балмон, — Научная деятельность нисколько не сближает наши организации, не обманывайтесь, командор. — Я говорил не о науке, — он приостановился. Бегло посмотрел вниз и снова на доктора. — О готовности многим пожертвовать ради цели. Теперь Эрвин прицелил взгляд в пол, но краем глаза смотрел на стопы собеседника. Носок одной ноги вдруг несколько раз подскочил, будто пиная воздушный мячик. Незначительная деталь навела его на многие интересные объяснения. — Это потому вы устроили здесь шум… Я понял. Что ж, вы сильно рискуете, но зачем? Кое-кто был столь ценным сотрудником, что без него вопрос изучения гуманоидов встал поперёк горла Легиона? Да, жаль… Но вы не выполнили свою часть договора. Решили обмануть Созидание, а Сет такого рода проступки не прощает. Вам повезло, что в этот раз он слишком занят и пока отложил ответный удар. Кроме того, всем известны ваши недавние действия относительно короны. Ступайте осторожно. Не знаю, как дела обстояли за Розой, но у нас в Сине человеку запросто на голову может свалиться кирпич. Игнорируя угрозы, Эрвин вынул из памяти детали их договора. Он хотел поставить Легион рядом с Созиданием и убить двух зайцев разом — получить спонсирование на вылазки и заручиться поддержкой, смягчить общественное мнение. Очень кстати оказалось то, что Мелисса решила вернуться после эпидемии. Легион завладел тем, что нужно было Созиданию, а именно — важный источник информации о смерти Кайла Моннора, однако эту информацию ещё нужно было добыть. — О каком обмане идёт речь? По договорённости Разведка должна была спровоцировать Картер на признание вины, но не провести расследование, хотя и это было сделано в некотором роде. Доктор Картер не признала вину, в её записях дневника также не было ничего найдено. Если бы Мелисса призналась, Легион бы выдал её на суд Созиданию и получил спонсирование. Если бы не призналась, а настоящий убийца был бы найден, Легион получил бы спонсирование за сужение круга подозреваемых. Но Мелисса не призналась, и, что хуже всего, по итогу оказалась причастной. Отсюда и начало происходить непоправимое. Что за дешёвый детектив… Почему убийцей оказался тот, на кого никто бы не подумал? — Ладно вам, командор, не стройте из себя дурачка, да ещё и так убедительно, — махнул рукой Льюци. — Вы покрывали Картер. — Мы передали вам то, что смогли сами разузнать, как и было оговорено. — Не нужно глупых отговорок. Весь этот шум с проверкой — всего лишь месть за то, что мы забрали Картер? Слабоумно. Она сама уволилась. Ещё более слабоумно — мстить за наш ответ на ваше нарушение договора. Так что в следующий раз дважды подумайте, прежде чем ставить нам подножку. Милосердие господина Сета было разовым мероприятием. — Если господин Сет в противовес вам умеет слушать и принимать во внимание факты, я готов предоставить наши собственные, внутренние отчёты и побеседовать с ним по существу. Льюци без сомнения заметил, что в его огород бросили — не камень — метеорит, но реагировать на попытки оскорбить было бы ниже его гордости. — Нет необходимости. Всё, чем вы можете помочь своему положению сейчас — оглядываться на улицах. Остальное неминуемо. Доктор зашёл обратно в кабинет, мастерски не привлекая к себе внимания, но одного человека его возвращение всё же насторожило. Леви встретился с ним взглядом. Тошнотворное снисхождение. Что не так с этим дедом? Считает себя лучшим, раз стал доверенным лицом Сета? Судя по виду, он на это жизнь положил, нечем выпендриваться. От каждого шага несло пафосом. Леви чуть не стошнило, он не подписывался терпеть в своём обществе нарциссичных старикашек. Но ещё больше не мог выносить того, что его женщина была в полушаге от него, а он ничего не мог сделать. Он устал. По-человечески устал терять близких, хоть и понимал, что его дело сулит ему это каждую чёртову минуту даже внутри стен, где облик врагов принимают люди, не титаны. У него никогда не было веры в божество, а всех религиознутых считал то ли слишком слабыми, то ли парадоксально сильными людьми, но… Вот Мелиссы нет рядом, и он готов молиться и просить у высших сил счастья для них. Что ты делаешь со мной? Опускаясь вниз, снова вглубь земли, она тоже спрашивала себя: что сделала с ней любовь? То, что раньше расцветало, теперь оказалось размозжено лопатой. И похоже, в этом только её вина. Леви был прав, бесконечно прав, когда говорил, что вместе с любовью приходят и страхи, что любовь рождает новые причины для беспокойства. Но она приняла эту ношу и не собиралась отступать. В одиночестве ей не выжить. У лекарств тоже есть побочные действия, и иногда нет других вариантов, кроме как принять горсть пилюль. — Очень интересно, что там делала Разведка… — возник Амадей, перебивая гул от работы механизмов и шахты лифта. — Ладно, Полиция, ладно, налоговая… Аммон тут же впился душащим взглядом в коллегу. Молчи, дебил, не при Мелиссе. — Ищут что-то на Созидание, конечно. — пресёк он разговор. — Солдатишкам не сидится на месте. Она даже не могла возразить или отстоять честь Легиона словами. Ничего не могла сделать. Руки свободны, но на ней с тех пор, как вспомнила свою жизнь, навсегда повисли незримые наручники. Это что-то неописуемое. Хотелось заплакать, вот же оно, давление и теснение в груди, почти согнуло её напополам, но нужно держать себя в руках, пока она под зоркими глазами сопровождения. Мяла кожу рук за спиной, с силой проводила ногтями, оставляя белые, тут же краснеющие полосы. Мелисса знала, у неё есть все ресурсы, чтобы притворяться той версией себя, которое слепил из неё Спецсектор. Поэтому она прикрыла глаза, концентрируясь хотя бы на операции, лишь бы не думать о том, что творилось на поверхности. Жаль, что конечным пунктом всех её мыслей всё равно был он. — Доктор Картер, правильно ли я понял, вы вырезали голень и часть бедра, чтобы пришить к ноге голеностопный сустав? — меняя тему, сказал Аммон. Он снова стал, как обычно, хитро-умиротворённым. В ответ услышал только шумное дыхание и шмыгание носа. Пытаться не разреветься — всё равно что пытаться не упасть, бегая босой по льду. Её останавливало только желание не показать слабость перед мужчинами, чтобы потом не повадно было этим воспользоваться. Отсюда и содрогание грудной клетки без слёз, выставленная напоказ отрешённость без изменения голоса. — Я не хотела, чт… тобы… Чтобы всё так… — Всё в порядке, доктор Картер, — перебил её Амадей, лишая необходимости мучиться и заканчивать предложение. Он приобнял её, располагая голову у себя на плече. Мягко. Хотя сейчас ей показалась бы мягкой даже каменная кладка. — Вы удивили всех оценивающих. Я уверен, испытание пройдено. А если и нет, это не конец света. Дадут ещё две попытки. Переживать придётся, если вы провалитесь на третьей… Вот тогда должно быть страшно. А сейчас… — Он фыркнул, обозначая всю малозначительность ситуации. — Сейчас расслабьтесь. У вас есть время отдохнуть. Хорошо, что они приняли это за истощение. Иначе она бы, прижимая ладони к лицу, не простила себя. — Будьте осторожнее с ним, — безразлично предупредил Аммон. — Он просто пытается затащить вас в постель. Не вы первая, не вы последняя. Сукин сын, подумал Амадей. Обида Аммона настолько велика, что он даже в одном из самых важных для Амадея дел решил поставить подножку. Но ничего, это всё от зависти. Ему-то никто не даёт, бедняжка. Пока Мелисса спускалась, чтобы лечь в постель и забыться на несколько часов, с самого утра уже на ногах был господин Сет. Он встал с кровати раньше, чем проснулся. Так случалось каждую вторую ночь после того, как… Неважно. Сколько бы Артур не искал ответов на то, почему он сначала должен был почувствовать босыми ногами холодный пол, и только потом действительно проснуться, не мог найти ни одной вразумительной причины. Была только одна невразумительная. До тех пор, пока под ногами в предрассветный час оказывался пол, всё было хорошо. Но он боялся, что если однажды каким-то неведомым образом, пробудившись, наступит в рыхлые комья земли, то так и не проснётся и умрёт. Каждый день в его работе был безмерно важным. Положение требовало от него всего — солидного внешнего вида, спокойного, терпеливого нрава и силы. Без первого можно было даже не надеяться на то, что за ним будут идти люди. И если шваль подземных городов была готова поверить во что угодно, то тем, что шагали на поверхности, нужно было доказательство, демонстрация статуса. Без второго он бы уже сотни раз бросил бы своё детище, Созидание, решив, что с него довольно несносных тупых людей. Они всё всегда делают не так. Ну почему невозможно клонировать себя и поставить на все должности? Приходилось объяснять по несколько раз, сдерживать раздражение и повторять себе, что так надо. Так действительно было надо. Без третьего ему не удержать того, чего добился. Он бы скатывался с каждой новой достигнутой вершины, терял бы львиную долю того, чего достиг, в итоге оставшись у руин. Иногда ему хотелось бы, чтобы судьба развернула его спиной к мечте, повела по ложному пути и столкнула с непреодолимыми препятствиями. Чтобы он не справился. Чтобы ушёл из медицины. Но он рождён в семье, которая действовала не благодаря, а вопреки. Его отец пережил падение Марии. Его мать могла умереть от голода в переулках Сины с онемевшими руками, раскрытыми в просьбе подать монету или хлебную крошку. А по итогу у обоих сейчас и серьёзное положение в обществе, и богатство, и пара скелетов в шкафу. Артур не знал, как сдаваться. И это было его самым страшным проклятием. Всё началось… через минуты после его появления на свет. Младенец родился недоношенный, весь синий, мятый и скользкий, с обвитой вокруг шеи петлёй пуповины. Ни крика, ни плача, ни дыхания. Больше похож на комок скреплённого наспех тряпья. Такие дети не имели права на жизнь, но повитуха… Бедная женщина растратила все нервы, спасая безнадёжного новорождённого. И ведь спасла. Это было впервые в её жизни. И впервые в его жизни. Так, Артур первый раз оказался запредельно близко к смерти в момент своего рождения. Смерть поцеловала его на прощание, пообещала вернуться позже и не солгала. Семилетний Артур точно знал, чего хотел — стать таким же, как та невероятная женщина. Мама лишь раз упомянула об этом моменте его биографии, даже не назвала имени, но Артуру хватило и того. Он уже всё решил. Семья его жила, не зная, каково это — гадать, на что придётся есть завтра, но всегда помнила, что этим они обязаны всевышнему. Скрепив ладони, отец, мать, маленький Артур и его сестрёнка молились богиням, прежде чем приступить к трапезе. А врачи — не иначе как божьи посланники. У повитухи, он был уверен, за спиной чистые белые крылья. Он должен был стать таким же. Должен был спасать жизни. Вернуть долг этому миру, неважно, какой ценой. Ценой бессонных ночей? Да пожалуйста. Ценой убитого времени? Нескончаемого страха за будущее? Ценой самого себя? Он готов. Не мог не быть готовым. Но смерть, конечно, играла на повышение. Второй раз она пришла не к нему, но к его коллеге, дорогому другу, что заразился пневмонией. Артура тогда не забрала. Только подмигнула пустой гнилой глазницей. Берегись, на его месте мог быть ты. Ему не нужны предупреждения. Если сама чёрная мантия выбрал его врагом, значит, он для чёрной мантии был достаточно опасным. Оплакивать потери было некогда. Почти сразу его, ещё юного и совсем не опытного, отправили работать врачом в железные рудники. Родители хотели было искать человека, которому можно дать на лапу, лишь бы не забирали их мальчика в опасные дали, но Артур возразил. У трудностей вкус азарта. И ему, и его врагу это известно. Шахты притягивали своей сыростью. Это был совершенно новый мир, другая история, другое измерение. Эхо больших полостей, что теснились в толще земли, как цисты паразитов в органах, гудело ему в уши. Кирки сотен рабочих били мать-землю, выколупывая её богатства. Шахтёры являлись к нему, перемазанные углём и облепленные запахом каменной соли. Доктор, мне тесно в груди, доктор, как быть, я вывихнул руку, доктор, а поговорите со мной… Люди страдали от травм и тела, и души. А он был один на них всех, погребённый под документацией и банками чернил. Вечерами (то есть, когда стрелка часов близилась к семи — только так можно было определить, вечер ли) Артуру ничего не оставалось, кроме как глотнуть абсента, и снова заполнять справки, карты, заявления. В свободное время он от жажды острых ощущений любил залезать в пещеры и проверять, сможет ли найти дорогу назад или проползти через узкие ходы. Его душа странным образом подрывалась от мысли, что здесь до него никто не ступал. Он первый. Ему негласно принадлежит всё, что смог найти раньше других. Они здесь будут гостями, а он — хозяином. Впрочем, если земля сдвинется, и ходы завалит пыль и куски породы, он так и останется единственным зрителем тех мест. Спустя месяцы работы на шахтной станции он понял совершенно точно: шахтёры — это люди, чьи умы безнадёжно испачканы ритмичным звоном кирки. Иногда они сами не ведали, что творили. Заведённые, как игрушечные солдатики, перемещались по грязно-серым сосудам земли, не думая. Походка изнурённая, расхлябанная, неаккуратные движения. Нет ничего удивительного в том, что они сами себя ранили, забывая пригнуть голову или оступившись в темноте. Тогда смерть пришла в третий раз. Вернее, Артур пришёл к ней сам, ведь если бы не хотел приходить, не стал бы доктором и не смирился с тем, куда его отослали работать. Трое рабочих в потасканных одеждах занесли внутрь четвёртого. Артур было решил, что стряслось что-то с ногами, но тут ему сбито и взбудоражено объяснили: мужчина упал в ущелье, ударившись спиной о плотные слои. Он в сознании, но не мог двигаться. Подконтрольными воле остались только глаза. Этот случай стал первым жестоким уроком. В кабинете остался только парализованный и сам Артур, ясно знавший, что мужчина на кушетке — не жилец. Вдруг стало тяжело дышать. Оказаться запертым в собственном теле… Артур и предполагать не мог, что у него есть такой страх. Но вот перед ним лежал мертвец в живом теле, для которого страх стал реальностью, и Артур не мог совладать с собой. Бедняга бегающими в панике глазами и своим существованием показывал, что есть вещи, хуже любой пытки. Он не мог это вылечить. Никто не смог бы. Не было таких людей на свете, знавших, почему в один момент человек оказывается парализованным. Возможно, если бы у людей было больше доказанных сведений… Нет, он пресёк ход собственных мыслей. Это ничего бы не решило. Во всяком случае, сейчас есть проблема важнее. Слёзы текли по вискам его пациента из незакрывающихся глаз. Если парализованный будет жить, жизнь его будет наполнена стыдом и сожалением за то, что поддерживать его существование придётся другим людям. Нужно быть невероятно сильным, чтобы принять такую реальность. Он не в состоянии даже самостоятельно моргать. Это ударило бы по любой взрослой личности. Мышцы рано или поздно атрофируются, есть придётся с ложки, справлять нужду с посторонней помощью. Мужчина станет объектом презрения общества, если не травли. Он больше никогда не встанет, не выйдет на улицу сам, будет вынужден сидеть и переваривать самого себя вместе с тяжёлыми, как собственное тело, мыслями. От некоторых серьезных болезней можно было вылечиться. От паралича поможет только чудо. Стоит ли на него надеяться? Артур сжал зубы. Лучше смерть. Ты снова выиграла, чёрная мантия. Забирай. Артур набрал в шприц снотворного. Тонкая струя из иглы блеснула на холодном свету — по привычке выгнал воздух, хотя сейчас это было ни к чему. Приблизился к пациенту, закатал рукав, затянул жгут на плече и остановился. — Я сделаю укол, — объяснился он, — Вы заснёте и не проснётесь. Вы должны понимать, что ничего другого, чтобы улучшить ваше состояния, я сделать не могу... Простите… Если вы хотите умереть от естественных причин, посмотрите наверх. Пациент продолжил бегать глазами по пространству. Может ли быть так, что он потерял слух? — Я повторю. Если вы хотите умереть от естественных причин, посмотрите наверх. Если нет — посмотрите вниз. Никакой реакции. Артур выдохнул в отчаянии. За что, за что на его долю такой выбор? Он хотел спасать, а не убивать, тогда почему спасение и смерть стали синонимами? Клятва гласит: не дай никому просимого у тебя смертельного средства и не покажи пути для подобного замысла. И клятва наставляет: облегчи мучения страждущих, ибо что есть медицина, если не избавление от боли и восстановление здоровья? И смертные, и боги, восстали из глубин сознания, чтобы выказать сочувствие или осмеять — он пока не понимал. Незавидная судьба — стать врачом и дойти до палача. Назад дороги не будет. Очернив руки единожды, очистить их не удастся. Он пройдёт моральную точку невозврата, и вымаливать прощение потом будет безрассудно и незрело. Или он ступит на скользкую дорогу, не убив пациента, обрекая его на мучения до самой смерти? Артур путался в доводах, как в густых ветвях плотного леса — впереди глубокая зелень, позади зелень, со всех сторон та же болотная паутина, вырваться из которой он не в силах. В тот раз он сделал инъекцию, но лишь для того, чтобы тогда в его поражении была доля победы, а в победе смерти — доля поражения. Артур всё понял и всё увидел. Без жертв во имя науки не стоило даже думать о том, чтобы достичь высот. Всё было бы иначе, знай он причину, как развивается и как проявляется тот или иной недуг. Он мог бы воздействовать на все звенья болезни или травмы, он мог бы всё изменить, будь это… законно. Но в конце концов, кто, если не он? Кто ещё возьмёт на себя бремя решения? Кто забросит на свои плечи ответственность, ломающую кости? У него была такая мощь. Были все ресурсы, чтобы сделать первый шаг. Поэтому он его сделает. После этого случая Артур принял родительскую помощь и покинул шахты. Решил год-другой поработать снаружи, в широком кругу себе подобных, чтобы найти людей, согласных с его точкой зрения, и чтобы поэкспериментировать самому. Тогда случилось их четвёртое свидание. Он не проработал в госпитале с южной стороны Сины и недели, как его планы оборвались в одночасье. Возвращаясь к себе в кабинет, он ещё не знал, что не дойдёт до него. Голова закружится, словно бы закрутится вокруг шеи, набитый больными коридор в глазах умножится на два, на четыре и дальше, дальше, пока обилием тёмного не покроется всё перед ним. Крепкая фигура упадёт на колени, а потом прижмётся к дощатому чистому полу. Давняя безкожая подруга с пустыми глазницами будет смотреть на него долго и неотрывно, со смирением и вожделением, желая поцеловать, но не сможет. Только прикоснётся какой-то частью своей бесформенной оболочки к взмокшему его лбу, убирая жёсткие пряди светлых волос, а потом её отпихнут кинувшиеся на помощь коллеги. Артур осмотрелся. Его тело, в реальности громоздкое, как если бы было соткано из чугунных прутьев, здесь стало парящим. Пепельно-серый туман обнял его, присвоил себе. Тут и там разверзались вспышки света и вместе с ними доносились голоса снаружи. Они спорили, переплетались, каждый из них знал, как лучше и как правильно. — Не дышит, и пульса нет! — Быстрее, позовите главного! — Он умер, вы уже ничего не сделаете. — Нет! Делайте массаж сердца, он может выжить! — Богини… Грубые толчки вжатых в грудь ладоней, и он почувствовал где-то далеко, как сдавило ему рёбра, ослепило жаркой волной боли всё тело, от кончиков волос до пальцев стоп. Он умирал. Невероятно, он умирал! Постоянно ускользая из норовящих расплющить тебя лап, почему-то думаешь, что тебя это коснётся совсем нескоро, но вот его мозг медленно растягивало, извилина за извилиной, между двумя плоскостями мира, и он никак не мог это остановить. Это не значило, что он хотя бы не попытается. Потому что Артур не способен сдаваться. Это заложено в его генах, это правило мироздания — солнце не встаёт на западе, люди не ходят на руках по улицам, Артур Йенсан не сдаётся. Его спасали там, снаружи, а он спасёт себя здесь, изнутри. Внушая себе, что он жив, дышит, и сердце бьётся, и мышцы сокращаются, Артур провёл чуть дольше, чем вечность, в агонии. Люди, обливаясь потом, сменяли друг друга, пытаясь перезапустить его организм, он чувствовал их перемещения и вибрации наравне с собственными терзаниями. — Уже сорок минут прошло. Это бесполезно. Сорок минут? Всего лишь? Он провёл подвешенным во мгле недели, не иначе, и та не то что не рассеялась — стала гуще, будто Артур варился в настолько давно забытом котле с травами, что вся вода выкипела. Ещё немного, и он начнёт жариться. Он бы поверил, скажи ему кто, что приближение ада ощущается именно так. На сорок третьей минуте они остановились. Но он продолжал чувствовать и слышать всё. Лучше бы не слышал. Рыдания матери, столпы ругани его сестры на коллег… Как мать упала на колени, как она касалась его холодных впалых колючих щёк… Прагматичное, едва бьющееся сердце Артура ещё никогда так не изнывало от сожаления и несправедливости. Он ведь был абсолютно здоров. Ни единого шанса, что он чем-то болел, и быть не могло. Тогда как? Чёрт… Он всё потерял, и судьба даже не дала ему шанса узнать причину. Он всю свою жизнь усердно работал, а получил взамен полужизнь-полусмерть? Неужели все его труды и правда канут в никуда? Артур никогда не забывал, что справедливости не существует, но чтобы настолько? Если бы мог, он бы разгромил всю больницу, облил горючим и поджог от злости, от ощущения предательства и от печали нереализованных надежд. Смотрел бы, как огонь вышибает стёкла, обугливаются стены, заполняются залы губительным дымом… Это и было то, что творилось в его циничной умирающей душе. Когда зашёл разговор о похоронах, он уже пропал. Сколько не хватался за надежду, сколько не пытался шевельнуть хотя бы пальцем, не мог, и тогда заснул во второй раз. Теперь уже ментально. Мыслей не было. Слова растворились в нём, остался только интуитивно понятный язык эмоций, который говорил — ты заслужил каждую секунду того, что с тобой происходит, обрёк себя на такое будущее из-за своего прошлого. Поздно пятиться, когда грань переступлена. Сознание — хрупкая вещь, то и дело выскальзывала из рук. Артур терял нить своих впечатлений и едва понимал, что доносившиеся до него звуки — это похоронная речь отца, что скрип, разливающийся эхом, как рябь на воде, — это крышка гроба, но когда всё-таки понял… Он был на грани того, чтобы сойти с ума. Нет, он уже верил, что обезумел, и был готов принять любое другое объяснение событиям, лишь бы не осознавать собственную беспомощность, пожалуйста! Пусть он уже проснётся, с него достаточно мук, он понял ценность жизни так, как не понимал ещё никто и никогда, ощутил жар и холод преисподней, чем ещё он должен был заплатить?! Ничего не осталось. Он родился с серебряной ложкой во рту, но сейчас это было самым бесполезным фактом его биографии, а всё остальное уже было отнято, и никто не в силах противостоять этим обстоятельствам. Брошена последняя горсть на взбухший пласт земли перед надгробием. Могила пока выглядела до безобразия просто. Позже здесь должны были появиться красивая резная ограда, гранитный монумент и цветы. Много цветов. Невидимое грузное безмолвие, как на дне глубокого озера. Тьма, безвыходность, тянущееся время, то горящий, то снова затухавший рассудок — всё это будет циклично идти по спирали, как движется сама жизнь по своим никому не известным путям. Это будет длиться целую вечность, пока не откажет окончательно каждый сегмент его внутренностей. У него даже нет мечущегося доктора под боком, который бы решал, пустить снотворное по венам или нет, и в конце своих безумных раздумий поставил бы точку в последнем его предложении. Никто не узнает о том, в какой ситуации он оказался. Всем известно, что самый тёмный час — предрассветный. Наверное, потому, когда Артуром овладел неслыханный ужас и желание всё изменить, он содрогнулся всем телом и со свистом втянул воздух в легкие. На бронхи тут же налип удушливый запах испарений земли. Варианты исходов его жизни за последние сутки сменялись молниеносно. На него затхло дышала застойная пневмония, потом проливалось обезвоживание, теперь стискивало удушение. Артур залпом проглотил ещё несколько глотков воздуха и остановился, не давая панике забрать последнее. Ощупал обивку гроба, борясь с желанием расшевелиться, размять затёкшие мышцы. Больше движений — больше потребности в кислороде. Он ещё мог выбраться, и он не умрёт, пока не опробует всё. Напрасно Артур думал, что никто никогда не узнает о его участи. Полено в камине уютно потрескивало. Раскрытое окно впускало в дом прохладу, которую спустя несколько метров съедали рваные оранжевые языки огня. По красной, как гранатовый сок, скатерти, скользили туда-сюда ногти, из-за которых костлявые пальцы казались ещё длиннее. Девушка наслаждалась тем, как время послушным котёнком свернулось в клубок на её коленях. Звякнула чашка о блюдце. Между пальцев прошелестела страница книги, пахнущей солью и луговыми цветами. — Я вернулась! — раздалось где-то в передней части дома. Вскоре голос перебрался ближе. — Ты до сих пор тут сидишь? Я ушла, ты читала, я возвращаюсь — ты читаешь… Так можно очень быстро перегореть, знаешь? Ау! Вифианна, ты меня слышишь? Её сестра всегда несла суету туда, где было спокойно. Это и раздражало, и пленило. Нелегко удерживать буйную, заражающую всех энергию молодых лет, но иногда это порождало несерьёзность и неуместность — вот, что не нравилось старшей. — Я прекрасно тебя слышу, дорогая, — почти ласково, но, как это часто бывало, со скрытой угрозой отозвалась она. — Где ты была? Вифианна нехотя отложила книгу теней, изящным взмахом руки вернула рыжую прядь назад на спину и выжидающе взглянула на младшую сестру, что была облачена в траурные одежды, но лицом бодра и довольна. — На похоронах, — честно ответила она. — Кто-то умер? Ты не говорила. — Не было времени. Он умер сегодня утром, вечером уже похоронили. Ты же помнишь семью Йенсанов и то, что сделал Йенсан младший? Вифианна встала с кресла и, не двинув туловищем, грозно развернула голову к сестре, что стояла в проёме. — Я говорила, — отчеканила она, сдавливая ладони, — Говорила тебе не мстить. Артур не виноват в том, что случилось с Доном. И вот, они снова возвращались к причине их последней, и предпоследней, и предпредпоследний ссоры. Как Вифианна не понимала? Как не понимала, что Артур убил Дона бездействием? А может, и вовсе действием… Младшей было восемнадцать, но талант её матушки уже раскрылся в ней. Она чувствовала и видела — что-то неправильное произошло там, в шахтах. Что-то, что не должно было произойти. — Как ты можешь так говорить, зная, что он ничего не сделал для Дона?! Сколько раз мне повторять?! И я не знаю, верно ли оно, но мне было виде… — Посмотри на себя. Тебя поглотила ненависть, ты хочешь найти виноватого. Дона парализовало! Он бы не смог банально собрать до конца даже сумму на вашу свадьбу, а что было бы потом? Кто обеспечивал бы вашу семью? Дорогая, я понимаю, как тебе плохо, поверь мне, но в твоём горе виновата только неосторожность Дона. — Я! Я бы обеспечивала нашу семью! — Она топнула ногой. — У нас были бы все шансы жить вместе в согласии, если бы Йенсан не топтался на месте, подбирая лекарства, пока Дон за его спиной умирал! Да ты выгораживаешь его только потому, что его родители щедро заплатили маме за его спасение! Лучше бы его так и задушило пуповиной!!! — Следи за языком. — Вифианна подошла к сестре вплотную. Её осанка пряма, а безмятежность мнима. Похоже, ей снова придётся испытать приступ. Ни минуты спокойствия. — Говори честно, что ты с ним сделала. — Ничего. Всего лишь дала почувствовать то же, что чувствовал Дон. — Какой яд. — Нет. — Я задала вопрос! Отвечай. Какой. Яд. Сестра покривила лицом, явно боясь Вифианну в гневе, но не желая раскрывать карты. Они смотрели друг на друга ещё немного, подавляя волю в глазах напротив, склоняя прервать сдавленное меж ними молчание. — Яд эскорпиона, — отступила наконец, — Четыре унции. — Всего четыре?! — разразилась Вифианна, чуть не прирезав сестру одним только тоном. — Четыре! Чем ты думала? Он весит не меньше восьмидесяти килограммов, побоялась бы богинь! Хотела убить, так взяла бы дозу побольше, чтоб наверняка! Ну почему мне всегда приходится тебя вытаскивать из проблем?! Уйди с дороги. Она столкнула младшую с порога, торопясь в ангар. Бежать в сторону кладбища с лопатой в руке — есть ли вернее способ привлечь внимание прохожих? Впрочем, время позднее, улицы заполонили аристократы, уезжающие с балов, пьяницы и маньяки, никому до неё нет дела, даже последним — лёгкая добыча с оружием бы не неслась. Платье, ударяясь о быстрые ноги, было похоже на разливающееся молоко. Она, бледно-рыжее пятно, совсем не вписывалась во мрак ночи. Когда дома закончились и начались просторные поля, до кладбища оставалось совсем немного. Завидев гранитные монументы, заполонившие холм, Вифианна поняла и одновременно ужаснулась. Столько могил… Как она успеет найти нужную, пока не стало слишком поздно? Но искать долго не пришлось. Крики о помощи тихие, как шелест подёрнутой ветром листвы, и всё же кладбище было немым. На фоне покойной тишины зов отчётливый и зычный. Вифианна вонзила лопату и распорола землю, вдавливая тонкой ногой железный клинок. Затем снова и снова, прекрасно понимая, что она может не выдержать и упасть прямо здесь, задохнувшись, но так повелось в их семье — все сестринские ошибки разгребала она, а сейчас и вовсе в прямом смысле. Платье мешалось, пачкался подол в жирных комьях подзолистой почвы, но благо земля свежая и рыхлая. Она не позволит сестре стать убийцей ни за что, даже если в могиле был бы человек, заслуживающий самой жестокой смерти. У Вифианны хорошая фантазия, но она не смогла бы представить этот кошмар — пробуждение в запечатанном гробу под тоннами, тоннами… Лопата уткнулась во что-то твёрдое. Наконец. Она уже чувствовала, как сжималось всё в груди, ещё немного, и останется только молиться, чтобы приступ прошёл быстро и не обошёлся ей дорого. Вытирая тылом ладони нос, из которого хлынула прозрачная вязкая жидкость, она зарычала от усталости и отшвырнула последнюю порцию земли. Неряшливыми движениями поддела защёлки на гробу, дёрнула и, шатаясь, выползла из ямы. Приступ удушья накрыл её, заставив испытывать то, что испытывает рыба на суше. К тому моменту Артур из последних сил пнул крышку и вдохнул до отказа, наполнил лёгкие ночной прохладой и свободой. Кому расскажи, не поверят. Он и сам не верил, что можно вернуться с изнанки жизни, скорее бы поверил в то, что он уже мёртв и видит бред, пока ему пламя агонии лижет кожу и глаза с обратной стороны. Небо ему свидетель, он думал, за ним пришёл ангел, не иначе. Это, видно, семейное у Вифианны и её матери-повитухи. Нимб передаётся по наследству, как и некоторые болезни. Так получилось, что его ангел — астматик. Половину ночи Артур успокаивал её. Это всё, что он мог тогда сделать, чтобы хоть как-то помочь. Держал за руки, просил сконцентрировать внимание на нём, отвлекал от разрывающего изнутри воздуха, который она силилась выгнать. Хрипы стояли в горле, руки тряслись, она думала, что в этот раз судьба не будет так благосклонна и точно заберёт её, но Артур переубеждал, ведь слова — единственное лекарство, какое он имел сейчас на руках. В эту ночь умер Артур и родился господин Сет, пообещавший себе две вещи. Первая — излечить Вифианну. Она заслуживала жить без страха однажды не пережить приступ. Вторая — победить саму смерть, чтобы больше никто не испытал того, что довелось испытать ему. Он так и верил, что всё произошедшее — нелепая случайность, что произошла по вине вышедшего из строя винтик в его доселе здоровом и крепком организме. Вифианна никогда ему не расскажет. Покушение каралось тюрьмой, а сестра, пусть и натворила дел, не должна была там оказаться. За неё говорила горечь утраты. Когда-нибудь, она всё поймёт. Следующие годы Сет строил планы, собирал деньги, обзаводился связями, искал людей, делал всё, чтобы воздвигнуть Созидание. И воздвигнул. Цена за семимильные шаги в развитии медицины — пожизненные муки совести. Он её ампутировал, ещё когда понял, что в его деле совесть станет рудиментом, но та разразилась фантомной болью. От этой боли и первоклассные лаборатории специального сектора не смогли бы найти препарат. Но он-таки нашёл средство от приступов удушья Вифианны, и это было только начало. Рано или поздно настанет утро, когда она проснётся без чувства заложенности в груди, вовсе позабыв об угрозе. Сет и Вифианна были связаны, но не любовными узами, даже не дружественными. Не придумали ещё такого слова. Он чувствовал, что обязан вернуть ей долг, в то же время знал — когда это свершится, не сможет её оттолкнуть. А её притягивала сила и власть. В ремесле целительницы она искала себя, искала внутри стержень, хотела смотреться в зеркало и говорить и знать — «‎я могу противостоять чему угодно, если захочу». Сначала искала силы в природе и её дарах, а нашла в человеке, который сеял смерть, чтобы однажды её и победить. Отринул добро во имя добра. Он не был идеальным лидером, сам готов признать это, но для Вифианны он был воплощением контроля и могущества. Сет вёл за собой людей, ему чужды опасения и неуверенность. Она считала, что он мог бы пройти по воде; твёрже воля, дальше будешь. Мог пригладить гриву льву, и тот бы ластился под его ладонями. В том была суть его природы, и если бы все проблемы в их мире можно было решить без насилия, безусловно, Сет бы пошёл этим путём. Но это ненадёжно. Ему нужна стабильность, чтобы излучать уверенность и вести за собой людей. Плата этой стабильности — методы, дающие однозначный результат. Методам, в свою очередь, тоже была своя плата, и он её отдавал исправно. Кто-то, впрочем, возжелал подбить его стабильность, подрезать ноги. Этот кто-то был на верном пути, раз вагонетки с конечностями стояли там, где стояли, а не там, где должны были быть. В день, когда это случилось, господин Сет, Вифианна и несколько её людей рассматривали вагонетки, решая, как это произошло. Если сотрудник и правда перевёл стрелки в правильном направлении и ошибаться никак не мог, то среди них завелась крыса. За крысами в Спецсекторе охотились обученные коты во главе с преданной Сету кошкой. — Составьте список подозреваемых, господин, — обратилась Вифианна, прикидывая план действий, — Мы проверим ваши догадки. — Усильте патрули в комендантский час, — приказал он, — На подходы к бойне поставьте людей в засаду на ночное время. Понаблюдаем. Список я составлю ближе к вечеру. — Поняла. За время работы Спецсектора ещё никто не пытался вставлять палки в колёса самому господину Сету. Если кто-то и выбрал его в противники, то этот человек опасно амбициозный. Пожалуй, это его и погубит. — Мелиссу Картер проверить первой. Если того потребует ситуация, устранить без промедления.