Марсельеза

Марселетт была тяжёлым ребёнком. Тяжёлым во всех смыслах. Беременность ею далась Лидии Гуффье очень непросто, а когда женщина наконец разрешилась от бремени, то чувствовала себя так, будто из неё выжали все соки, и не понимала, как только сумела выносить этот плод. С первым ребёнком, мальчиком Франсуа, она не испытала подобного. Росла девочка капризной и очень конфликтной. Особенно часто сцеплялась с девчонками, но драться не боялась даже с мальчиками. Одну из драк она затеяла прямо в коридоре Версальского дворца. Это была драка с Изабеллой, которая ее дразнила. Уже тогда хорошо было видно, кем вырастут обе девочки: Изабелла юлила и исподтишка провоцировала, а Марси, не в силах вытерпеть это, шла на прямой конфликт, не прикрываясь хитростью, так что ей доставались все шишки. Жизнь быстро научила ее тому, что всегда будет получать тот, кто честен, но идти на такие низости как пакости или жульничество, даже если они приемлемы, отказывалась, так что, до тех пор как научилась лицемерию, могла дружить только с мальчишками. Дружба между ней и Лолой не завязалась бы, если бы не одно происшествие. Шансов пересечься у них, как у дочери небогатого буржуа и аристократки, в обычной ситуации не было никаких, но Лидия однажды наняла мадам Моро, а той было не с кем оставить дочурку. Так Лола попала в особняк Гуффье. Ей, маленькой послушной девочке с круглыми румяными щёчками, мать строго наказала: — Сиди здесь и ничего не трогай. Как и всегда, семилетняя Лола послушалась. Она нашла себе занятие: разинув рот, с удивлением хлопала ресничками и рассматривала комнату, в которой находилась. Она не искала себе неприятностей. Но неприятности нашли ее. Это была Марселетт. Ничто не предвещало беды, когда по лестнице спустилась рыженькая девочка в красивом голубом платье с кринолином — типичная дворянская дочь. В ее вьющихся волосах был атласный бантик, а в руке — деревянный меч, которым девочка размахивала так бесшабашно, что едва не сшибла хрустальный подсвечник с камода. Лола все ещё не двигалась с места. Но Марселетт, маленькая шалунья, поманила ее ручкой: — Пойдём. Что-то интересное покажу. И Лола пошла. Огонёк в глазах новой знакомой горел так ярко, что ей и самой стало жуть как интересно увидеть это «что-то». Девочка отвела ее на чердак. Чердак был такой тёмный и страшный, что ни один ребёнок, а тем более робкий как Лола, не стал бы туда подниматься, но Марселетт назвала ее трусихой, а это всё меняло. Посреди чердака, обвешанная паутиной, стояла жуткая статуя: злой старый человек с козлиными ногами и длинными рогами. На самом деле фавн не был старым или злым — всё дело было в игре света, а почти полное его отсутсвие, как известно, усугубляет впечатление. Марселетт усадила уже напуганную Лолу, которая шарахалась от любого звука, в углу рядом со старым фортепиано, и стала рассказывать историю, которую сама сочинила: — Давным-давно в этом доме жил странный скульптор. Он лепил только фавнов, и у него совсем не было зеркал. Он не говорил, почему нет зеркал и почему он делает только статуи фавнов, но если кто-то его об этом спрашивал, то исчезал. Таких исчезнувших было много, их трупы до сих пор не нашли. Возможно, этот человек съедал их со всеми костями! При этом она много и активно жестикулировала, чтобы сделать свою историю ещё страшнее. Того ужаса, который на Лолу наводили это место и сам рассказ, ей было недостаточно. — Однажды его пригласили на бал. Он спросил, будут ли зеркала. Ему ответили: «Нет». И тогда он пришёл. Бедняжка Лола затаила дыхание. — Но зеркало сунули прямо ему в лицо, и тогда все увидели, какой он на самом деле! — Марселетт неожиданно вскочила и изобразила страшную физиономию. Лола выпучила глаза до невозможности и закрыла рот ладошками. — У него было уродливое лицо и огромные чёрные рога! На руках и груди у него была густая шерсть, а вместо человеческих ног — козлиные! Все очень испугались его и поняли, куда исчезли те люди, потому что в зеркале было видео, как с его бороды капала кровь. Да, он действительно их съел! Вот так съел! Целиком! Аааааа! — Ааааа! — закричала Лола тоже и закрыла ладошками глаза. Марселетт, раззадоренная этим, только вошла во вкус. — И тогда они все взяли и убили его вилками! А потом зажарили и сами съели. С тех пор его душа живет в этой скульптуре. — Марси указала на статую фавна, которая маленькой Лоле теперь казалась ещё более ужасной. — Иногда он воет, а ночами ходит по улицам и ищет, кем бы поживиться. Лола уже плакала. — Кстати, меня зовут Марселетт, а тебя? — невозмутимо представилась выдумщица и протянула ладошку для рукопожатия. Она рассказывала ей истории целый день. Самой жуткой из всех пугалок была история о тайном агенте королевы Марии Медичи, Жане-живодере, портрет которого якобы висел над входом на чердак. Рассказывая о нём, Марселетт дергала за ниточки, которые предварительно привязала к клавишам старого фортепиано, и врала Лоле, что это играет Жан-живодер. К вечеру девочка была так напугана, что забилась в угол и отказывалась выходить. Ей было страшно даже спуститься с чердака, потому что это значило пройти мимо статуи фавна и картины Жана-живодера. Пришлось Марселетт спуститься одной. О новой знакомой она никому не сказала, и поэтому, когда заметили пропажу Лолы, никто и подумать на мог, что маленькая дворянка к этому причастна. Она тем временем играла во дворе с Саур и другими собаками и даже не думала о том, что Лола на чердаке плачет и страдает. Марселетт любила пугать — это было для неё обычным делом. Историю о фавне девочка придумала давным-давно и даже сама в неё чуть не поверила. Она пыталась заманить на чердак Изабеллу, но та вовремя смекнула, в чем дело, а Лола была слишком наивной и доверчивой, так что стала жертвой странной забавы Марселетт. Мадам Моро вся извелась, думая, что ее доченьку похитили, и только к ночи они узнали от Марселетт правду, когда Лидия, уверенная в том, что дочь не могла видеть Лолу, случайно спросила: — Доча, ты случайно не видела здесь никакую девочку? — Как не видела? Видела ещё как! — ответила Марселетт так, будто это было вещью очевидной. — Я отвела ее на чердак и показала фавна. Она заплакала и, думаю, уже давно ушла домой, чтобы дальше плакать. Марселетт действительно думала, что Лола ушла домой, — она не верила, что кто-то может так сильно испугаться из-за вымышленной страшилки, ведь сама знала, что это было неправдой. Чердак тут же проверили и — о чудо! — обнаружили в углу дрожащую от страха и ночного холода Лолу. Марселетт сильно отругали и даже наказали, а ещё, конечно же, приказали извиниться. Так девочка и сделала — на следующее утро Лидия привела дочь в дом Моро и не поскупилась на дорогие подарки, чтобы загладить вину. Лола была напугана, но восхищена смелостью Марси, которая не была похожа на других девчонок. Она даже стала для неё чем-то вроде примера для подражания. Марселетт была старше на год, а это прибавляло ей крутости в детских глазах Лолы, и последняя предложила дружить. В свою очередь Лола показалась Марси хорошей слушательницей, и поэтому она с большим энтузиазмом согласилась на новую подругу. То был конец августа 1777 года. Сейчас был конец августа 1792 года. Многое в жизни обеих изменилось. Обе девочки выросли и стали молодыми девушками. Но сегодня Марселетт снова имела намерение довести Лолу до слёз, потому что если она так успешно сделала это случайно, то запросто справится, если постарается. И в этот раз, как она решила, Лола заслуживала наказания. Она пришла ближе к шести. Марселетт хоть и знала о том, что Лола придёт, снова собиралась разыграть для неё представление, как в день их знакомства, поэтому сделала вид, будто была удивлена ее приходом. Но она действительно была удивлена. За дверью, которую она открыла, стояла больше не та Лола, крепкая, как сельская молочница, а худая девушка, замученная голодом. Круглые веснушчатые щёки исчезли — теперь они были даже впалыми; глаза, которые будто бы ввалились, — усталыми, но по-прежнему надеющимися, и они ошалело выпучились, когда вместо Арно Лола увидела на пороге Марселетт. Корзина выпала у неё из рук. — Марси! — выдохнула Лола — от неожиданности у неё отнялся голос. Марселетт ей не ответила — лишь с отвращением посмотрела на свою бывшую лучшую подругу и рванулась в сторону, а когда Лола схватила ее за руку, вереща от досады, оттолкнула ее и стремительно побежала по лестнице наверх. Лола — следом, роняя извинения. — Прости меня! Прости! Они обе оказались в комнате с красным ковром, и тогда Марселетт дала волю своему негодованию. Она неожиданно остановилась, достала из несессера два сложенных письма — подставное от Лидии Гуффье для Арно и письмо Лолы для Марселетт с известием о гибели Арно — и, обернувшись, с остервенением бросила их Лоле в лицо. — Я умерла от чахотки?! — набросилась она на нее. — Арно погиб во время штурма Тюильри?! А сам-то он в курсе?! Лола была похожа на побитого щенка. Она чувствовала свою вину, ей было стыдно, но любовь делает с людьми странные, иногда жуткие вещи. Моро была не первой и не последней из тех многих, кто предал свою лучшую подругу, стремясь получить мужчину. — Прости меня, прости меня, Марси! — жалобно умоляла она, пряча глаза от стыда. — Я не знаю, что я сделала… — Я скажу тебе, что ты сделала! — выпалила Гуффье. — Ты солгала ему — мужчине, которого я люблю больше жизни, будто бы я умерла! А сама убедила меня в том, что мертв он! Неужели ты в самом деле рассчитывала, что он с таким же безрассудством бросится в твою постель, как ты ради него очертя голову бросилась в революцию?! Лола уже плакала. — Я не знаю, на что я рассчитывала… Я лишь думала, что так будет лучше для всех! — И так действительно лучше, — согласилась Марселетт с откровенной издёвкой. — Потому что благодаря тебе мы наконец-то вместе. Если бы не ты, милая Лола, я бы никогда не вернулась во Францию! И она улыбнулась приторно. Наполеон не зря посоветовал Арно оставить женские разборки женщинам. Лола закрыла лицо тощими ладонями. Костяшки ее пальцев и жилы сильно выделялись — так она исхудала. Оттуда, из Англии, трудно было представить, что пережили парижане за три года революции. — Я люблю его, Марси, ты даже не представляешь, как сильно я его люблю… — плакала Лола, то ли оправдываясь, то ли бросая новый вызов. — Ты даже не способна любить так, как люблю его я… С 14 июля 1789 года… Марселетт в который раз потянулась к шатлену. Сняла с крайней цепочки золотой флакон одеколона и почти насильно всучила Лоле. — Этот одеколон я купила в Лондоне для тебя, когда ещё считала своей лучшей подругой. Носи его с гордостью. Он же английский. Он действительно был английский. Но купила его Марселетт не Лоле, а для себя, и сейчас солгала, чтобы ещё сильнее устыдить обманщицу. Лола хлюпнула носом, развернулась и пошла прочь. В коридоре она встретила Арно, который стоял оперевшись на дверной косяк и слушая разговор со скрещенными на груди руками. Испугавшись его взгляда и боясь услышать упрёка от него, мужчины, ради которого она так низко опустилась и в глазах которого так низко пала, Лола резко отвернулась от него, накинула капюшон старого плаща, сбежала вниз по лестнице и выбежала на набережную, где разразилась горькими слезами. — Не слишком ли жестоко? — спросило Арно у Марселетт, чуть обождав. — Она заслужила, — ответила та равнодушно. Ей казалось, что доброта вся выжжена.