Марсельеза

Марселетт вбежала в комнату и, не церемонясь особенно, стала грубо будить Арно, схватив его за рубашку. — Просыпайся, просыпайся! — приговаривала она. — Нужно бежать, нужно бежать! Тут у нас вдруг что-то переламывается и возникает ощущение дежавю. Мы можем вспомнить Клодетт и Рафаэля, сбежавших из этого страшного города, но вернувшихся в Париж и нашедших здесь смерть. Причиной их гибели стал Жюльен, а Изабелла едва не обрекла на смерть Арно и Марселетт. Ещё немного — и письмо было бы отправлено Сен-Жюсту! Словно Марселетт была научена на ошибках Клодетт, она вовремя сообразила и потащила Арно за собой. — Что, что стряслось? — сонно пробормотал Арно, продирая глаза. — Изабелла! Предала нас! — Что это значит? — Он насупил брови и стал вставать. — Она жена Сен-Жюста! Тон Арно мигом изменился. — Что?! — изумлённо воскликнул он и вскочил. — Не беспокойся, я разобралась с ней, — поспешила девушка унять его тревогу. — Но, весьма вероятно, она солгала обо всем, так что выдвигаться к Лавуазье надо немедленно. Арно уже обувал сапоги. — В каком смысле ты разобралась с ней? — спросил он, быстро застёгивая ремень на штанах. Марселетт достала кинжал и демонстративно сдула с его кончика видимую одной лишь ей пылинку. Арно сразу всё понял. Когда они спешно проходили по коридору мимо комнаты Изабеллы, Арно остановился на плач ребёнка. Малыш так громко кричал, что его пробрало до самых костей. Он посмотрел в глубину комнаты и увидел кроватку ребёнка, к которой текли ручейки красной крови от трупа его матери. Корде никак не мог ему помочь. Он лишь понадеялся, что малыша вскоре найдут служанки.

***

Они пробрались по тёмным улицам без происшествий. Догадки Марселетт подтвердились — Изабелла лгала обо всем; не было никаких особых полицейских рейдов в это время ночи. Когда дверь дома Лавуазье открылась, на пороге оказалась Мария. Ее лицо перекосилось от радости: — Слава Богу! Мы думали, что-то случилось! Скорее заходите! И она затащила их обоих в дом, заперев дверь на три засова сразу. Потом она расцеловала Арно в обе щеки и крепко-крепко обняла, как будто к ней с войны вернулся родной сын, а потом то же самое проделала с Марселетт. Арно тем временем прошёл в гостиную и увиденное заставило его всерьёз насторожиться: Лола, Луше, де Лиль и кормилица Женевьева с Шарлоттой на руках, выглядели несколько подавленными, будто что-то произошло, но более всего виноватый вид был у Луше. Корде свёл брови к носу и неуверенным голосом спросил: — Где… где… где Антуан?.. Он обернулся к Марии, и ему сразу поплохело от ее скорбного вида. Женщина вышла из полумрака коридора со сложенными перед собой в замок руками. Когда тусклый свет упал на ее лицо, Арно заметил, как сильно она постарела за это время. Ей не было и сорока, — всего лишь тридцать шесть лет! — а революция уже превратила ее в старуху. — Арно, — медленно начал она и положила руку ему на плечо. Вид у неё был такой глубокий и печальный, что Корде не пришлось долго выдумывать, что именно он услышит, но всё же он надеялся на другое. — Антуана больше нет. Его казнили 8 мая. Трибунал признал его виновным в измене и участии в заговоре с врагами Франции… »…против французского народа, имевшем целью похитить у нации огромные суммы, необходимые для войны с деспотами». Арно тут же понял, что был виновен в его смерти. Великий Антуан Лавуазье был мёртв только потому что любил его. — Его друзья его не защитили, — продолжала Мария. Она была очень разочарована. — Учёные, которые должны были вступить в его защиту, ничего не сделали для его спасения. Ни всем известные заслуги перед Родиной, ни научная слава не спасли Антуана Лавуазье от гильотины. Он умолял председателя трибунала Коффингаля дать ему пятнадцатидневную отсрочку, чтобы довершить открытие, которое должно заинтересовать нацию, но Коффингаль ответил: — Народ не имеет надобности в химии и ему нет дела до твоих открытий.  Арно полным боли взглядом посмотрел на Луше. — Почему ты не сказал?.. — прошептал он. Луше виновато поднял на него глаза. — Казней стало слишком много… Я даже и не знал об этом. — Кто ещё погиб? — жестко спросил Корде. — Половина Парижа точно, — печально вздохнула Мария и присела на скамью рядом с Женевьевой, чтобы рассмотреть прелестное личико маленькой Шарлотты. — Гильотины работают и днём и ночью. Робеспьер сошёл с ума. Ему везде мерещатся заговоры и предательства. — Потом она посмотрела на Арно. — Он обосновал это теоретически. Сказал, что, чем больше у революции триумфов, тем злее ее враги. Он никому не верит с тех пор, как понял, что уже послал на гильотину самых достойных. Вокруг него остались одни разбойники. Жирондистов нет, Горы нет. Того гляди, и Сен-Жюста с Леба обвинит. Они единственные в Конвенте остались с головой на плечах. Так и было. Кроме того, и сам народ уже никому не верил: слишком уж много его кумиров было объявлено врагами. Все, кто когда-то носил великие имена, не сносил головы. И как же теперь французам кому-то доверять, когда каждый, кого они боготворили, был обвинён в страшных преступлениях против нации? «Если даже Дантон предал нас, откуда нам знать, что Робеспьер не предаст?» — шептались они между собой. — Елизавету в мае казнили, — вспомнил Луше. — Сестру Людовика. Всю королевскую семью обезглавили. Один только сын Антуанетты остался, и тот не жилец. Помяните моё слово, его они тоже угробят под видом какой-нибудь болезни! Ребёнка обвинить в заговоре и казнить — это уж слишком даже для них, так что найдут способ избавиться. Да и… Кто кому докажет, что его убили? Лет так через триста никто вообще не будет задумываться, в самом деле ли Людовик XVII умер от болезни или его убили, потому что к тому времени и вовсе обвинить будет некого… Удобная штука! Елизавету Французскую в самом деле казнили в мае. Палач Сансон хорошо запомнил ее последние дни и написал об этом в своём дневнике: Принцесса со взорами, постоянно обращавшимися к небу, улыбкой на устах, даже когда Фукье обвинял в участии во всех заговорах ее семьи и выбирал самые бранные названия, походила на святую, сошедшую из рая. Она с большим спокойствием, присутствием духа отвечала на все вопросы. Когда ее спросили, зачем она сопровождала Людовика во время бегства его в Варенн, то она отвечала: — Все побуждало меня последовать за братом; я сочла за долг свой не покидать его ни в этом, ни в других случаях. Когда же Дюма заметил ей, что она принимала участие в оргии телохранителей и Фландрского полка, она отвечала: — Мне совершенно неизвестно, происходила ли эта оргия или нет; я объявляю, что меня и не извещали о ней и что я и не думала принимать в ней участие. Дюма доказывал, что ответы Марии-Антуанетты обнаружили виновность Елизаветы. — Вы не можете отрицать, — прибавлял он, — что в рвении вашем оказать услугу врагам нации вы взяли на себя труд жевать пули, назначенные для патриотов, чтобы они вернее наносили им смерть. Такое бессмысленное обвинение не нарушило однако спокойствия подсудимой — она без раздражения или нетерпения отвечала: — Все возводимые на меня обвинения суть не более как клевета, не имеющая и тени вероятности. Так как заговор никогда не бывает без соучастников, то к принцессе присоединили еще 23 обвиненных, и я оставил заседание, когда приступили к их допросу. Тогда был час пополудни; около трех часов Деморе, остававшийся в зале, сошел и сказал мне, что все осуждены после совещания, продолжавшегося только двадцать пять минут. Он принес мне приказание приступить к немедленному исполнению приговора. Как глава заговора, который признан был присяжными, Елизавета должна была быть казнена последней. В этом отношении Дюкрей дал мне весьма строгие наставления. Она оставалась на месте, окруженная жандармами в то время, когда казнили ее спутников. Я несколько раз смотрел на нее: она не переставала молиться, обернувшись лицом к эшафоту, но не подымая глаз. Молодой Монморен и Лот, слуга, кричали: — Да здравствует король! Это возбудило в публике большое негодование. При каждом падении ножа народ стал аплодировать и кричать в ответ: — Да здравствует нация! Принцесса, углубившаяся в размышления более возвышенного свойства, совершенно равнодушно слушала эти крики и рукоплескания; она оставалась неподвижной подобно статуям веры, лица которых не могут иметь другого выражения как любовь к Богу. Когда пришла ее очередь, она взошла по ступеням весьма медленным шагом, слегка содрогаясь; голова ее была опущена на грудь. В ту минуту, когда она подошла к ножу, один из помощников хотел снять платок, покрывавший ее плечи. Она сделала невольное движение и воскликнула с необыкновенным выражением стыдливости: — О! Ради Бога! Вслед за тем нож упал и отсек ей голову. Она была погребена в Муссо вместе с другими казненными в одиннадцать часов вечера; на тело ее насыпали много извести, подобно тому, как сделано было для короля и королевы. Арно боялся такого же конца для своей жены и той ночью пытался уговорить Марселетт взять Шарлотту и, по крайней мере, вместе с Лолой и Женевьевой бежать обратно в Баньоле, но Марселетт нежно поцеловала его и сказала: — Я твоя жена. Я дойду с тобой до самого конца.