Чудо Рождества (Осеменяющие пальцы-2)

Эмма, Реджина и Генри сидят на диване и смотрят «Один дома». Все так, как и должно быть в Рождественский Сочельник: милая старая комедия, падающий хлопьями снег за окном, мигающая огнями елка с горой подарков, а главное — сегодня они вместе, вся их маленькая семья. И запах, разносящийся по дому, тоже праздничный: в нем смешались нотки хвои, ванильных свеч и горячего шоколада, и особенно дразнящий аромат запекаемой в духовке птицы. — Что это? Гусь? — спрашивает Генри, когда игнорировать этот соблазн становится уже невозможно. — Да, — кивает Реджина. — Скоро будет готов. — А в прошлом году у нас была утка, — вспоминает Эмма. — В позапрошлом — индейка, — говорит Генри. — Мам, значит, ты чередуешь птиц? Я правильно понимаю, что на следующее Рождество у нас будет жареный лебедь? — Ну, нет, — посмеивается Реджина. — Я не стану готовить на праздник свое повседневное блюдо. — Ма-ам! — округлив глаза, жалобно стонет Генри. — Ты что творишь? — разгневанно шепчет Эмма на ухо жене. — Мы же еще не сняли факфиковое проклятие! Из-за тебя у нашего сына того и гляди начнут кровоточить уши, а глаза могут превратиться в блюдца, и еще он может получить психологическую травму! — Прости, не подумала, — шепотом признает Реджина, становясь пунцовой. Теперь Генри с осуждением смотрит на обеих; тогда Эмма вскакивает с дивана и жизнерадостно восклицает: — А давайте открывать подарки! — Мы ведь всегда открываем их утром, — неуверенно возражает сын, но его взгляд устремляется на россыпь ярких блестящих коробочек под елкой, и в глазах загорается хищный огонек. «Как он похож сейчас на себя восьмилетнего», — с нежностью думает Реджина. «Как он похож сейчас на Реджину», — отмечает про себя шериф. — Может, мы с Генри откроем по одному? — искушающе бормочет Эмма, оборачиваясь к мадам мэр. Та переводит взгляд с жены на сына и обратно и потом со вздохом произносит: — Хорошо, — и вполголоса добавляет: — Но исключительно для того, чтобы на Сторибрук не обрушился шторм из «щенячьих глазок», вы, бессовестные зеленоглазые василиски! Но «василиски» уже бегут к подаркам и не слышат ее. — Какой же выбрать? — переминаясь в волнении с ноги на ногу, думает вслух Эмма. — Может, стоит выбрать самый большой? Но, с другой стороны, в маленьких коробочках могут быть такие дивные вещи… Зато Генри не испытывает сомнений: он уверенно вытаскивает самую длинную коробку и начинает разрывать упаковочную бумагу. Через минуту особняк оглашает его радостный вопль: — Новый сноуборд! Ура! Это самое замечательное Рождество! Он налетает на матерей, сгребает к себе в медвежьем объятии сразу обеих и повторяет: — Спасибо, спасибо, люблю вас! Вы лучшие мамы на свете, а я самый счастливый, потому что у меня вас две! — Ох, Генри, — кряхтит Эмма, — ты стал такой сильный, парень… — Мы тоже любим тебя, сынок, — морщась от боли в ребрах, произносит Реджина. Генри, наконец, отпускает их и, счастливо вздыхая, начинает рассматривать сноуборд. — Ты можешь открыть вон тот подарок, — показывает Реджина супруге на среднего размера коробку, которая, как Эмма помнила, появилась под елкой только сегодня. — Там что-то особенное? — Да. Надеюсь, тебе понравится, — с небольшим сомнением произносит Реджина. Эмма без лишних разговоров тянется к подарку и распаковывает его. Внутри оказывается растение с мясистыми колючими листьями, посаженное в глубокий горшок. — Это агава, — поясняет Реджина. — О! Красивая… — Именно из агавы делают текилу, — поджав губы, говорит Реджина. — Ты можешь назвать ее Томас. — Так это кактус? — с интересом рассматривает Эмма голубоватое растение. — Нет, — качает головой Реджина. — Хотя это тоже суккулент. — Сук-ку-лент, — медленно повторяет незнакомое слово шериф и, облизнув ставшие вдруг сухими губы, пристально смотрит на Реджину и встречает такой же похотливый взгляд жены. — Мамы-ы-ы! — воет Генри и пялится на них со смесью отвращения и ужаса. «Черт! Он знает! Наш сын знает об этой фишке со словами!» — одновременно понимают Реджина и Эмма. — Я пойду к бабушке с дедушкой, — голосом, полным страдания, произносит Генри. — А вы… увидимся завтра. И да: я приду рано, чтобы открыть оставшиеся подарки. Около восьми. И громко позвоню в дверь, хотя у меня есть ключи. Постарайтесь к этому времени… сделать все дела, хорошо? — Сынок… — начинает было Реджина. — Хорошо? — яростно переспрашивает Генри. — Да, дорогой, — соглашается его темноволосая мать. — Генри, вообще-то… — запальчиво говорит Эмма, но Реджина пихает ее в бок, и она замолкает. — Около восьми, — строго повторяет Генри, натянув шапку и куртку. — Пока. Он бросает полный любви прощальный взгляд — увы, не на матерей, а на подаренный ими сноуборд, и уходит. — Ну и как хочет, — сердится Эмма. — Мне больше гуся достанется! — Завтра мы снимем проклятие, — успокаивает супругу Реджина, — и Генри не будет реагировать так остро на наличие у его мам здоровой сексуальной жизни. — А может, снимем проклятие прямо сейчас? — спрашивает шериф. — Тут кругом омела… и первая звезда уже зажглась. Да и этот пластырь на губах мне надоел! Не говоря уже про слоновью грацию и бегущие слюни! — Давай немного позже… Закрепим сначала на всякий случай результат? — Хорошо, — улыбается Эмма, довольная ходом мыслей жены. — Как ты, говоришь, называется новый Томас? С-с-с…сорбент? — Суккулент. — О, Господи, Реджина… Бегом в спальню, или я отымею тебя прямо здесь!..

***

Рождественский прием в мэрии был новой, но уже любимой всеми горожанами традицией. Праздник открыл семейный оркестр Чармингов-Свон-Миллсов, и Генри, несомненно, блистательно выступил с доверенной ему партией треугольника. Украшенный зал для приемов, как и всегда, поражал сторибрукцев сочетанием оригинальности и стиля, а витающие в нем ароматы угощений заставляли истекать слюной даже аскетов. К счастью, шерифу уже не грозило обезвоживание: накануне, после нескольких часов страсти они с Реджиной спустились вниз и ровно в полночь, встав под омелой, нежно мазнули друг друга губами. В тот же миг их окружило радужное сияние, и ненужный пластырь сам по себе отвалился с исцеленных Эмминых губ. — Как думаешь, у нас получилось? — с волнением спросила тогда Реджина. — У меня ведь даже не было овуляции в эти дни… — Ты читала хоть один фанфик о нас, где авторы заморачивались бы этим вопросом? — ухмыльнулась на это Эмма, и Реджина сразу облегченно рассмеялась. Еще слишком мало времени прошло, и было ничего неясно, но практичный ум мадам мэр уже прикидывал, какую комнату они отведут под детскую и как обустроят ее; и сердце сжималось в предчувствии радости… ведь если все получится, следующее Рождество они будут встречать с малышом. У него будут крошечные руки и ноги, и, может, он будет темноволосый и немного смуглый, и, вне всякого сомнения, перед просящим взглядом его зеленых или карих глаз ни одна из них не сможет никогда устоять… Сегодняшнее утро началось чудесно: вернувшийся от Чармингов Генри уже не был таким ранимым, и они много подшучивали друг над другом, пока разворачивали подарки, и сделали традиционную фотографию в неизменно дурацких (это уже превратилось в своеобразное соревнование, и уровень безвкусицы с каждым Рождеством лишь повышался) свитерах, а потом воздали должное кулинарным навыкам Реджины, обглодав остатки гуся. — Разношерстная сегодня подобралась компания, — замечает шериф, окинув взглядом танцующих людей. — Это благодаря твоей матушке, — с видом покорности судьбе вздыхает мадам мэр. — Она сказала, что приглашать на дармовой прием только чиновников и крупных налогоплательщиков — это не дальновидно с точки зрения следующих выборов. — Может, это и правильно, — кивает Эмма, косясь на размахивающих кружками гномов. — Зато сегодня Лерой у нас под присмотром и мне не придется, как в прошлом году, срываться куда-то в разгар праздника и отвозить его в участок. Реджина отходит в сторонку для благосклонного принятия лести от своих заместителей, а когда возвращается, слышит обрывок разговора Эммы с матерью и останавливается вблизи, чтобы подслушать. — …И даже скатерти в красных и зеленых тонах. А в прошлом году все было серебряное. Тоже очень красиво! — одобряет Снежка. — Реджина сама подбирала все цвета для оформления, — не упускает случая похвалиться женой Эмма. — Несколько часов отсматривала все варианты. — Еще бы. Ведь она такой перфекционист! — замечает Снежка. — Мам! Ну ты опять? Я же тебе говорила, что мы не практикуем ничего такого! У нас совершенно нормальная, обычная сексуальная жизнь, и знаешь, она нам ни капельки не наскучила! — возмущается шериф. — Ох, Эмма, — прикрывая ладонью рот, но не в силах изгнать смех из глаз, бормочет Снежка, — прошу, не начинай… Я просто не смогу снова полчаса слушать, что Реджина никогда не связывает тебя и… Махнув рукой, Снежка отходит подальше и покатывается со смеху, а Эмма с обидой смотрит ей вслед. Ну почему ее родная мать вбила себе в голову, что Реджина заморочена всеми этими глупыми играми?! — Потанцуем? — спрашивает, подкравшись, мадам мэр у жены. — О, ты вернулась! — радуется Эмма и властно притягивает Реджину за талию. — Я веду, — предупреждает она. Реджина делает вид, что не очень-то довольна, хотя втайне обожает это (и шериф в курсе, только тсс!..). — В прошлое Рождество я отдала тебе свое сердце, — повторяет Эмма за неизвестным ей джазовым исполнителем и выводит свою даму в центр танцпола. — Вообще-то, лишь руку, а сердце — еще в позапрошлое, — уточняет Реджина. — Нет, это случилось гораздо, гораздо раньше, — смеется шериф и умело подкручивает партнершу. Следующая мелодия медленная и романтичная; танцевать выходят много-много людей, и Реджине приходится тесно прижаться к жене, чтобы всем хватило места, или, может, не только потому. Реджина замечает, что рядом с ними в таком же крепком объятии под хрипловатый голос Синатры покачиваются Чарминги, и громко спрашивает у Эммы: — Дорогая, а когда мы с тобой пойдем в наш подвал? С этой суматохой совсем не было времени, а мне так и не терпится испытать новые устройства… — Можем завтра, если ты хочешь, любимая, — немного удивившись, отвечает шериф. — Какая же ты… неугомонная и энергичная у меня! Реджина лениво переводит взгляд на соседнюю пару и совершенно удовлетворенно улыбается, оценив боль на шокированном лице Белоснежки. Она позволяет Эмме отвести себя к стене, в полумрак, и прижать там, позволяет любимым рукам скользнуть под юбку… Но шериф разрушает момент, деловым тоном заметив: — Ого, готова поручиться, что мышцы твоих идеальных бедер еще сильнее окрепли! Кстати, Реджина, а когда наш обустроенный в подвале спортзал перестанет быть для всех таким секретом? Мадам мэр пристально следит за возвращающейся с танцпола парочкой (Дэвид ковыляет на обе отдавленные ноги, а горящими ушами Снежки можно осветить сейчас половину Сторибрука) и ласково отвечает супруге: — Потерпи еще немного, дорогая… Мы обязательно расскажем о нашем спортзале… только позже… Потом они пьют сок (потому что на алкоголь Эмма еще накануне категорично наложила вето), много танцуют и еще больше целуются, и к мадам мэр подходит много людей, чтобы поблагодарить за прием («Твоя популярность растет, женушка», — замечает шериф). Подходит и Вейл. Он смущенно пожимает плечами и произносит, запинаясь: — Реджина… Я, кажется, перегнул, когда требовал у тебя закупить узи-сканер. У нас он и так вполне современный… — Нет, Виктор, — перебивает его мадам мэр. — Ты был прав. В нашей больнице должно быть не просто хорошее, а самое лучшее оборудование! — Ну и славно, — с заметным облегчением выдыхает Вейл. — Не знаю, что тогда на меня нашло, но раз ты одобряешь… Повеселев, доктор выходит из зала, но минут через двадцать возвращается… — Внеплановое выступление! — с оттенком сомнения в голосе объявляет Арчи. — Аплодируем. На возвышении появляется очень воодушевленный Вейл со своей огромной волынкой. Сторибрукцы, которым доводилось уже прежде слышать украшение вечера, бесцеремонно устремляются к выходу; оставшиеся доверчиво хлопают. Эмма не может удержаться от смеха, когда выскочивший после первых же звуков из зала Лерой громко вопит: — О, черт! Заколдуйте меня кто-нибудь, чтобы я навсегда забыл, как Франкенштейн засунул в рот причиндалы осьминога!

***

Вечером на Миффлин-стрит собирается вся семья: Генри, супруги Свон-Миллс, Чарминги с Нилом и даже Голд и Бель со своим отпрыском. Вскрываются оставшиеся подарки, звучат тосты и рождественские гимны, и пара только что запеченных рождественских гусей разбирается до косточки. Улучив момент, Снежка сбегает в подвал, тщательно исследует все его закоулки и возвращается крайне раздраженной, пыхтя с досады. — Вот просто скажи по-человечески, ты когда-нибудь перестанешь мне мстить?! — сердито спрашивает она у невестки, перегородив той выход из кухни. — Я ведь купилась! — Никогда не перестану, — честно отвечает Реджина и заливается смехом. — Видела бы ты свое лицо! — Реджина, этому пора положить конец, — увещевает ее Снежка. — Разве я не искупила тот проступок, совершенный в неразумном возрасте? Жену вон тебе родила, а она — сына… Кто знает, как сложилась бы та, утраченная жизнь? Но ведь эта жизнь… она, в конце концов, сложилась счастливо? Мадам мэр задумывается и становится немного смущенной. — О чем вы тут? — спрашивает появившаяся на кухне Эмма и, подойдя к жене, собственнически ее обнимает. — О Рождестве, — сдержанно отвечает Снежка. — О времени любви и примирения. — О чуде Рождества, — тихо подтверждает Реджина. — О том, что мы все обрели свое «долго и счастливо». И Эмма вспыхивает от удовольствия, когда губы жены нежно касаются ее губ в уже привычной, но никогда не надоедающей ласке.