POV Алёна Гриневская
Морозный ветер ударил мне в лицо сразу, как только я вышла из кофейни. Даже через полчаса, когда я забежала в холодный подъезд собственного дома, я ещё чувствовала на себе запах горячего кофе и слизывала с губ сладкий вкус круассана со вкусом сливочного масла. Внутри меня все волновалось. Сегодняшняя ночь казалась абсолютнейшим вымыслом, потому как даже в самой глубине души я не надеялась обрести Соколовского именно так, как это произошло. В чистом зеркале лифта, который должен был поднять меня на седьмой этаж, я заметила свое встревоженное отражение, глубоко вздохнула и попыталась собраться с мыслями. Меня одолевало сильнейшее желание вернуться в кофейню к Соколовскому, чтобы снова поцеловать соленые губы и остаться с ним на весь день, лишь бы ощущать его рядом и, наконец, насытиться им полностью, если это вообще было возможно. В моей голове все смешалось, потому как мысли, хаотично цепляющиеся друг за друга, не имели никакой точности: это можно было сравнить с быстрыми детскими догонялками. Остановившись перед дверью, я думала о том, готова ли я снова встретиться с отцом, и решила, что просто не имею права разворачиваться. Именно сейчас, по непонятной для меня причине, я чувствовала сильнейший прилив сил, будто бы я была готова свернуть горы за одно мгновение. Мои легкие наполнились горячим воздухом сразу, как только я перешагнула порог квартиры. Удивительно, как внутреннее состояние человека влияет на окружающую действительность. — Алёна! — Не успела я войти в гостиную, как на меня с крепкими объятиями накинулась Маргарита. Я успела вдохнуть сладкий запах её волос, прежде чем она отстранилась от меня, чтобы посмотреть в глаза. — Ты правда уезжаешь с ним? Говори правду и только её. Облизываю пересохшие губы, улыбаюсь и крепко обнимаю сестру за плечи, стараясь успокоить собственное дыхание, которое сейчас напоминало мне шум телевизора во время профилактики: — Никуда я не поеду. Я обнаруживаю отца в его кабинете: он сидел в своем кожаном кресле, рассматривая большой стеллаж, с которого я частенько воровала книги, и будто бы предавался воспоминаниям. Нужно обладать определенным талантом, чтобы уметь погружаться в прошлое, не позволяя ему менять твое настоящее и влиять на будущее. Таковым, наверное, не обладал никто на свете. Даже мой отец. Пять минут я стояла в дверном проходе, не смея пошевелиться. На меня один за другим накатывали приступы ностальгии, и мне даже пришлось ущипнуть себя, чтобы не упасть в эту пропасть. — С Днём Рождения, полагаю, — уголки его тонких губ приподнялись в легкой ухмылке. Я кивнула. — Твоя бабушка и мама на кухне. — Медленно протягивает он, сверля взглядом пейзаж на стене. — Представляешь, не хотят со мной разговаривать. — Интересно, с чего бы это. Матвей качает головой, а затем поднимается с кресла и подходит ко мне, рассматривая. По всему моему телу проносится табун мурашек, и все тело напрягается, как если бы на меня без предупреждения вылили ведро ледяной воды. Я чувствую этот холодный расчетливый взгляд карих глаз и поражаюсь тому, как же мое отражение, которое я увидела в лифте буквально пару минут назад, похоже на человека, стоящего в эту секунду прямо передо мной. — Не смотри на меня так, — шепчу я, сжимая руки в кулаки за спиной, — ты же понимаешь, что я никуда не пойду с тобой? Отец хмурит густые черные брови, вглядываясь в мое лицо, и через пару секунд вновь оказывается в скрипучем кресле: — Присядь, пожалуйста, не стой. Я прохожу к небольшому диванчику около стены, прокручивая в голове ответы на всевозможные вопросы, пусть даже и на самые абсурдные. Его взгляд ни на мгновение не покидает моего лица, отчего я чувствую себя, как под микроскопом. — Алёна… — Я никуда не поеду с тобой, слышишь? — Перебиваю я, сглатывая соленую слюну. — Ни в Нью-Йорк, ни куда-либо ещё. Здесь мои близкие, теперь ещё и школа, а там — ничего. Если ты действительно меня любишь, то оставишь в покое. Пожалуйста, мне уже исполнилось восемнадцать, и я имею полное право на свободу. — Интересные вы создания, женщины! — Сдержанно смеется отец. — Я фразу ещё не закончил, а ты уже выводы какие-то непонятные сделала — так нельзя, потому что ты совершенно не оставляешь мне шанса. — Так ты не повезешь меня никуда? — Сердце пропускает удар. — Правда? Отец кивает, отводя взгляд на книжные полки: — Я просто боялся остаться один, понимаешь? Несмотря на мои ошибки, твоя мать всегда была рядом со мной. Ты и твоя сестра тоже были рядом. Мы являлись одной семьей, как ни крути. Но, скажи, в какой семье по-другому? Когда ты кого-то сильно любишь, то можешь также сильно ненавидеть, я так считаю. Я слушала его и молчала. Было ли мне небезразлично то, что он говорил? Может быть. — Не успел поймать того момента, когда все покатилось к чертям собачьим. Знаешь, Алёна, несмотря на все свои недостатки, странные мысли и опрометчивые действия, все, что я делал, я делал ради тебя. Мне никогда не будет спокойно, если ты будешь далеко от меня. Но еще хуже мне будет, если ты будешь меня ненавидеть. Мое дыхание успокоилось. — Делай все, что хочешь, ты уже взрослая, — он поднялся с кресла, обошел стол и встал около меня, — это твой билет на самолет до Нью-Йорка, вылет завтра в семь часов вечера. Я смотрю в его темные глаза, в которых сейчас нельзя было обнаружить буквально ничего, и киваю. Несколько волосинок прилипает к моим сырым от пота вискам, и он осторожно заправляет их за ухо. — Если ты все-таки полетишь со мной, это будет прекрасно. Поверь, я сделаю все возможное, чтобы ты была там счастлива. Он выходит из кабинета, прикрывая за собой дверь, а я сажусь на диван и прижимаю к груди несколько бумажек, благодаря которым я могла бы оказаться на другом конце света при деньгах, возможностях и фальшивом счастье. Я сидела в одиночестве минут десять, прежде чем дверь скрипнула, и в кабинет кто-то зашел. — Алёна, — мама кладет руку на мое плечо и несильно его сжимает, — скажи что-нибудь, ты в порядке? Я хмурюсь, возвращаясь к реальности, и взглядом нахожу Инессу: её пышные волосы были забраны в высокий хвост, но несколько прядок выбились из него и теперь обрамляли овальное лицо с узким подбородком и острыми скулами, алые губы были приоткрыты, словно её нос был заложен, и она была вынуждена дышать ртом. — Нормально, — ответила, продолжая вглядываться в лицо матери, — папа дал мне это, — я протягиваю женщине билеты на самолет и обнимаю себя руками, — он не настаивал и сказал, что сделает все, чтобы я была счастлива с ним. Инесса садится рядом со мной, рассматривая бумажки. Несколько минут тишины показались мне часом, и только сейчас я осознала, насколько громкой бывает тишина. Столько неизвестности таит в себе каждая секунда и каждый человеческий выбор, и как много ответственности лежит на тебе самом каждое мгновение жизни. Я могла бы немедленно сбежать к Соколовскому, а могла бы рвануть за отцом и согласиться уехать с ним. Да, я уже знаю, как поступлю, но непонятные душевные смятения не позволяли мне нормально вдохнуть. — Мам, — шепчу, — я остаюсь, хорошо? Женщина улыбается самой доброй улыбкой, которую мне когда-либо удавалось видеть, и крепко обнимает меня. — Хорошо.***
Я быстро поднялась по ступенькам на нужный этаж, предвкушая встречу с Соколовским, и через минуту уже стояла под дверью его квартиры. Мое сердце стучало где-то в горле, тогда мою грудную клетку, могу поклясться, сжимало какое-то непонятное давление изнутри. Воздух вокруг накалялся, но кончики пальцев на ногах немели от холода. Нажимаю на звонок и жду. И каждая секунда этого ожидания причиняет мне приятное удовольствие, отдающееся в моем теле дрожью. Могу ли я желать чего-то больше, чем Женю рядом? Сейчас — точно нет. Ремарк* задавался вопросами: «Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?». А я была готова дать на них вполне понятные ответы: кроме капли тепла я была готова дать целое море, а больше этого я не поставила бы ничего. — Алёна. — Его горячее дыхание обжигает мое ухо. — Ты тут. Я улыбаюсь, сильнее прижимаясь к нему: — Иначе и быть не могло.