Ranunculus acris

***

В классе у третьегодок тихо, идет промежуточный тест. Все сосредоточенно пишут в своих тетрадях, со всех сторон слышится только поскрипывание ручек и недовольные вздохи. Очако раздумывает над очередным ответом, отрешенно рассматривая цифру задания, когда понимает, что темные столбцы вопросов на белом листе начинают расплываться перед глазами. Она моргает раз, другой, щурится и трет глаза рукой, но муть все не проходит, только усиливаясь. Потом приходит боль. По лицу влажными дорожками скатываются непроизвольные слезы, в груди горит, легкие судорожно сжимаются, она хватается за шею, царапая кожу и пытаясь вдохнуть. Очако пальцами наощупь ослабляет узел галстука, почти на автомате расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, но это все равно не помогает. Она и не рассчитывает. Что-то застревает в горле, поднимается вверх и цепляется изнутри, раздирая адской колючей болью — она точно не успеет выбежать из класса и добраться до туалета. «Только не это», — думает Очако, сдерживая рвущийся наружу кашель, зажимая рот ладонью и дыша через нос. Только не сейчас, не с ней. Почему это происходит? Этого ведь не может быть, она была так осторожна, у нее есть цель, и ей совсем не до… Она уже почти ничего не видит, но все равно пытается встать — ноги подкашиваются, и Очако падает на колени, болезненно ударяясь локтем об угол парты, скидывает на пол свои тетради. Рядом сразу же раздаются взволнованные крики, кто-то подходит и осторожно берет ее под руку, придерживая и пытаясь помочь подняться, но уже поздно. Рот наполняет отвратительно горький привкус, Очако больше не может сделать ни единого, даже самого маленького вдоха и надрывно кашляет, выплевывая на пол дерущие горло цветы. Она кашляет ими, чувствуя травяной вкус на языке и ощущая, как они цепляются за зубы, до тех пор, пока не выходят все. Их слишком много. Очако сжимает руками влажные лепестки, пытаясь отдышаться. Воздух кажется сладким спасением, зрение постепенно проясняется, приступ разрывающей изнутри боли отступает, но во рту все еще противно горчит. Очако смотрит на пол перед собой и не может поверить своим глазам. Вокруг нее тишина — кажется, все ожидали чего-то другого. Она и сама ожидала чего угодно, но только не этого — цветы могли быть изумрудно-зелеными, синими, оранжевыми, в конце концов. Но они оказываются маленькими и издевательски, жизнерадостно желтыми. Очако сжимает зубы, стараясь не закричать. Ей знаком этот цветок, она читала про него как-то — лютик едкий. Ядовитый. Какая ирония. Она вытирает рот, громко сорванно вдыхая, и одноклассники словно отмирают, начиная суетиться вокруг: помогают подняться, протягивают платки, отводят в медпункт. Сложив руки на коленях, Очако сидит на заправленной койке в ожидании медсестры, ловит на себе обеспокоенный взгляд Деку. Почему-то не может посмотреть ему в глаза, дежурно улыбаясь и разглядывая стену за его плечом, пока тот взволнованно задает ей какие-то вопросы. Очако отстраненно отвечает, пытаясь убедить его, что все хорошо, но Деку лишь заглядывает в ее лицо, и в его глазах она видит слишком много понимания. Деку совсем не спрашивает ее, чьи это цветы, и Очако этот факт приводит в настоящий ужас. Когда тот, наконец, уходит, она прячет пылающее лицо в ладонях. Всем известно, что невозможно не знать человека, от которого в твоих легких прорастают смертельные бутоны — они всегда являются воплощением неразделенного чувства к кому-то особенному. Иногда — ужасным и роковым, убийственным. В пустом медпункте, расцвеченном лучами закатного солнца, раздается горький нервный смешок — Очако думает о том, что все происходящее невероятно глупо. А еще о том, что теперь она, скорее всего, умрет, так и не сумев ничего добиться ни для себя, ни для родителей. И это целиком и полностью ее вина. Можно пить таблетки, можно сделать операцию, пытаясь отсрочить неминуемое, но это сродни попыткам вырвать себе сердце и выжить, беспомощным и бесполезным. Очако знает точно, для нее — все бесполезно. Человек, который заставляет ее кашлять ядовитыми желтыми цветами, никогда не ответит на ее чувства. И Очако надеется, что она об этом даже не узнает. Когда они встречались в последний раз, это была чистая случайность: на прогулке Очако заметила Тогу издалека, сразу узнав походку и светлую макушку размахивающей пакетом девушки, и, ведомая любопытством, преследовала несколько кварталов, пока та не завернула в какой-то переулок. Очако последовала за ней и в темноте подворотни успела увидеть только дикий взгляд желтых глаз и безумный широкий оскал, прежде чем больно ударилась затылком, когда Тога неожиданно уронила ее на пол, ударив по ногам. Очако дернулась, пытаясь защититься, но та быстро оседлала ее и взмахнула ножом прямо рядом с лицом, оставляя длинную тонкую царапину, сочащуюся кровью — всего лишь предупреждением, не атакуя всерьез. Очако запомнила теплое дыхание, щекочущие нос упавшие светлые пряди и почти невесомое прикосновение теплого языка к скуле — Тога слизывала ее кровь с почти кошачьим мурчанием. Потом провела пальцем по лицу, коснувшись губ, и ласково произнесла: «Очако-чан, хорошим девочкам не место в темных закоулках. Иди уже домой». Очако даже не успела ничего ответить, как осталась в одиночестве, с быстро колотящимся сердцем и горящими щеками. В который уже раз было одно и то же. Каждый раз все тот же сценарий — они словно бесконечно играли в нелепые кошки-мышки. И Очако в этой игре чувствовала себя наивной упертой мышью, пытающейся обойти матерую кошку. Не способной учиться на своих ошибках и вовремя отказаться от этой глупой затеи. Очако тихо плачет в медпункте, вытирая выступившие слезы обиды рукавом пиджака, и понимает — она ненормальная. Не в себе, сумасшедшая, чокнутая. Кем еще она может быть, если из всего окружения, из всего множества подходящих людей, так запросто влюбилась в безумную преступницу?