8 ноября
POV Евгений Соколовский
Электронные часы показывали шесть утра, когда я проснулся из-за шорохов в прихожей. Ещё спросонья, я не до конца понимал, что делать. Мне казалось, что каждая косточка в моем теле ноет от усталости, а голова вот-вот взорвется: события вчерашнего дня здорово потрепали нервы. Я почувствовал горячее дыхание Гриневской где-то у себя подмышкой, и это меня разбудило. Сердце быстро забилось в грудной клетке. Осторожно поднявшись с кровати, я прошел к двери и начал вслушиваться в гробовой тишине. Мой взгляд сквозь жуткую темноту метнулся к свернувшейся калачиком Алёне, но затем в прихожей резко включился свет, и послышался знакомый голос. — Вот ты где! — Облегченно выдохнула сестра, только увидев меня в коридоре. Её тон показался мне уж слишком бодрым, и я раздраженно вздохнул. — Ты в своем уме? — Задал я риторический вопрос, а потом удалился по коридору к спальне, чтобы закрыть дверь: не хватало ещё Алёну разбудить. Во-первых, Гриневская слишком устала за последнее время, и я должен был обеспечить ей покой в своей квартире. Во-вторых, она точно не обрадуется такому внезапному появлению моей любопытной сестрицы, которая наверняка начнет расспрашивать обо всем на свете. — Эй, — она похлопала по моему плечу, говоря ещё громче, — я вообще-то новостью хочу с тобой поделиться! Я посмотрел на девушку сверху вниз: светло-русые волосы были забраны в низкий пучок, но несколько прядок выбились из него и теперь обрамляли хорошенькое личико с покрасневшими от мороза щеками и слегка вздернутым носом, а голубые глазки так и вглядывались в саму душу. — Мы же договаривались, что ты отдашь ключи мне и больше не будешь так появляться, — тихо напомнил я, выставляя перед ней ладонь. Настя недовольно скуксилась, но ключи отдала: — А почему так тихо? — Пожалуйста, давай потом поговорим? — Стараюсь говорить как можно тише, но недовольство и сердитость слышатся в моем голосе. — Сейчас ты совсем не вовремя. — Ну, раз сам Соколовский говорит «пожалуйста», то… Дверь в спальню открывается, и перед нами предстает заспанная Алёна, закутанная в белое одеяло. Я тяжело вздыхаю, наблюдая за реакцией сестры: та расплывается в глупой улыбке, смотря то на меня, то на Гриневскую. — Алька, — шепчет она, прикрывая рот рукой, — ты что тут забыла? — Спала, — хмурится Алёна, сильнее кутаясь в одеяло. Я расслабленно улыбаюсь, когда карие глаза находят мое лицо, потому что внешний вид их обладательницы был крайне забавным: светлые волосы торчали во все стороны, будто девушка только что прокатилась на американских горках несколько раз, кончик носа красный, а на щеке отпечаталась моя же рука. Настя поджимает губы, шаловливо ударяя меня по плечу: — Понятно теперь, почему ты такой добрый сегодня! — Алён, иди спать. — Я прохожу к Гриневской и касаюсь её постепенно бледнеющей щеки пальцами. Через секунду все ещё сонная девушка улыбается уголками губ и пропадает в темноте спальни. Меня радует, что Алёна так устала только по одной причине — она не стала лишний раз смущаться и упрямиться. — Ну ты даешь, Женька, — смеется около меня сестра. — Тише! — Прислоняю к своему рту указательный палец и закрываю дверь в спальню. — Давай ты попозже все расскажешь, хорошо? Просто сейчас, честно скажу, я безумно хочу быть с Алёной. Ты ведь сама понимаешь… — Конечно! — Восклицает Настя, облизывая пересохшие от волнения губы. — Разумеется, я все понимаю, разговор подождёт. Девушка ещё раз хлопает по моему плечу и быстро, практически бесследно пропадает из квартиры, хотя в воздухе ещё пару часов будет витать запах её сладких духов. Я выключаю свет в прихожей, возвращаюсь в спальню и аккуратно ложусь на кровать. Алёна придвигается ко мне и кладет свою голову мне на грудь. Утыкаюсь носом в её макушку, вдыхаю родной аромат шампуня и тепло улыбаясь. — Знаешь, я сейчас очень странно себя чувствую, — тихо бормочет Гриневская, сильнее прижимаясь ко мне. Настолько было приятно ощущать её бархатную кожу своим телом, что я прикрыл глаза и наслаждался моментом. Мне хотелось поцеловать Алёну, обнять её за тонкие плечи и снова ощущать и дарить то наслаждение, что мы испытывали прошлой зимой прямо на этой кровати на белых простынях. Это было нормальным, что я хотел её. Она была для меня совершенной во всех отношениях в самом начале нашего романа, оставалась им и после его окончания. Я вспоминал её тонкие ключицы и плоский живот, стоя на крыше и выкуривая очередную сигарету, помню свои сны, в которых буквально всегда она была рядом. Теперь она тут и вполне реальна, но мне не хотелось её пугать, ведь я знал, что Алёна не готова. Она не готова полностью погружаться в этот омут, ведь он мог полностью перевернуть её мир, а Гриневская слишком чувствительна для таких перемен. — Да? Алёна обнимает меня за талию: — Мне кажется, что все слишком быстро. Все вертится вокруг меня с бешеной скоростью, и я просто не успеваю уследить за временем. — Это плохо? — Тихо спрашиваю, пропуская через пальцы длинную прядь светлых волос. — Нет, — я слышу, как она улыбается, и улыбаюсь ей в ответ, — забавно получилось с Настей. Киваю, прижимая Гриневскую к себе ещё крепче. Настолько, чтобы хватило. Но разве это возможно? — Она не отстанет от меня, пока не узнает подробностей, — хмыкаю, — надо уже сейчас начинать придумывать отмазку от разговора.***
Я проснулся, когда Петербург ещё был погружен во тьму, и просто смотрел в потолок. В голову лезли разные мысли, иногда даже противоречащие друг другу, которые я никак не мог соединить в одно целое. Гриневская лежала на противоположном краю кровати, свернувшись калачиком. Она не проснулась, когда я поднялся. Мне было просто необходимо в ванную, чтобы смыть с себя остатки прошлого. Капли горячей воды помогают согреться. Гель для душа имел приятный карамельный запах, чем-то похожий на шампунь, которым пользовалась Алёна. Я мог узнавать её запах буквально во всем, и каждый раз, когда я улавливал нотки её аромата, мне становилось жарко. Томительно жарко и так волнительно. Мне вспоминался прошедший год: как я гулял по ночным клубам с людьми, которых считал друзьями, как устроился на работу в школе, и вся моя привычная жизнь переменилась, как однажды по невнимательности чуть не сбил девчонку в забавной рыжей шапке. Время, казалось, летит слишком быстро, Алёна была в этом права. Ко мне пришло осознание, что вся жизнь — это падение. Стремительное и неизбежное, как водопад. И я сорвался вниз тогда, тринадцатого января. Никогда бы не подумал, что стану похож на книжного героя, которого полностью поглотило такое странное чувство, как любовь. Из мыслей меня выдернул какой-то грохот в коридоре. Я быстро закрепил на бедрах полотенце и последовал к источнику странного звука: оказалось, Алёна решила приготовить завтрак и нечаянно опрокинула коробку геркулеса. — Хорошо, что закрыта, — пожала плечами девушка, приподнимаясь на носочках, чтобы вернуть кашу на место, — ты решил соблазнить меня с утра пораньше? Я улыбнулся: — Аналогичный вопрос. Я стоял в дверном проеме, облокотившись плечом о стену и разглядывал раскрасневшуюся Гриневскую: меня умиляло то, как на ней сидела моя голубая рубашка, едва прикрывающая ягодицы. — В таком-то виде только и соблазнять, — с добрым сарказмом произнесла Алёна, поправляя золотистые волосы. — У тебя в холодильнике, как всегда, мышь повесилась, знаешь? — Предлагаю сходить в ближайшую пекарню, — отвечаю, приближаясь к ней, — горячий капучино со сливочной пенкой и круассан были созданы только для того, чтобы удовлетворять наши желудки этим холодным утром, да?***
— Хватит переводить тему, Гриневская, — предупреждаю я, делая глоток горячего кофе. В памяти невольно всплывает момент полугодовой давности, когда я разбил свою любимую кружку и напиток расплылся по кафельной плитке большим коричневым пятном. — Я просто не знаю, — она тяжело вздыхает и переводит взгляд за окно. На улице вот уже битый час бушуют силы природы: сильный ветер, который, казалось, был чем-то рассержен, стремился занести снегом буквально каждый квадратный сантиметр Петербурга, грозные тучи с каждой секундой становились все больше и больше, а небо теперь напоминало альбомный листок художника, который решил испробовать целый набор грифельных карандашей. Я сказал ей подумать над подарком, который она хотела бы получить от меня на День Рождения, и вернулся к вкусному завтраку. Когда от моей яичницы и Алёниной булочки ничего не осталось, в кармане девушки зазвенел мобильный телефон. Я нахмурился, исследуя её внезапно посерьезневшее лицо: она точно думала, что это кто-то из её родителей. — Неизвестный, — пожала плечами Гриневская, сверля дисплей устройства настороженным взглядом, — как думаешь, взять? Кивнул. — Да? — Алёна быстро поднесла телефон к уху, прикусывая в своей манере нижнюю губу. Я следил за её лицом, пытаясь угадать эмоции, и успешно с этим справлялся. По губам, сжатым в тонкую полоску, по потускневшему взгляду и по побледневшим щечкам было ясно, что звонивший был совершенно точно расстраивал Гриневскую. Спустя минуту Алёна положила телефон на стол и уставилась на меня: — Это отец. Он в нашей квартире и хочет, чтобы я немедленно приехала. Меня настигло огромное раздражение, смешанное с гневом. Одна лишь мысль об отце Гриневской вводила меня в замешательство: я не знал, что делать. Могу ли я вмешиваться в их отношения? Ответа на этот вопрос я дать не мог, но знал другое: я ни за что больше не отпущу Алёну. Пожалуй, это было важно. — Что ты будешь делать? — Спрашиваю. — У меня нет выхода, кроме как ехать, — её плечи поднимаются, и к щекам возвращается румянец, только в этот раз болезненно медный, — ты не можешь ехать со мной, понимаешь? — Угадывает мои мысли и поднимается из-за стола. Ловко ухватываюсь за её запястье: —Гриневская, чего ты от меня ждешь? Что я вот так просто отпущу тебя? Она смотрит на меня карими глазами из-под густых ресниц, и легкая улыбка появляется на её губах: — Глупость какая, Соколовский. Я вернусь. Мне приходиться отпустить её. Провожая её хрупкую фигуру взглядом, чувствую лишь подступающую к горлу тошноту. В пропахшем выпечкой и кофе помещении внезапно становится невыносимо холодно. Я немедленно хватаю с вешалки пальто, оплачиваю счет и выбегаю из заведения. Мне срочно нужно на свежий воздух.