***
Тянь ловит Мо одного почти в ночи у небольшого окна на втором ярусе. Шань изучает улицу снаружи, в чем-то жалея, что теперь он вынужден находиться в человеческой форме. Быть зверем проще. Остальные уже успели разойтись и устроиться на ночлег, снизу доносятся тихие голоса оборотней Хуа, то и дело прерываемые любопытным голосом Цзяня. Тот все полдня докапывался то до одного, то до другого, то до чуть расслабившегося и потерявшего бдительность Чжаня. Рыжий даже в чем-то ему завидует, Цзянь умеет чувствовать себя комфортно даже среди тех, с кем вампиры когда-то давным-давно воевали. — Малыш Мо, давай поговорим, — Хэ Тянь улыбается и даже не делает попыток влезть в личное пространство, но от простого присутствия рядом у Шаня встают дыбом волоски на шее. — Про что? — Рыжий чуть наклоняет голову и смотрит на Хэ исподлобья. — Про Чена, — пожимает плечами Тянь и прикуривает сигарету. Снова где-то умудрился раздобыть эту вонючую гадость. — А что с ним? — огрызается Шань больше на автомате, чувствуя снова то противное желание сбежать и спрятаться от пронзительного взгляда младшего Хэ. — Ничего, — тем временем затягивается Тянь. — Пока ничего. — В смысле? — Ты никогда не думал о том, что все болезни протекают одинаково? — Тянь неопределенно взмахивает рукой, заставляя сигаретный дым змеей свернуться вокруг запястья. — Разве он болен? — удивляется Мо. — Сходи и сам посмотри, — улыбается младший Хэ. — Не буду я на него пялиться, — мигом огрызается Шань. — А я-то думал, что ты любишь спасать вампиров на пороге смерти. Хэ смотрит пристально, так, что у Мо краснеют уши. Рыжий невольно вспоминает ту ночь, нападение и собственный необдуманный поступок. Надо же было так вляпаться, Тянь теперь его постоянно будет этим дразнить. Хэ тем временем переступает с ноги на ногу, устав ждать хоть какого-то вразумительного ответа от Мо. — Ты мне доверяешь? — Нет, — буркает Шань, но с Тянем такие вещи сроду не проходят, поэтому спустя мгновение младший Хэ тащит брыкающееся тело туда, где Чен раскладывает спальный мешок. Старший брат оборачивается на шум и сдавленные ругательства и вопросительно осматривает младшего. — Что? — Ничего, — будто это не Тянь сейчас тащил Мо к Чену через полсклада. Рыжий все еще пытается выдрать руку из захвата. — Да? — Чен прищуривает глаза, будто пытается заглянуть Тяню в голову, чтобы рассмотреть, ради чего младший Хэ сейчас удерживает на месте пытающегося смыться Шаня. — Я просто хотел сказать, что Малыш Мо бывает таким неловким, — Тянь улыбается настолько хитро, что даже Рыжему становиться понятно, что сейчас произойдет то, ради чего все и затевалось. Тянь, тем временем, дергает Шаня еще ближе к себе, выворачивая руку так, что Мо невольно оказывается между ним и Ченом, почти перед самым носом последнего. Пару мгновений ничего не происходит, а потом Рыжий чувствует резкую боль в запястье. Черт, этот полоумный его поцарапал! — Ты совсем охуел?! — Шань с бешеной силой начинает выкручиваться из захвата, но Тянь попросту перехватывает его другой рукой под челюстью, недвусмысленно надавливая на сонную артерию, и шепчет: — Заткнись и стой смирно. Рыжий чувствует, как собственный желудок бухается куда-то в ноги, а сердце наоборот пытается выпрыгнуть через горло, и, кажется, только рука младшего Хэ удерживает его внутри. — Что ты творишь? Мо ловит полубезумный, почти черный, взгляд Чена, и застывает. Так вот к чему были все эти разговоры про жажду, смерть и доверие. Этот Хэ, сука, Тянь решил его использовать, чтоб он сдох! В прошлый раз Тяня держал Чен, а теперь все наоборот, нет никого, кто сможет помешать младшему Хэ поступать так, как ему захочется. Вот влип. Чен тем временем будто выныривает из своих мыслей, смаргивает и прикрывает глаза рукой. — Уходи, — голос старшего звучит сдавленно. — Немедленно. — Нет, — отвечает над самым ухом Рыжего Тянь и даже, скотина, не дергается. — Прекрати играть в свои игры! — Чен отнимает руку от лица и с силой выдавливает изо рта эти слова в лицо младшего брата. Мо на какой-то миг думает, что лучше бы Чен кричал, тогда сюда сбежалась бы вся округа. — Нет, — снова с непрошибаемым спокойствием отвечает Тянь. Рыжий чувствует, как заломленную руку опять обжигает болью, и еще раз пытается вырваться. — Стой смирно, Малыш Мо, если не хочешь, чтобы Чен умер, — обдает жаром дыхания правое ухо Шаня, а руку сдавливает железная хватка. Мо чувствует, как по предплечью начинает стекать собственная кровь. Неужели Тянь говорит серьезно? Рыжий внимательней всматривается в лицо Чена, пытаясь найти ответ. — Блять, — тихо ругается старший Хэ и, видимо, сдается. Тянь медленно ослабляет хватку на заломленной руке, но полностью ее не выпускает, лишь направляет движение, разворачивая расцарапанное запястье Рыжего в сторону старшего брата. — Можно? — спрашивает Чен у Мо и неуверенно тянет свою руку к Шаню. Рыжий нервно сглатывает, силой воли заставляя загнанно бьющееся сердце успокоиться, и прикрывает глаза. Теперь он может только слышать и ощущать, отчего слух моментально обостряется и начинает различать малейшие шорохи, а спина чувствует пульс жизни позади него. Вот рука Чена аккуратно обхватывает оцарапанное запястье вместе с ладонью младшего Хэ и тянет вперед. Вот Тянь наваливается на спину Рыжего и заставляет того шагнуть чуть вперед. Вот Шань чувствует жар, исходящий от старшего Хэ, и зажмуривается сильнее, ожидая прикосновения клыков к руке. Но Чен не кусается, а только лишь прижимается сухими губами к царапине и втягивает кожу в рот. Шань вспоминает, как Тянь кусал его в поместье, и невольно сравнивает. Младший Хэ не церемонился с попавшим к нему в зубы Мо, брал свое властно, а Чен старается не причинять лишнюю боль. Такие разные. Рыжий приоткрывает глаза и сталкивается со взглядом старшего Хэ. Кажется, Чен следит за любым проблеском эмоций на лице Шаня, ищет что-то в глазах напротив, и Мо сдается окончательно. Какая разница — укусит его один Хэ или оба. Чен, видимо, улавливает эту мысль и кусает. Черт, Рыжий уже и забыл, как это больно. Да нихрена они не разные! После второго глотка старший Хэ валится на пол точно так же, как и младший когда-то, а у Мо лишь чуть шумит в голове. Странно, иммунитет у него, что ли, выработался? Однако, сзади него часто дышит младший братец, и Шань уверен, что одним укусом он сегодня не отделается. Тянь разворачивает Рыжего к себе лицом и точно так же, как до этого Чен, подносит запястье Рыжего к губам. — Процент за посредничество, — улыбается младший и прижимается ртом к ране. На Тяня кровь Мо не оказывает того успокоительного эффекта, что на старшего, он отрывается от руки, облизывая губу, заляпанную кровью, неуловимым движением закрывая кровоточащую рану вампирской магией, и хмыкает: — А теперь можно и отдохнуть. Рыжий нервно выдирает руку из захвата и слегка осоловело озирается, пытаясь собрать мысли в кучу и вспомнить, где он сегодня спит. — Куда собрался? — останавливает его вопрос Хэ, как только он делает шаг прочь. — Сегодня ты спишь здесь. Рыжий прикидывает свои силы, прикидывает, хватит ли ему сейчас духу в очередной раз спорить и отбиваться от Тяня, и решает, что сегодня разговоров с младшим Хэ было достаточно. — Хороший мальчик, — привычно ухмыляется Тянь. — Иди и принеси свою постель. И не вздумай куда-нибудь сбежать по дороге. Будь прокляты эти вампиры, особенно избалованные мудаки с королевскими замашками! Спустя полчаса на складе воцаряется тишина.***
Он лежит на мягкой траве, а над головой плывут облака. Стоит самый разгар лета, когда небо такое синее и густое, будто диковинный мед. Он с наслаждением вдыхает пряную сладость летнего дня и поворачивает голову, устраиваясь поудобней в пышной траве лесной поляны. Неподалеку виднеется расписной бок одного из шатров. — Вставай, волчонок, скоро обед, — окликает его чей-то голос. Он поворачивает голову, стараясь рассмотреть говорившего и застывает в изумлении. — Мама? Невысокая рыжая женщина стоит неподалеку и улыбается, он помнит, как маленькие морщинки разбегаются от глаз к вискам солнечными лучиками. — Но как?.. — Глупенький, — смеется теплым грудным смехом женщина, — ты звал, я пришла. Он наконец-то подскакивает от земли и бежит к матери, все еще не веря своим глазам. Она здесь, рядом, живая, невредимая. На секунду он застывает в нерешительности, боясь дотронуться, словно женщина растает под его пальцами, исчезнет как дым. А она улыбается. Он тянет ладонь, касается такого родного плеча и выдыхает, чувствуя под рукой тепло. Она здесь, она действительно здесь! Он обнимает ее и утыкается лбом в изгиб плеча. — Какой ты странный сегодня, волчонок, — опять смеется женщина, чуть отстраняется, заглядывая в его глаза. — Пойдем, иначе все съедят без нас. Они бок о бок возвращаются на стоянку, где вовсю кипит жизнь. Тетушка плетет корзину из лозы, рядом братишка, высунув язык от стараний, повторяет за ней движения рук, но его корзинка все никак не хочет получаться такой же аккуратной. Мимо проносятся две сестренки, пиная расшитый цветными грубыми нитками мяч. Он дома. Огромный котел пахнет мясом и мамиными приправами. От одной только мысли, что он снова попробует ее стряпню, рот наполняется слюной. Он сглатывает и оглядывается в поисках собственной миски, но мама знает все наперед, и все так же улыбаясь, протягивает ему полную чашку густой похлебки. Он присаживается прямо тут же у котла, глядя, как мать наполняет миски другим сородичам, но густой наваристый бульон отказывается лезть в горло. Убедившись, что никто не остался без еды, мама наливает похлебку себе и присаживается рядом. — Что случилось, волчонок? Суп не вкусный? — Мне приснилось, что ты умерла, — он с трудом проталкивает эти слова в горло. Улыбка матери становится очень грустной и печальной. — А может, тебе приснилось, что я жива? — тихо-тихо спрашивает мама. Он чувствует, как к горлу подкатывает комок. — Но ты же здесь, рядом. — Не надо спрашивать меня об этом, — качает головой мать. — Что мне тогда делать? — он почти плачет. — Идти по дороге, волчонок, — заглядывает ему в глаза мама. — И ни в коем случае не останавливаться. Он мотает головой. — Не хочу. — Ты обещал поиграть с сестрами, — прерывает его мать и указывает рукой в сторону веселящихся девчонок. И вот он уже пинает мяч. Остаток дня пролетает незаметно, день клонится к закату, а он еще столько не успел спросить. — Волчонок, пора спать, — опять окликает его мать и манит в расписной шатер. Он помнит свое покрывало, которое становилось все больше с каждым годом, пока он рос. Он помнит с какой любовью мать подбирала подходящие кусочки тканей, складывая их в узор, и послушно забирается под одеяло. Мама присаживается рядом. — Спи, волчонок, я еще посижу. — Спой мне, пожалуйста. Он помнит, как мама пела ему на ночь. Она мягко усмехается над самой головой и затягивает старую колыбельную, которую пели еще тогда, когда и матери не было на свете: — Крадется ночь на мягких лапах В тени затихших седых гор. Ложиться спать пора волчатам, Соткали звезды свой узор. Увидишь ты во сне Богиню, Что землю с небом создала, Скажи ей тихо свое имя, Когда посмотришь ей в глаза. Дарует нам она надежду, Найти утрату всех племен, И тот найдет ответ, кто прежде Был назван древним из имен. Услышат горы шепот ветра, Что песню сложит перемен, И разнесет он весть по свету — Найдут скитальцы отчий дом Засыпай, волчонок, по какой бы дороге ты ни пошел, я всегда буду рядом, чтобы поправить тебе одеяло. Он уже почти засыпает, в полудреме нащупывая ладонь матери, и сжимает ее в своей.