Марсельеза

Век просвещения! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не узнаю тебя — среди убийств и разрушений не узнаю тебя!.. Николай Карамзин

Дорогой мой Руже! Здесь все иное. Музыка, балы и даже небо чужое… Мебель в Англии жёсткая, в отличие от французской, и всегда напоминает о том, что сделана из дерева. Кроме того, дворяне соревнуются между собой, у кого больше окон, потому что чем их больше — тем владелец богаче: в Англии ещё в прошлом веке ввели налог на отверстия в домах, поэтому у многих бедняков нет даже окон — они используют дверь как освещение. Полное безумие! Господь дал людям свет и воздух, а закон обязал за них платить. Да покарают меня небеса, если эта напасть придёт во Францию! Здесь, на неродной земле, я предаюсь мечтаниям и разрываюсь на части от желания увидеть Вас. Марселетт Лондон, 26 ноября 1789 Несмотря на разлуку, Марселетт и де Лиль вели переписку, посылая друг другу письма практически ежедневно. Всего за несколько месяцев она стала для него музой, а потому, получая письма из Лондона, Руже де Лиль приходил в необыкновенный восторг, на него налетало вдохновение, и часто случалось, что после прочтения он за один вечер мог написать сразу пять сонетов. Впервые юный поэт мнил себя таким счастливым. Марселетт бездумно принимала его поэтические излияния, потому что не считала его галантность неуместной, — в аристократическом обществе все было игрой — и даже отвечала на его лирические воспарения стихами собственного сочинения. Именно первые из них она показывала ему на званом ужине 26 августа в доме у Лолы и именно их прятала от Арно в своей комнате тремя днями ранее. Опасно, однако, принимать чувственные строфы своего поклонника как поэтическую похвалу и поощрять их. У де Лиля глаза эстета, но сердце марципановое, а натура — влюбчивая, и поэзия его любовь питает. С каждым днём Марселетт нехотя привязывала доверчивого поэта к себе всё крепче, зато сама не могла отвязаться от прошлого, а прошлое — от неё, если то, что было возможно в прошлом, можно назвать самим прошлым. Это был Арно. Несмотря на просьбу Марселетт не отвечать на письмо с признанием в любви, он, в отличие от Лолы, которая игнорировала Марселетт до января 1790 года, послал ей пламенный ответ сразу же. Его пребойкому перу мог позавидовать и сам де Лиль — сказывалось здесь, вероятно, то обстоятельство, что предком Арно был великий Корнель. Милая Марселетт, Ваша проблема — брак по принуждению, но я вынужден жить с тем, что мое сердце отдано той, кто никогда не станет моей. Наказание — видеть, что мы должны расстаться. Единственный мой путь к счастью — находиться рядом с Вами, но чем больше я нуждаюсь в этом утешении, тем меньше им наслаждаюсь. Вы соизволили, по крайней мере, вспомнить обо мне. Как много я хочу Вам сказать. Если бы Вы только знали, о чем я думаю! Вы — единственная жизнь моего сердца, все мои вздохи предназначены Вам. Но кто знает, получите ли Вы это письмо? Кто знает, возьмёте ли Вы его в свои прекрасные руки? Кто знает, не обнимает ли Вас сейчас другой мужчина? Сколько бы времени ни прошло, я смогу дождаться Вас, но знаю, что не сможете дождаться меня Вы, — замуж Вас выдадут раньше — потому я отправлюсь в Англию первым же кораблем из Кале. Мне нужен Ваш ответ. Арно, преданный Вам душой и телом Париж, 8 октября 1789 Ответ из Лондона пришёл незамедлительно: Любезный Арно, Я действительно не понимаю, что толкает Вас на написание этих писем. Вы имеете возможность забыть обо мне и перелистнуть страницу, но вместо этого изо всех сил мешаете моему чувству погаснуть. Все мои действия в Париже по отношению к Вам были вызваны попытками понять Вас, но сейчас я вижу, что все они оказались тщетны. Помогите мне внести ясность. Я никогда бы не позволила другому мужчине прикасаться к себе и не позволю, пока не выйду замуж. Я — аристократка, Арно, да ещё и женщина, Вы должны об этом помнить. Бедняки завидуют роскоши, в которой я живу, и мечтают о платьях, которые я ношу, но они не знают, что я променяла бы всё это на право самой выбирать свою судьбу. Пусть я буду ходить в лохмотьях, лишь бы распоряжаться своим сердцем самостоятельно! У меня есть всё, но нет свободы. Я живу, живу в роскоши, но живут животные, а человеку присуще желание жить вольно. У себя на родине! И все же Господу было угодно лишить меня всего этого. Даже мое тело —мое собственное тело! — мне не принадлежит! Не я решаю, кому его отдать. Вокруг шеи, на которой я хочу чувствовать Ваши поцелуи, затянута петля, и если палач выбьет табуретку из-под моих ног, я не смогу встать на пол. Это не мой выбор, Арно. Я намерена сопротивляться, но моя борьба когда-нибудь будет окончена. Мне остаётся лишь смириться с неизбежностью того, что на этой шее петля скоро затянется. Неужто Вы в самом деле собрались в Лондон! Ох, надеюсь, Вы не наделали глупостей раньше, чем дождались моего ответа! Потому что я знаю, Арно, мы смогли бы быть вместе только во Франции. Я люблю Вас настолько, насколько раньше даже не умела любить, но что такое человек в сравнении с судьбой отечества? Вспомните, ради чего мы это начинали. Разве мы боролись за право любить друг друга, когда шли с оружием на Бастилию? Пришло время решить, какую цену Вы можете заплатить, чтобы воплотить идеалы революции в жизнь. Кого волнуют наши одинокие сердца, когда мы стремимся к великой цели, мой милый? Это не просто игра. Это Революция. Эта революция дала французскому народу надежду, Вы дали французскому народу надежду, Вы вдохновили французский народ, Вы вселили в них веру и теперь не имеете права бросить французов! Наши жизни — ничто. Важно лишь, что останется после нас. Если суждено мне быть несчастной — пусть будет так, лишь бы моя страна, моя милая Родина, была спасена. Марселетт, навсегда преданная Вам душой Лондон, 10 октября 1789 Она была права — Арно и сам себе изумлялся. На протяжении двадцати четырёх лет жизни он был строг к себе, и, многим казалось, даже не подозревал о таких существах как девушки. Достигнув зрелости мужчины, Корде так и не уделил любой из них внимания больше, чем она занимала в его сердце. Он отворачивался от всего, что не являлось Францией. Его возлюбленной была Родина, им владела лишь одна страсть — свобода. В своих убеждениях Арно был твёрд, как гранит; серьёзность не покидала его даже тогда, когда все хохотали; он мало говорил, но если высказывался, речь его дышала суровым вдохновением, лилась гимном и внушала соперникам страх, а суровый взгляд пугал даже знатных гризеток вроде Изабеллы. Де Лиль был опьянен красотой, Марселетт — жаждой справедливости, а Арно — поисками истины. Так было всегда, но теперь… Раньше Арно твёрдо знал, что отдаст за Нацию свою маленькую жизнь, но теперь подозревал, что не просто закроет Марселетт своей грудью от пуль, но и набросится на ту же самую Нацию, если она посмеет наброситься на его возлюбленную. Такова была его жертвенная любовь ко всему, что он любил; таков был Арно: или не любил, или любил, но только целиком и полностью, только всем своим существом. На его кровати всегда лежали научные книги — Корде читал их, если не был занят революцией. Например, «Анатомическое исследование о движении сердца и крови животных» Уильяма Гарвея, в которой ученый описал результаты 30-летних опытов и наблюдений. Гарвей математически рассчитал и экспериментально обосновал наличие большого и малого кругов кровообращения, и Арно упивался его исследованиями — он был крайне заинтересован в развитии естественных наук, преимущественно химии и биологии. Антуан Лавуазье поощрял его стремления, но теперь удивлялся его рассеянности. Он хорошо знал Арно и знал, что ему были свойственны неожиданные налеты мыслей, но заметил, что теперь Корде хмурил брови чаще обычного, и задумчивый взгляд его изменился, как меняется взгляд человека, увидевшего призрака. Раньше чувства Арно дремали, но теперь его горячая кровь взыграла, и он не в состоянии был усмирить свой пыл: Дорогая Марселетт, Я славлю Ваши глаза. Моя любовь к Вам столь крепка, что даже сейчас, когда я устал и меня клонит в сон, я не могу не писать, пока есть бумага. Я отдал бы все, чтобы увидеть Вас и прикоснуться к Вашей коже. Мысли о Вас не дают мне уснуть. Моя совесть неспокойна, когда мне неизвестно, что происходит с Вами в данный момент. Я хочу знать о Вашей жизни все. Я хочу верить, что Вы не отвечаете взаимностью на голодные взгляды мужчин. Но ещё сильнее меня коробит осознание, что однажды Вы забудете меня. Это эгоистично, но я хочу, чтобы Вы помнили обо мне. Вы стали моей мечтой. Я не дам жизни расправиться с ней. Полностью Ваш, Арно де Корде Париж, 12 октября 1789 года «Я не забуду Вас. Я буду помнить даже когда умру и буду ждать Вас, любовь моя, пока мы не обретём друг друга в лучшем мире», — ответила она в своём письме. На бумаге Гуффье писала вещи, которые ни за что не произнесла бы вслух. Ей не хватило бы на это смелости — слишком уж она боялась оказаться отверженной или обманутой. Арно делился с Марселетт в своих письмах всеми новостями, посылал ей иной раз революционные газеты и рассказывал о происходящем в Париже во всех подробностях. О победе революции в Бельгии; о делении Франции на дистрикты, департаменты коммуны и кантоны; о делении Парижа на 48 секций; о провозглашении Франции конституционной монархией и первом празднике Федерации; о смерти Мирабо, вождя Французской революции, потрясшей Францию 2 апреля 1791 года; о попытке бегства безвластного Людовика XVI из страны 20 июня (Национальное собрание объявило, что королевскую семью похитили, но народ знал — это был побег); о страшном расстреле 17 июля — в день рождения Арно! — на Марсовом поле, куда народ пришёл подписать петицию об отстранении короля от власти; об образовании первой коалиции против Франции в августе; о долгожданном принятии конституции 3 сентября; об утверждении этой конституции Людовиком XVI и восстановление его на троне через десять дней; о закрытии вследствие этого Учредительного собрания в последний день сентября; о начале работы Законодательного собрания 1 октября и в апреле об объявлении Францией войны Австрии. С особым энтузиазмом он рассказал об аболиционистке Олимпии де Гуж, которую читатель впервые встретил на балу Теллюсона, ведь она сделала решительный шаг, на который не осмеливались другие женщины — предложила Конвенту Декларацию прав женщины. Полезно знать, что именно во времена Великой Французской революции и именно в Париже зародилось то, что сейчас стало обыденностью. Одно из таких — феминизм, который во время той революции безжалостно задавили в стадии его зачатия. Декларация была решительно отклонена. Следующие новости обещали быть поистине горькими. Потому что во Францию пожаловала луизетта. Николя Пеллетье родился в 1756 году. С самого начала судьба не проявлялся к маленькому мальчику милосердия. Его отец, Жак Пеллетье, после смерти жены тяжело запил и однажды просто не вернулся домой. Это несчастье произошло в феврале, самом холодном месяце французской зимы. Восьмилетний Николя девять дней просидел в их ветхом домишке, зажавшись в угол и плача от страха, холода и голода. На десятый его, синюшного и изголодавшегося, с потемневшими от изнеможения конечностями и красными глазами, нашла соседка, явившаяся в их дом, чтобы потребовать от Жака денег, которые он у неё занял месяц назад и до сих пор не вернул. Женщина отдала никому ненужного ребёнка в приют недалеко от рынка Красных детей в квартале Маре, своим названием обязанного как раз этому самому приюту, все обитатели которого носили красное. Там мальчик научился красть. Щеголяя в красных приютских одеждах, Николя выбегал из приюта на рынок Красных детей, где воровал красные яблоки. Его поймали всего однажды, но он отделался лишь поркой. Уже тогда кто-то, покачав печально головой, сказал, что красный цвет сыграет в нелегкой судьбе Николя Пеллетье роковую роль. Приют Красных детей стал для него отвратительной чёрной ямой, падение в которую определило его будущее, наполненное поистине ужасающими событиями. Никому не нравился он, этот чумазый мальчуган, с чьих лепечущих губ уже в восемь лет лились невиданные уху взрослого ругательства, которых он понабрался у других Красных детей и беспризорных мальчишек, с которыми к одиннадцати годам обворовывал простых горожан. Свою добычу он торжественно раздавал в приюте по ночам, когда детей оставляли одних, — Николя верил, что этих денег, если их копить, хватит, чтобы в совершеннолетие купить себе человеческую жизнь. Он был необразован, глуп и невежествен, он бранился как сапожник с улицы Долгого следа, но сердце у него было необъятное, а душа широкая и доброжелательная. Николя не умел читать, но одним летом ему посчастливилось услышать средневековую английскую легенду о Робине Гуде, благородном разбойнике, грабившем богатых в Шервудском лесу, чтобы отдавать деньги бедным, и этот герой стал для юного мальчишки идеалом. Иногда Николя даже представлялся его именем. В последний раз он это сделал в 1773, когда прекрасным солнечным днём на пороге своей восемнадцатой весны случайно сбил с ног молоденькую андалузку на суматошной улице Сен-Дени, спускавшуюся по ступенями церкви Сен-Лё. Ей стоило бросить на него всего один взгляд карих глаз из-под пышных чёрных ресниц, присущих только андалузкам, чтобы юноша пропал. Николя снова представился Робином Гудом, но андалузка мило засмеялась, ведь она за свои шестнадцать лет успела пожить и в Ноттингеме, где от ее слуха не ускользнула и эта древняя легенда. Так началась их дружба, которая потом переросла в жертвенную любовь. Кармен — так звали юную испанку — представила Николя своей семье, чтобы просить благословения, но не было ничего удивительного в том, что родители ей в этом решительно отказали. Состоятельные буржуа, они не хотели, чтобы их дочь обрекла себя на бедную жизнь с каким-то сиротой, с отребьем в лохмотьях, и обручили ее с другим мужчиной, но Кармен, эта страстная натура, не пожелала жить без Николя, и в 1775 году влюблённые сбежали из Парижа и поселились на окраине Сен-Дени. Там они поженились через год и завели четверых детей: Анну-Мари, Луизу-Мари, близнецов Хосе и слабого здоровьем Жоржа, унаследовавших светлые волосы отца, но при этом смуглую кожу андалузки-матери. Ради своей любви Николя страстно пожелал измениться, сделаться ангелом, таким же, какой была его прелестная добродетельная Кармен, но если второй закон термодинамики будет сформулирован Клаузиусом только в XIX веке, это вовсе не значит, что он не работал раньше: невозможно перевести тепло от более холодной системы к более горячей при отсутствии других одновременных изменений в обеих системах или в окружающих телах. Так пришлось изменить свою жизнь и Николя — стать честным человеком, и Кармен — бросить все силы на то, чтобы поддержать любимого мужа. Он устроился поденщиком, а она — портнихой. Денег, которые они получали, им едва ли хватало, но Николя никогда не видал лучшей жизни — ему не с чем было сравнивать — и здесь, в Сен-Дени, он был счастлив. Однако пришла революция, и в январе 1790 года оба — и Николя, и Кармен — лишились работы. Злосчастный сыночек Жорж заболел в марте и умер, но, как ни старались, убитые горем родители не могли найти работу. С тяжёлым сердцем Николя был вынужден вернуться к криминальному прошлому, чтобы спасти свою умирающую от голода семью. Сначала Пеллетье воровал зерно из аббатства Сен-Дени и втридорога продавал его в такой же голодающий Париж, а в 1791 встретил своих старых товарищей из приюта Красных детей и присоединился к их клике. Вместе они чинили разбой на сумрачных улицах Сен-Дени, разоряли гробницы королей и королев — и все это ради выживания. Тогда же, спасая свою семью, он обрёк ее на верную погибель. В ночь 14 октября 1791 года на улице Бурбон-Вильнёв вместе с сообщниками он напал на богатого гражданина, украл его бумажник и несколько ценных документов, но скрыться с места преступления в этот раз не удалось — крики жертвы услышала полиция, и отчаявшийся Робин Гуд был арестован. Его товарищи сбежали, бросив давнего друга гнить в тюрьме. Юрист, предоставленный Пеллетье, оказался ни на что не годным — помимо ограбления ему приписали и убийство. Приговор был оглашен той же ночью: наказание — смертная казнь, и пока Пеллетье, дрожа от слез, писал своей семье прощальное письмо, в Страсбурге для него сооружали гильотину за тридцать восемь ливров. Работа велась под руководством хирурга Антуана Луизона, а тридцать восемь ливров — такова была цена человеческой смерти. Казнь состоялась 25 апреля 1792 года. В половину четвёртого связанного преступника привезли на Гревскую площадь, где уже скопился жадный до зрелищ парижский народ, — на казнь пришли посмотреть не менее ста тысяч человек — но несчастный Пеллетье не замечал ничего, кроме эшафота, ждущего его в самом центре. Вы можете спать спокойно до тех пор, пока не видели гильотину своими глазами, но то, что увидел Николя Пеллетье, повергло его в небывалый ужас и оставило бы неизгладимое впечатление на его израненной душе и мучило бы его ночными кошмарами до самой смерти, если бы он пережил день своей казни. Итак, это было загадочное, неподвижное сооружение. Установленный на четырёх столбах помост выдерживал на своём краю ещё два высоких столба, сверху соединённых деревянной перекладиной, к которой было прикреплено косое свободно движущееся вдоль вертикальных направляющих лезвие, сейчас придерживаемое на высоте трёх метров защелкой — на фоне ратуши высился громадный силуэт гильотины. В эпоху Франциска I в XVI веке обвинённый в измене господин Сен-Валье, взойдя на эшафот, неожиданно получил новость о помиловании, которым был обязан своей дочери Диане, заплатившей королю за жизнь отца своей невинностью, но от пережитого волнения скончался через несколько лет. Так и появилось знаменитое выражение «лихорадка Сен-Валье». Похожие чувства испытал и бедный Пеллетье. Никого ещё не казнили на гильотине. Николя был первым. Его душу внезапно охватил страх смерти. Этот эшафот, казалось ему, был существом сознательным, соучастником того, что случится, а грозная гильотина в глазах приговорённого немедленно приобрела вид более страшный, чем виселица, и более живой, чем сам исполнитель, то есть палач. Палач уже был тут. Кто он такой, этот старый человек? Этот старый человек вовсе не был настолько стар, насколько выглядел — ему было всего пятьдесят три года. Его душу жестоко истязала жизнь, а та в свою очередь истерзала тело и состарила его раньше времени. Шарль Анри Сансон — так его звали — с самого рождения был обречён на будущее, наполненное страшными событиями, ведь происходил из династии палачей и дело своей жизни унаследовал от отца. Его отец был палачом, отец его отца был палачом, и все они были, как и любые другие палачи, глубоко презираемы обществом. Шарль учился в школе при одном из руанских монастырей, но когда ему исполнилось четырнадцать, отец одного из учеников вызнал о его семейном ремесле, и, чтобы не обратить в прах репутацию школы, мальчик был вынужден покинуть ее. Ещё ребёнком Шарль мечтал стать врачом. Чтобы исполнить свою мечту, он много трудился и со своими обширными знаниями поступил в Лейденский университет в Нидерландах, где позже будет преподавать сам Эдуард Сандифорт, учившийся в свое время у великого Альбинуса. Но и здесь его счастью помешали. Отца Шарля разбил паралич, и молодому Сансону ничего не оставалось, кроме как оставить медицину и занять место отца, что он и сделал. Первый смертный приговор Шарль привёл в исполнение в Реймсе в совсем ещё юном возрасте, будучи помощником своего дяди во время казни Робера-Франсуа Дамьена, совершившего неудачное покушение на жизнь Людовика XV, отца нынешнего короля. Эта казнь отличилась особой жестокостью, а Шарлю тогда было всего восемнадцать лет. Среди его казненных в период «Старого порядка», то есть до начала революции, известны граф Томас Артур де Лалли-Толендаль, шевалье де Ла Барр, обезглавленный и сожжённый по обвинению в богохульстве — в алкогольном опьянении он назвал шлюхой Марию Магдалену, действительно бывшую блудницей до пришествия Иисуса, — и отравитель Антуан Деру. Так сложилась жизнь этого доброго Сансона. Он мечтал стать врачом, но судьба сделала его палачом Вскоре после начала революции в Национальном собрании выступил депутат Жозеф Игнас Гильотен, который, выступая за отмену казни, предложил хотя бы уравнять французов на эшафоте, ведь считал совершенно несправедливым, что дворян обезглавливают, а остальных — вешают. Идея была принята — с ним согласились все, и только Сансон, слушавший их дискуссию, пришёл в ужас… Сколько людей ему придётся собственноручно обезглавить? Он поведал о своих переживаниях Гильотену, и тот пришёл к выводу, что средневековый меч следует заменить машиной. За помощью обратились к изобретателю музыкальных инструментов немцу Шмидту, который разработал всю механику. Он видел подобный механизм на старинной гравюре, изображавшей казнь в Ирландии. Утвердить изобретение Шмидта, названное именем Гильотена, следовало главе Нации, так что Сансон явился в Тюильри к королю, который был в столярном деле искусней, чем в управлении страной, и даже помог скорректировать чертежи, улучшив новое устройство для казней. Так родилась гильотина, так Людовик XVI стал соавтором машины, которая однажды отсечёт его голову. И вот случается страшное — человек, ставший преступником ради спасения своей семьи, и человек, ставший палачом ради спасения своей, встречаются на эшафоте. Николя был одет в красную рубаху. В ней, такой же красной, как те, что носили воспитанники приюта Красных детей у рынка Красных детей, где он, одетый в красные одежды, воровал красные яблоки, взошёл на выкрашенный в красный цвет эшафот, чтобы пролить свою красную кровь. Красный цвет преследовал этого человека всю его несчастную жизнь до самой последней ее минуты. Сансон аккуратно уложил Пеллетье на горизонтальную скамейку, закрепил его шею двумя досками с выемкой, верхняя из которых перемещалась на пазах, и связал его дрожащие руки. По щеке Шарля скатилась едва заметная слеза. Ему было жаль Николя, этого обреченного человека, но и он был так же обречён. Когда гильотина была готова и привезена в Париж, палач самолично протестировал ее на соломенных куклах и живых овцах, а затем и на человеческих трупах в больнице Бисетр, но впервые под ее ножом лежал живой человек. Зажмурившись, Сансон рычажным механизмом освободил косое лезвие, весом несколько десятков килограммов, и оно с огромной скоростью упало вниз с трёхметровой высоты. Нож отсек голову, и лезвие тоже окрасилось в красный цвет. Приглушённые всхлипывания плачущего и дрожащего на доске Николя прекратились. Лишь миг — и мыслящий человек, которому когда-то мать вытирала слезы, и который сам потом вытирал слезы собственным детям, которых безмерно любил, превратился в кучу падали. Гильотина стала убийцей. Одинокая и везде гонимая. В Шотландии от неё избавились ещё в начале века, и ее со всеми почестями приняла в свои объятия Франция. Вместо полной отмены смертной казни они решили заменить топор более удобным устройством. Но все забыли, для чего был рождён металл. Из этого лезвия, которое только что разлучило злополучную голову и шею несчастного разбойника, мог получиться отличный плуг, который вспахал бы землю весной и накормил народ. Она много добра сделать могла, оказывается! Они по-разному ее называли. Шотландская Дева, Мебель правосудия… Но правда в том, что она лишь убийца. Арно наблюдал за казнью с крыши дома, смотрящего на Сену заплаканным фасадом. На его лице не дрогнул ни один мускул, когда голова вора отделилась от шеи, когда она упала в корзину и даже когда рукой палача была поднята за волосы над шумной площадью, но в его собственной голове закружился вихрь мыслей. Что общего, думал он, между гильотиной и круглым столом? Равенство. Артур бы ужаснулся, увидев, что в восемнадцатом веке назвали равенством. Зачем Прометей украл огонь из кузницы Гефеста? Зачем даровал его человеку? Чтобы он научился создавать столь ужасные вещи? Без вины виновата, она здесь только чужестранка, только незваная гостья. Но гильотина была главной апрельской новостью. И станет символом Великой Французской революции.