More chemical than canon

      Он никогда не мог понять, почему всегда так смотрит на нее. С вызовом, с каким-то затаенным желанием, иногда под ее ответным взглядом все внутри горело и плавилось. Но он каким-то чудом мог держать себя в руках, рисуя образ жены и дочери. Но сегодня что-то пошло совсем не так, как раньше. Сегодня она была другой. Возможно, потому что недавно она похоронила мать и осталась одна с младшей сестрой и ведьмой, которая все испортила.       Может, потому, что действительно была хорошей. Хорошей и все тут. Без аргументов. Их разговор был очень напряженным, она уже оборачивалась и направлялась к лифту, унося с собой обиду, одиночество и принятие того, что этот человек никогда не будет принадлежать ей. Да, он действительно ей не принадлежал.       А ей мучительно хотелось этого. Все в его жизни казалось каким-то неправильным и нереальным, поэтому единственным, что он сказал ей, было: — Мне кажется, что мы оба какие-то неправильные. Мне кажется, что мы не в этом месте и не в этом времени. И дело не в том, что у меня, как оказалось, есть семья, о которой я почему-то ничего не помню, и жена, к которой я ничего не чувствую. Ничего, абсолютно. Хоть мы и провели вместе столько дней. Почему? Зачем все это? Я дико запутался, Айви. Я чувствую себя виноватым за то, что происходит с нами…с тобой. Она замирает, прокручивая в голове все, что было, прокручивая в голове то, что происходило в этом городе. Как он может просить прощения у нее? О какой вине может идти речь? Она должна, должна это попробовать, должна понять, каково это, когда он рядом? Каково это знать, что любишь. Что тебя не отвергнут.       Именно поэтому ей ничего не оставалось, как сморгнуть подступившие слезы, развернуться и протянуть к нему руки, обхватить его лицо ладонями и поцеловать. И будь она трижды проклята, земля ушла у нее из-под ног, колени предательски задрожали.       Сердце пропустило удар, когда она поняла, что Генри отвечает, отвечает на ее поцелуй, осторожно, нежно, но отвечает. Он не ожидал этого, но он так смотрел. Он так прожигал ее взглядом. Сначала потерянный, потом серьезный, а потом…Она поняла, что падает, падает…       И когда его руки, ложатся на ее талию, все замирает и грудь сдавливает криком, душа рвется наружу, чтобы улететь и кричать. Кричать.       Она хочет отступить, но не может оторваться от его губ. Он все более настойчив, а за спиной двери лифта. Он мыслей о том, что может случиться дальше, что они могут совершить самую огромную ошибку. Прошибает в холод, и она крепче вцепляется в воротник его пальто.       Генри толкает ее к стене, путаясь рукой в волосах, другой рукой стягивая ее пиджак, в его голове сейчас примерная картина всех последствий и ярко алые всполохи, гул сердец бьющихся в унисон.       Айви стонет, но этот стон теряется в очередном новом поцелуе. Откуда в Генри Миллс столько страсти и желания? Откуда эта сила? Гори оно все огнем, к черту. Пусть все осуждают. Она скидывает с него пальто, двери лифта раскрываются и она тащит его за собой, Миллс толкает ее снова, упираясь рукой в стены.  — Что мы делаем? — Я не знаю. Просто будь со мной. Пожалуйста. — Шепчет Айви и обнимает его. Обнимает и пропадает, потому что руки Миллса задирают и без того короткую юбку. Она поддается вперед…       Рвет руками его пуговицы на рубашке, стиснув зубы от его ласк. Теперь они падают, падают вместе. Летят в шахту, в темноту вместе с этим лифтом. Как хорошо, что в это время в офисе никого, как хорошо, что время перевалило за десять вечера.       И как мучительно больно от того, что все это должно закончиться. Все это, когда Генри Миллс сейчас ее. Сейчас с ней. Растворяется в ней. До разрыва грудной клетки. И она может делать с ним все. Целовать, кусать, царапать. Любить. И не важно, что будет потом. Что будет, когда она нажмет кнопку и лифт двинется вниз. Их путь домой скроет ночь. А поцелуи будут гореть огнем.