Марсельеза

В ночь на 30 июня по Парижу прошёлся решительно настроенный, пропитанный революционным духом, шепоток: «Бастилию взять любой ценой!», и уже вечером 13-го июля защитники грозной крепости обменялись со взбунтовавшимися парижанами первыми выстрелами. Королевские войска с достоинством приняли этот вызов, но когда те приблизились к предместью Сент-Антуан со стороны Тронной заставы, вооружённый до зубов народ уже знал об их планах и баррикадировал северо-восточные улицы. Около семи часов утра 14 июля толпа революционеров прорвалась в Дом инвалидов, где захватила пушки, тридцать две тысячи ружей и некоторое количество пороха. Впрочем, с порохом и так не было больших проблем: накануне парижане задержали тридцать шесть бочонков, им наполненных и уже готовых к отправке в Руан. Народ вооружался на протяжении всей ночи. Солнце в тот воскресный день стояло высоко. И оно освещало теперь не сверкающую корону Людовика XVI, а назревающую против неё революцию. При виде наводнившей улицы толпы, превышавшей по количеству вооружённых триста тысяч человек, комендант крепости, маркиз де Лонэ, немедленно запаниковал, ведь гарнизон Бастилии состоял всего из ста четырнадцати человек. До этого дня он считал возможность нападения на крепость самой нелепой мыслью, а потому не занимался даже подготовкой припасов, и сейчас ему оставалось лишь обещать восставшим не стрелять первым. Этому отчаявшемуся коменданту неприступной по легенде крепости переговорами удалось протянуть время до полудня, но вскоре народ окружил и начал обстреливать крепостную стену, требуя спустить мосты. Бастилия была окружена глубоким и широким рвом, через который было невозможно перебраться без них. Все прилежащие улицы были черны от столпившегося народа. Особенно сильно бушевала толпа у ворот Бастилии. Непонятно на что надеясь, они верили, что смогут запугать де Лонэ, но тот, пусть и был уже запуган до чёртиков, спускать мосты боялся ещё больше. — Смотрите! Наверху! — прокричал вдруг в толпе революционеров вооруженный вилой конопатый мальчишка и указал на стену. И правда — над кордегардией крепостной стены, словно оценивая толпу и ее мощь, возвышался неизвестный мужской силуэт. Лицо человека было скрыто тенью капюшона, а концы его плаща развевались на ветру подобно французскому флагу. Эту загадочную фигуру успели увидеть только самые внимательные — словно призрак, готовящийся к возмездию, человек в плаще скрылся со скоростью брошенного во врага кинжала, — так что когда остальные устремили свои взгляды в указанную сторону, фигура уже исчезла. Столь эффектное появление переполошило толпу: увидевшие этого человека негодовали, а запоздавшие клялись, что это первым привиделось. — Если там кто и был, то стрелять в него надо было! Это ж один из швейцарцев! — имело место быть и такое мнение. — Нет, точно вам говорю, это наш! — возражала неказистая Лола, единственная дочь хирурга Моро. Никто из галдящих не мог точно сказать, что это был за человек и как ему удалось забраться на стену, не имея крыльев. Единственное, в чем не сомневались его видевшие, — мужчина точно не был одним из защитников крепости. Его якобинскую манеру одеваться никто с такого расстояния не разглядел, да и поражённый отвагой неизвестного человека не успел бы даже о ней вспомнить, но факт оставался фактом: военную форму видно издалека, а посему можно было уверенно сказать, что этот человек точно не носил одежду инвалидов или швейцарцев. — Что там может делать наш? На стену не попасть! — возмутился кузен Лолы. — Это невозможно. Ты просто перечитала романов о героях, сестрица! — Но я видела! Слишком хорошо видела! — Лола, как надеющийся ребёнок, не теряла веры. За поддержкой она обратилась к подруге: — А ты его видела, Марселетт? Видела же, ну? Девушка, к которой она обращалась, была выше ее на целую голову. Внешний облик приятельниц разительно отличался. Лоле было уже девятнадцать, но выглядела и вела себя она очень по-детски. Невысокий рост, щедро обсыпанные веснушками пухлые щёки, короткие пальчики, светло-голубые глаза, тонкие блондинистые волосы и под цвет их корней редкие брови — это всё про неё. За такой весьма непримечательной внешностью, однако, пряталось много прекрасного. В свою очередь высокая и стройная Марселетт являла собой воплощение красоты. У неё была тонкая шея и правильные черты лица; решительные серо-зеленые глаза с поволокой, которые уже сводили и не раз ещё сведут мужчин с ума; выразительно очерченные чувственные губы; слегка вздёрнутый аккуратный носик с едва заметной россыпью веснушек на переносице. Что касалось невероятно женственной фигуры этой революционерки — ею восхищались даже девушки, которым с телом повезло меньше. Но душа ее — потёмки, в которых читателю только предстоит побывать. Про таких, как она, Жозеф Фуше сказал бы: «Сердце мужа в теле женщины». Родители многие годы с трудом сдерживали ее удаль, но теперь, когда монархии пришёл конец, Марселетт дала волю своему державному эгоизму и сегодня она поразит многих, продемонстрировав нехотя безумства своей по-рыцарски отважной натуры. Она была прекрасна, как Симонетта Веспуччи, и безумна, как Мария Стюарт. Одежда Марселетт больше напоминала мужскую, чем женскую, в то время как платье и белоснежный чепец Лолы явно не были предназначены для штурма крепости. Дочь хирурга действительно не собиралась осаждать Бастилию. Куда уж ей! То ли она была для этого слишком рассудительной, то ли трусливой. Во всяком случае, на вооружении у Лолы сегодня была одна только надежда на успех мятежников. Как она здесь оказалась было непонятно. Скорее всего, ее привёл сюда банальный интерес. — Да, я видела его, Лола, — ответила Марселетт, с лёгкой улыбкой поглаживая ружьё в нетерпении пустить его в ход, и пожала плечами, словно чему-то усмехаясь. — Он не из роялистов. — А ты что, знакома с ним? Он из вашего клуба… корлельеров? Или монтаньяров? Тебе известно, есть ли у него жена? — вдруг удивила Лола несоизмеримой глупостью. Их толкали и напирали со всех сторон. Тут и там кричали: «Мы хотим Бастилию!», но голову дочери Моро все мысли о восстании немедленно покинули, а на смену им пришли мечтания о загадочном незнакомце, чьего лица она даже и не видела. — Ради всего святого, Лола! — воскликнула Марселетт в недоумении. Ей приходилось перекрикивать бушующую толпу. — О чем ты только думаешь! — Я имею в виду, вдруг у него есть своя семья, а он рискует тут… Марселетт неодобрительно покачала головой на это и как-то очень уж подозрительно ушла от ответа, буквально увильнула. Лола открыла было рот, чтобы спросить снова, но толпа навалилась с новой силой, и подруги разлучились: Марселетт рванула к стене, а Лола едва не оказалась под ногами бушующих мятежников и от греха подальше поспешила выйти на более открытую местность, так что ни на один из своих вопросов она так и не получила ответ. Но зато всем восставшим вскоре стало известно, каких политических взглядов придерживался неизвестный со стены. Защитники крепости сопротивлялись, но маленький, а затем и большой мост всё же были спущены. Увидев это, злополучный де Лонэ едва не упал в обморок: он не давал такого приказа, а Губернаторский двор был пуст! Однако читатель знает, что это было не так. Толпа разразилась ликующими криками. «Да, это был он! Тот человек со стены — наш! Он и спустил мосты!» — решили они и были правы, но не знали, что мужчина, переполошивший своим появлением всю толпу, действовал не в одиночку. Не только он один, а сразу девять храбрецов осмелились взобраться на стену. У де Лонэ от этого происшествия волосы встали дыбом двенадцатый раз за час. Ни он, ни адвокат Тюрио, ни гарнизон не могли поверить, что забраться по крутой стене было человеку под силу. Однако они ошибались и здесь. К L’avancee, то есть Передовой части крепости, был пристроен неизвестный дом, с помощью которого этим неуловимым мятежникам удалось взобраться на стену, по её верху добраться до кордегардии, а оттуда спрыгнуть в Губернаторский двор, который так же известен нам как двор Управления коменданта. Невероятно! Но это чистая правда. Одним из девятерых смельчаков был Роюзл Паннетье — лавочник из бакалейного отдела. Он уродился высоким и обладал невероятной силой — многие сказали бы, что ему следовало стать солдатом, а не рыночным торговцем, но Паннетье, республиканец до мозга костей, ненавидел корону и отказывался ей служить. — Отлично сработано, Корде! — воскликнул он, когда мужчина по имени Арно приземлился на землю, спрыгнув с крыши дома коменданта, и последовал за ним. Оставшиеся семеро спрыгнули по их примеру. Арно Корентин де Корде, к которому обратился Роюзл, и был той загадочной тенью на вершине стены. Благодаря этому подвигу энтузиазм восставших достиг высшей точки. Отучившись в Военной школе, в этом году Арно бросил солдатскую карьеру и присоединился к якобинцам по той же причине, что и Паннетье отказался нести воинскую службу, — ненавидел монархию во всех ее проявлениях. Это был хорошо сложенный широкоплечий мужчина двадцати четырёх лет, не менее высокий и сильный, но гораздо более молчаливый: в отличие от заводилы Паннетье Арно всегда стремился к одиночеству и отличался немногословностью. Он не ответил на реплику Паннетье, а лишь крепко хлопнул по его вытянутой ладони в жесте, который мы, люди двадцать первого века, называем «дал „пять“». К счастью, после ухода Тюрио оборонявшие крепость инвалиды и швейцарцы ушли внутрь, освободив двор, чем и воспользовались эти по-геройски предприимчивые девятеро повстанцев. Они спустили малый подъёмный мост, выломали топорами его ворота, а после спустили и большой мост, сообщавшийся с городом. Народ не заставил себя ждать. Три сотни вооружённых повстанцев тут же ворвались во двор, и эта разъярённая толпа, напоминавшая бушующий поток, — к ней незамедлительно присоединились Арно, Роюзл и семеро мужчин, вместе с ними проникших во двор, — устремилась к противоположным мостам, переброшенным через главный ров крепости, но опоздала. Впереди их ждала пропасть, а вместе с ней буря негодования — мосты уже подняли изнутри и не дали мятежникам завладеть крепостью. Бежавший впереди человек, чьё имя до нас не дожило, не успел затормозить и сорвался в ров. Никто не смог ему помочь. Ярость восставших достигла своего апогея, когда защитники крепости со стены открыли по ним огонь. Отчаянно защищаясь, повстанцы ответили тем же. Впрочем, обстреливать из двора, то есть снизу вверх, было намного менее эффективно, чем сверху вниз, поэтому многих мятежников положили на месте сразу же. — Это ловушка! — прокричал кто-то. — Измена! — Обещали не стрелять! — подхватил другой голос. — Смерть де Лонэ! — потребовал третий. Все эти реплики были брошены не без основания. Де Лонэ действительно божился не стрелять первым и своё обещание нарушил. Ровно в тот момент, когда на Гревской площади это пообещали, защитники крепости открыли огонь. Они обстреливали не только загнанных в ловушку мятежников на Губернаторском дворе, но и ближайшие улицы. Крики, выстрелы, кровь и высоко стоящее солнце смешались в тот день, и трудно было разобрать, где заканчивалась ненависть и начинался человек. В этой суматохе под шумок спустился со стены один из инвалидов, оборонявших Бастилию, и попытался поднять большой мост Передовой стены, но Арно застрелил его раньше, чем тот успел притронуться к рычагу. Очевидно, целью убитого было не дать напавшим покинуть Губернаторский двор и взять их в плен или всех здесь перестрелять. Постоянный комитет парижской полиции тем временем не оставлял попыток охладить пыл повстанцев и приблизительно в час пополудни предпринял ещё одну — отправил депутацию к коменданту с предложением принять в крепость полицейский отряд для усиления ее защиты, но и мятежники были не глупы. Они отлично понимали, что Комитет только мешал осаде и поспешили избавиться от посланных к де Лонэ депутатов. Депутаты, впрочем, явились не одни, а сопровождались несколькими гвардейцами и их капитаном де Лилем. Руже де Лиль, ровесник Арно, отучился в той же Военной школе, стал военным инженером и в тот же год дослужился до звания капитана. Чёлка из тёмных, почти чёрных кудрявых волос, свисала на его прямые брови, из-под которых пронзительным взглядом смотрели серо-голубые глаза с синяками под ними от чудовищного недосыпа. Причиной бессонных ночей де Лиля были нескончаемые мысли, выливающиеся впоследствии в стихи о любви, которых Руже за свою жизнь написал немало. С Арно его, тем не менее, связывала не только Военная школа. Но история, которая продолжится здесь, в стенах Бастилии, начиналась именно там. Их первая встреча состоялась семь лет назад, в 1782 году, когда им обоим было по шестнадцать лет. Руже де Лиль всегда был человеком не слишком высокого роста, а вместе с тем он даже не являлся дворянином, коими были все ученики парижской Военной школы на Марсовом поле. Он вырос в деревне Монтегю в семье состоятельного буржуа и для поступления был вынужден добавить к своей фамилии дворянскую частицу «де». Самоуверенностью, присущей многим дворянам, впрочем, он не обладал и ввиду своего невысокого роста вкупе с неуверенностью немедленно стал объектом насмешек других ребят. Тогда ему на помощь и пришёл Арно. Одинокий, молчаливый и скрытный, его образ всегда являлся для искреннего де Лиля загадкой. Корде никому не поверял своих мыслей и по той же причине был крайне непредсказуем, поэтому, отогнав от Руже парней-стервятников — парадоксально, но факт: теперь эти хищники стали подчинёнными де Лиля — стал неожиданно спасителем и героем. Восхищённый им, робкий и несколько трусоватый де Лиль привязался к его ноге, словно гиря, и при малейшей опасности прятался за его спиной. Так одиночка Арно перестал быть одиночкой. Де Лиль буквально не давал ему прохода: докучал и навязывался до 1788, когда они наконец закончили свое обучение и разошлись. Арно вскоре бесследно исчез, не желая продолжать военную карьеру. Как и его отец, Корде д’Армон, он ненавидел ограничения и в конце концов не выдержал армейской дисциплины. Чувственному де Лилю эта разлука тяжело давалась — ему не хватало старого друга и защиты, которую он давал, но Арно напротив наслаждался наконец заслуженным одиночеством. В школьные годы он частенько испытывал сильное желание прогнать Руже, но этот маленький человек казался ему таким беззащитным, что Арно чувствовал себя за него ответственным с тех пор, как помешал издевавшимся над ним парням. Настоящая катастрофа случилась в школе через четыре года после начала учебы: де Лиль, влюбчивый как многие известные нам поэты, встретил свою первую любовь. Часто посещавшая своего брата с 1786 года красавица Марселетт, сестра Арнольда Гуффье, одного из учившихся в Военной школе ребят, с голубой лентой в волосах и в белом платье, подчеркивавшем достоинства ее фигуры, с накрахмаленными юбками и туго затянутым чёрным шелковым поясом с отливами синего на тонкой талии, сразу же покорила юного поэта. Ей тогда было всего семнадцать лет, а де Лилю, как, соответственно, и Арно — двадцать один год. В силу своей романтической натуры, де Лиль не пожалел ни слов, ни своего языка, ни уши бедного Арно, чтобы излить последнему все свои чувства по поводу этой невероятной девушки. Она свела его с ума одним лишь появлением, но за свои многочисленные визиты бросила на него всего один случайный взгляд. При виде растерянного перед ее красотой де Лиля она даже неловко ему улыбнулась, но поспешила как можно скорее удалиться, а наивный юноша принял это за симпатию с ее стороны и вдохновился на очередной сборник стихов. Словно средневековый трубадур, он воспевал идеальную любовь, расхваливал образ возлюбленной, не замечая даже ее недостатков, и не смолкал целых два года. Особенно много болтал о Марселетт перед сном, когда Арно в молчании думал и мечтал о чём-то своём. Если бы дороги Арно и де Лиля не разошлись, второй с великой охотой продолжил бы забивать другу голову. Режим тем временем погибал. Как и многие другие, де Лиль лелеял в душе надежду, что парламент признает Людовика XVI неспособным царствовать, но этого не произошло, и бесхребетный король продолжил подчиняться воле неблагоразумной королевы. Недовольство французского народа росло и вот во что оно вылилось! Прибыв в сопровождении гвардейцев на Губернаторский двор, как мы уже знаем, депутаты были восприняты повстанцами враждебно. Несколько мятежников отвлеклись от стоявших у орудий на стене солдат и потребовали, чтобы депутация покинула двор. Они неоднозначно выразили своё мнение по поводу сдачи Бастилии и требовали смерти коменданта де Лонэ. Депутаты, однако, не собирались отступать, и тогда восставшие пошли на крайние меры. Один из мятежников, мужчина, одетый в самостоятельном стиле по-якобински, — штаны-санкюлоты, заправленные в коричневые сапоги с отворотами, короткий жилет с большими лацканами, красный платок на шее и поверх всего этого темный плащ с капюшоном, почти полностью скрывавшим глаза, — оставил стрельбу и направился к ним. Дуло его заряженного шкатулочного пистолета, каких в Париже было не так много, было направлено в лоб капитана де Лиля, но ровно в тот момент, когда неизвестный якобинец остановился, капюшон соскользнул с его головы по шелковистым волосам и открыл лицо мятежника. Де Лиль в изумлении замер. Доходившие до плеч тёмные волосы Арно, как и семь лет назад, были завязаны в хвост. Его задумчивое лицо, теперь покрытое лёгкой щетиной, как и тогда отличало выражение серьезности и печали. Весь статный облик Арно говорил о сильной воле, которая только возросла за годы разлуки старых друзей. «Неужели он переметнулся на сторону революционеров?» — мелькнуло в голове поэта. Из-за крайней немногословности де Корде никому, даже Руже, не было известно, кем он являлся: роялистом или революционером. Что ж, теперь де Лиль знал о политических взглядах своего старого товарища. На мгновение во взгляде Арно что-то прояснилось, но тут же спряталось где-то внутри. Рука Корде не дрогнула. Нет, конечно же, он не выстрелит. В ужасе попятившийся де Лиль даже начал в этом сомневаться, когда Арно вдруг отвлёкся и обратился к правой стене двора. Во время Великой Французской революции женщины во всём подражали мужчинам-санкюлотам и многие из них даже носили брюки, невзирая на то, что по меркам того времени ношение такой одежды для женщины было неприемлемым. В числе таких дерзких оказалась и Марселетт Гуффье, готовая умереть за торжество свободы. Де Лиль потерял дар речи, когда увидел ее. Это поразило капитана сильнее, чем друг и защитник, целившийся теперь в его голову. Сейчас юная Марселетт держала в своих нежных руках настоящее оружие, которое следовало бы держать мужчине, и от этого негодование Руже лишь возросло. От милой девочки в женственном платье не осталось и следа. Теперь весь облик этой воинственной девушки оправдывал ее имя: на Марселетт был английский редингот с длинными фалдами, на лацкане которого красовалась кокарда Демулена, длинные матросские штаны, заправленные в высокие гусарские сапоги, а на шею был повязан белый платок. Несколько кудрявые темно-рыжие волосы длиной до плеч были убраны в конский хвост и покрыты шляпой-треуголкой — ещё один мужской атрибут одежды, который присвоили себе женщины-революционерки. Ей было всего двадцать лет, а она уже ввязалась в войну, где девушкам не было места. То, что произошло здесь, лишь доказывало, что не в этом было ее предназначение. Марселетт медленно сползала по стене на землю, держась за кровоточащий бок. Ее редингот темнел от крови, а руки, уже окрашенные в темно-красный, дрожали вместе с ногами. Она отчаянно мужалась и пыталась стерпеть, но на лице девушки была запечатлена гримаса боли. Подстрелили всё-таки. Де Лиль и Арно инстинктивно переглянулись. По взгляду друг друга всё определили. И в один момент, словно наперегонки, сорвались с места и бросились в сторону раненой. Кроме политических взглядов старого товарища, де Лиль до этого не знал кое-что ещё. Арно и сам был давно влюблён в Марселетт.