§
Погода к работе не располагала вообще: солнце светило даже сквозь задвинутые жалюзи, тёплый весенний ветер гулял по кабинету немецкой кафедры, подстрекая всё бросить и уйти гулять. Но Слава сопротивлялся, как мог. Усевшись за дальний стол отсутствовавшего в данный момент Мамая, он заполнял долбанные ведомости, прикрыв ладонью лицо, чтобы не видеть ярких солнечных лучей, и хотел, чтобы рабочий день поскорее закончился. Хвала небесам (а точнее, белым ночам), уже в апреле после шести было всё ещё светло, и Машнов планировал пройтись пешком до дома. В такую погоду грех спускаться в метро... - Слав! - позвал Мирон из своего кабинета. Переглянувшись с Женей, Машнов поднялся и нехотя направился к начальнику, по пути бросив себе на стол ведомости. Он исчез за дверью кабинета Фёдорова, лишь немного прикрыв её за собой. Едва Слава вошел, Мирон поднялся со своего трона и протянул ему руку над столом. Брови Машнова непроизвольно свелись к переносице, когда он это увидел, но протянутую руку Слава неспешно пожал. - Ты проделал просто колоссальную работу с Вашингтоном, - негромко произнес Фёдоров. - Я был не один, - коротко ответил Слава, изучая взглядом хаотично разбросанные бумаги на столе Мирона. - Я знаю. И я восхищен тобой и тем, что ты сделал. Спасибо тебе. Последняя фраза прозвучала чуть тише и намного мягче. В голосе Мирона в тот момент переливались благодарность, почтение и признание. То, чего от Мирона не услышишь за обычными разговорами о делах кафедры или факультета. Подняв голову, Слава посмотрел ему прямо в глаза, которые подкрепляли сказанное. Отчужденно (и даже в каком-то смысле безучастно) кивнув, Машнов покинул кабинет. А Мирон вышел из состояния контроля и понимания ситуации: Слава не улыбнулся, не пошутил ни одной шутки (а Мирон так надеялся на его отменное чувство юмора), не побежал в общий кабинет с криками "Повтори для всех!", не стал издеваться или диктовать условия несудимых победителей... А просто безэмоционально кивнул и ушел. Приоткрыв рот, словно желая что-то сказать пустому кабинету, Фёдоров в растерянности осел в своё кресло. В конце концов, он ведь хотел, чтобы Слава стал сдержаннее. И тем не менее, это вообще его не обрадовало. Краем глаза отметив, как Слава вышел из кабинета Фёдорова и, быстро забрав ведомости со стола, тут же покинул кафедру, Ваня решительно поднялся со своего места, прошагал к Мирону и закрыл за собой дверь. Фёдоров сидел в глубокой задумчивости, уставившись в какой-то лист, и не заметил его. Ване было понятно, что он даже не вникает в смысл того, что читает — думал Мирон явно не о работе. - Мирон, вставай, - твёрдо сказал Евстигнеев. - Перерыв на перекур. - Что? - в такой растерянности Ваня давно его не видел. - Тебе проветриться надо, - сказал он и кивнул на балконную дверь. - Пойдем. Они вышли на балкон, достали сигареты и курили в тишине, пока Ваня не произнес: - Скажи ему. Выдыхая дым, Мирон мрачно рассмеялся. - Что бы я ни сказал, уже поздно. - Ты не можешь этого знать, - ровным тоном проговорил Ваня. - Ты совершил ошибку, все ошибаются. И, если ты сам не можешь себя простить, это не значит, что никто не может. Мирон молчал. - Лучшего друга ты так уже проебал. - Ваня, - угрожающе произнёс Фёдоров. - Мирон? - невозмутимо ответил Евстигнеев. - Не смог простить себя и решил, что и Дима не сможет. Сними корону, Мирон, у тебя есть право быть уязвимым. - Ещё про токсичную маскулинность мне расскажи. - Тебе? Да ты что. Ты об этом энциклопедию в десяти томах издать можешь. Усмехнувшись болезненному подъёбу друга, Мирон сделал последнюю затяжку и, мазнув окурком по нижней стороне перил, выкинул его в маленькую урну, специально поставленную в углу для этих целей. - Ты бы видел его лицо. - Я ежедневно вижу его лицо. - Нет, Вань. Ты не видел его лицо, когда я благодарил его за Штаты. Если бы видел, поменял бы свой текст выступления. Открывая балконную дверь, Фёдоров кивнул на Ванину шею. - Воротник поправь, - бросил он, указав на водолазку Евстигнеева и стараясь звучать нейтрально (когда-то ведь именно Ваня советовал ему застегивать рубашку после Славиных выступлений на его шее). Молниеносно подтянув воротник выше, Евстигнеев с каменным лицом кивнул в знак благодарности. Мирон зашел обратно в кабинет и попросил Ваню вернуться к работе. Вот чего уж Евстигнеев точно не мог сделать — так это прочесть Славины мысли, хотя и имел свои представления на этот счёт. Видеть Мирона в таком состоянии было больно, но и смотреть на кардинально переменившегося Машнова было не самым приятным. Ваня знал, что Мирон его услышал. Но он не мог знать, настолько ли был неправ его друг, когда говорил о том, что уже поздно.§
Смеясь в голос на весь коридор второго этажа филфака, Светло только сейчас начинал понимать, как легко, оказывается, было пройти весь этот путь со сдачей экзаменов. Он держал в руке зачётку, где не хватало только оценки Славы (его экзамен как раз начинался через десять минут), слушал охуительные истории про сдирание под носом у самогó Мамая от Серёги, искренне угорал с комментариев девчонок и Пети (который после ситуации с Евстигнеевым даже вырос в их глазах, да и в целом оказался не таким уж неприятным типом), вообще не нервничая и к тому же периодически призывая судорожно повторяющих устные темы отличниц. А что нужно было в итоге для такой простой проходочки? Всё та же поддержка друга, который перестал делать что-то за Ваню и вместо этого помог ему разобраться в том, что было непонятно; всё те же лояльные преподаватели, а в роли надзирателя всё тот же лютый деспот Фёдоров. Из нового — крутой одногруппник в лице Серёни, трезвое сознание и... Отношения. С преподавателем. С которым они, усевшись редактировать выпускную работу, просидели так ровно пять минут, а затем, выкинув в сторону Ванин ноут, занялись сексом вместо диплома, и после этого решили проверять его только в университете, сидя по разные стороны длинного стола. Экзамен свой у их группы Евстигнеев проводить не стал. Всем было понятно, почему так произошло, но подойти к нему и извиниться осмелился далеко не каждый. Иван Игоревич собрал их в день консультации и проставил большинству автоматы на основании тех баллов, которые у него уже были, а несогласным предложил ответить на один вопрос. Он делал всё это со своим классическим непроницаемым лицом, но Ване не нужно было знать его близко, чтобы понимать, что ему больно за ту реакцию и недоверие. - Здрасьте, да, - вернув Ваню в реальность, голос Машнова раздался поверх шума приветствия четвертого курса. - Давайте не будем устраивать столпотворения в коридоре и долгие нервирующие ожидания, сопровождающиеся голодными играми за очередность сдачи. Заходите все в двадцатую. Протянув Алине ключ, Вячеслав Валерьевич вручил свой ноут Серёже не глядя и направился на кафедру зарубежной литературы, проигнорировав возгласы одобрения и благодарности со стороны студентов. Ваня вошел в большую аудиторию вслед за девчонками, поржав с того, как Петя галантно пропустил его вперед. Обычно преподаватели выбирали для экзаменов маленькие кабинеты, где можно пристально следить за студентами и контролировать добросовестную сдачу экзамена. Но Вячеслав Валерьевич Машнов не был обычным преподом. Кинув рюкзак на третью парту и уступив Кате место за четвертой, Ваня сказал ей сесть на левый край, а сам занял правый, прикинув угол так, чтобы с преподавательского стола девушку не было видно за ним. А вот Серёжа уселся прямо перед ним, и Ваня пихнул его влево, чтобы тот сдвинулся. Однако остальные расселись именно в классическом варианте один за другим. Что, разумеется, сразу же отметил вошедший с распечатками преподаватель. - Коллеги, ну вы что, в первый раз? - вздохнул Машнов, шагая вдоль рядов к своему столу. - Вот сразу видно, что к Светло это не относится... - он махнул рукой на Ваню, и многие повернулись к нему. - В шахматном порядке распределились, быстро! - стальным тоном скомандовал Вячеслав Валерьевич. - Сделайте хотя бы вид, что уважаете меня и не собираетесь списывать. Поднялся шорох, все стали перемещаться туда-сюда, многие садились неправильно и двигались под взглядом Машнова, на лице у которого было написано "да ёб твою мать, детский сад". - Чудно, - кивнул Вячеслав Валерьевич, когда все заняли места как нужно. - Подходим ко мне по одному, можно очередью, но без ругани, иначе я стану злым. Тянем билет, говорим мне номер, я даю текст для перевода, садимся и молча пишем. Телефоны на стол мне. После того как все взяли билеты с текстами, оставили свои мобильники и расселись, Машнов открыл ноутбук и погрузился в него. - У вас сорок минут, кто первый всё сделает — прошу. Как и ожидалось, Серёга справился раньше всех. Он уселся перед Вячеславом Валерьевичем, ответил на пару его вопросов, вытянул устную тему и минут десять обсуждал с ним на немецком государственный строй Германии. Получив свое заслуженное «отлично», Серёжа поблагодарил Машнова, подмигнул Ване на выходе и показал, что подождет его. Сам Ваня был готов идти следующим, но пропустил вперёд двух нервных девчат. Когда он шёл по проходу к Машнову, тот не сдержал улыбки, но быстро вернул своему лицу серьёзность. - Ну что, Вань, сложный был текст? - Сложный был год, - тихо ответил Светло, протянув преподавателю свои ответы. Просмотрев его перевод, Вячеслав Валерьевич пару раз кивнул, а затем сказал: - Тяните тему. Даже вопросов не задал? Нахмурившись, не понимая, чего от своего друга-препода ожидать, Ваня вытянул природные катаклизмы. Он начал улыбаться, едва бросил взгляд на название темы, затем усмехнулся в лист и, подняв голову на Машнова и увидев его выражение лица, рассмеялся в голос на весь кабинет. - Иван, - строго осадил его Вячеслав Валерьевич, - держите себя в руках. - Это нервное, простите... - улыбаясь, ответил Светло. Ему казалось, что, еще немного, и он готов разрыдаться от счастья, здесь и сейчас. Запрокинув голову назад и сделав глубокий вдох, Ваня принял нейтральную позу, выдохнул и начал вещать на немецком о наводнениях, землетрясениях и прочем. Он всё продолжал и продолжал, вспоминая пример за примером, обращаясь к картинам из прошлого: вот осенью Слава на улице прощается с ним, бросая напоследок про Баварию, вот Ваня сидит напротив в опустевшем кабинете главного корпуса и добавляет фактов к его рассказу, когда за окном уже давно стемнело, а голос препода обволакивает, возбуждает и нервирует. Вячеслав Валерьевич не перебивал и не встревал, только пару раз помог наводящими вопросами, когда Светло слегка терял нить. Молча взяв его зачётку, когда он закончил, Машнов что-то вывел там, расписался, закрыл и вручил её Ване. - Гос и диплом, - глядя ему в глаза, еле слышно произнес преподаватель, отдавая зачётку, а затем повысил голос. - Иван, Вы молодец, можете быть свободны. Кто следующий? На выходе Ваня открыл зачётку и увидел там «отлично» стоимостью девяносто пять баллов. Его любовь к Славе была безгранична, но в этот момент рисковала побить все рекорды. Быстро записав Ване голосовое о том, что на экзамене ему попалась та самая тема, которую он ещё в начале года сдавал ему как долг, Светло налетел на Серёгу, сграбастав его в объятия, и заявил, что отмечать они идут прямо сейчас. Но сначала Ване нужно отлучиться на пятнадцать минут.§
В разгар рабочего дня, пока все преподаватели немецкой кафедры были на парах или проводили экзамены, в дверь кабинета Фёдорова постучали. - Мирон Янович, можно? В проеме появилась голова Вани Светло. Закончив предложение в письме, которое печатал, Фёдоров кивнул, сказав: - Да, заходите. Закрыв за собой дверь, Светло мялся у порога. Мирон пристально смотрел на него, уже понимая, что тот пришел явно по какому-то не особо веселому и мало касающемуся учебы поводу. - Скажете, зачем Вы здесь? - спросил прямо Фёдоров. - У меня не так много времени. Закивав, Ваня приблизился к имперскому столу, но не сел, как это обычно делали студенты или преподаватели — он остался стоять, пытаясь набраться смелости для какого-то высказывания. Мирон видел это, но облегчать ему жизнь не спешил, пусть сам решается, раз уж пришел сюда и отвлек своего завкафа от работы. Сделав глубокий вдох, на выдохе Светло достал свой мобильный из кармана, и понеслась: - Мирон Янович, я считал Вас плохим человеком, недостойным того, чтобы быть окруженным столькими замечательными людьми. И уж тем более, я очень переживал за своего лучшего друга, которого угораздило связаться с Вами самым тесным образом. Поменял ли я своё мнение о вас после того, как сблизился с Вашим другом? Возможно. Но не настолько, чтобы начать Вам симпатизировать. И сейчас я здесь не из-за Вас, а из-за своего друга. Однажды Вы удалили кое-что, не прослушав, чем оказали огромную услугу Славиным самолюбию и гордости. И я бы с радостью послал Вас на все четыре стороны, забив на эту вымученную корочку о вышке, потому что мой друг мне важнее. Но именно потому что мой друг мне важнее, я здесь. Хотя мог просто переслать вам войс, и даже не со своего телефона, а с телефона кого-то из моих преподавателей. Ваня нервно сглотнул и уставился в экран телефона, где через несколько секунд перекинул Фёдорову огромное голосовое. - Но я молчать больше не могу. Приношу дикие извинения, однако, пока не выскажусь, я не уйду. Если Вы сейчас снова удалите эти восемь минут речи, вы будете самым большим идиотом на свете. Мирон понятия не имел, почему он позволяет Светло говорить с ним в таком тоне. Но Мирон знал, что все завязано на Славе, и если бы не он, то Светло полетел бы из кабинета ещё на первом своём вдохе. А Фёдоров сидел и слушал его, плотно сомкнув губы и надеясь... он даже не знал, на что надеется — просто внимал оскорблениям в свой адрес, молча соглашаясь с ними, и ждал чего-то, что даст ему хотя бы крошечную надежду. Надежду вернуть Славу. - Я не слышал голосовое целиком, только первые секунды. Меня это не касается, и мне этого хватило. Вам... Не знаю. Но Вы должны услышать всё. Фёдоров коротко кивнул, глядя на стол, где только что засветился экран мобильного, показывая, что ему пришло сообщение в «Телеграм». - Но лучше бы Вы прослушали его ещё тогда, - не смог не добавить Ваня, уходя. Едва дверь за ним закрылась, Мирон схватил телефон и нажал на кнопку разблокировки. Открыл «Телеграм», а в нем — пустой диалог с неизвестным номером, где было только одно сообщение — пересланное голосовое. Фёдоров коснулся пальцем треугольничка, откинувшись на спинку в своём кресле. - Зай, я... блять, прости. Но блять, я ничего не могу с собой поделать, мне хочется говорить «зай» и «солнце», «мой хороший» и тэ-дэ... Мирон ощутил, как по всему телу побежали мурашки. Голос Славы был очень глухим, сильно севшим, за одну только услышанную Фёдоровым фразу он несколько раз срывался на хрип. - Я так хочу, чтобы ты был рядом. Я хочу, чтобы ты всегда был рядом. Блять... Ты убьешь меня.... Да я сам убью себя за эти сопли, когда протрезвею. Похуй... Слава сделал большую паузу, которая продлилась больше тридцати секунд. Мирону казалось, что за это время он вообще не дышал, вслушиваясь. - Прости, что я посреди ночи тебе присылаю голосовое, в котором, убранный в говно, пытаюсь что-то тебе сказать... я так много хочу тебе сказать. Солнце, не отталкивай меня, я могу принять тебя тем, кем ты являешься... Я уже принял. У Славы дрожал голос, и Мирон вновь почувствовал, как по всему телу проносится целое стадо мурашек. - Я хочу, чтобы ты был моим, я знаю, я хочу очень дохуя, но я реально хочу, чтобы ты был моим. Чтобы ты был только моим. Ты говорил, что никаких рамок это не устанавливает и что каждый из нас волен ебаться с кем хочет, где хочет и как хочет, но ты никогда не ебался ни с кем, кроме меня... Не нашёл время? Хуйня. Я тоже что-то для тебя значу. Что-то... Может, я трахаюсь хорошо, и ты решил не тратить силы на тех, кто не трахается так же хорошо, как я... блять... Блять, я себя возненавижу, когда протрезвею. Блять, я даже все понимаю это, и все равно продолжаю пиздеть тебе без остановки. Потому что ты... - Слава делает резкий вдох, и снова пауза. - Потому что ты мой хороший маленький мальчик, поебать на возраст, старше-хуярше и тэ-дэ, тебе нужна поддержка, настоящая, крепкая, тебе нужен человек, на которого можно положиться, тебе нужно, чтобы тебя понимали и ценили, принимали твою хуйню адскую и поведение мудацкое, хотя ты совсем не такой, просто ты уже забыл, как это — иначе... Тебе нужен человек, который все это поймёт и не захочет тебя переделывать или воспитывать, который тебя поддержит и всегда придет тебе на помощь, и я знаю, что у тебя есть твой ахуительный друг, мистер «Я-ебу-студента, но-я-так-пиздат, что-мне-даже-это-можно», но ты не можешь открыться полностью даже ему. Потому что тот человек, который тебе нужен — это я. Мирон сам поставил на паузу и принялся дышать по счёту. Как же можно было... Мирон даже не пытался контролировать себя — он просто врубил запись дальше, чувствуя, как жжёт глаза. - Мне без тебя хуево. Да, я напридумывал себе хуй знает что, надеюсь непонятно на что, ставлю себя выше, чем я есть... и тэ-дэ... Но я так хочу быть с тобой, быть... твоим... Я готов уволиться. Чтобы вся эта «хуйня», как ты сказал, не мешала твоей работе, твоей миссии... Я вообще пошёл работать на кафедру по фану... Но я... - Слава снова делает большую паузу, Мирон жадно слушает его неровное дыхание и автоматически стирает ладонью мокрую дорожку с правой щеки. - Я остался из-за тебя. Я хотел научиться работать, как ты... Хотел узнать, о чем ты думаешь... Хотел тебя. Я мечтал о том, как буду трахать тебя на твоём же столе... Мысли о сексе с тобой реально мешали мне работать. Ты мешал мне работать. Я так сильно хотел тебя, что дохуя удивился, почему не сдержался только аж на том корпоративе. И я восхищался тобой, я ненавидел тебя и восхищался тобой. До того, как секс перешёл в… в постоянные мотания друг к другу домой и душевные захватывающие разговоры, я чувствовал себя победителем, думал, раз смог разложить Фёдорова на его же столе — красавчик... Но потом я стал узнавать тебя, и лучше бы эта хуйня никогда не происходила... - и после этого голос Славы вдруг зазвучал очень твёрдо. - Я знаю тебя, Мирон. Я понимаю тебя. Я хочу быть с тобой. В полной мере осознаю, что это значит. И я — тот, кто тебе нужен. После нескольких секунд шороха запись закончилась, а Мирон продолжал сидеть с абсолютно пустым взглядом, уже даже не замечая того, как сильно намокли обе его щеки. «Зайди ко мне» — напечатал Фёдоров Славе на каком-то жутком автопилоте. «Экз» — сразу ответил тот. «После экзамена» — в другой ситуации Мирон бы подумал, что лучше вообще ничего не писать, но сейчас ему было откровенно похуй. Слава был лаконичен: «Ок».