Смилуйся, Андрасте

Каллен склонился над сундучком. Мягкая багровая обшивка светится при пламени свечи, но ярче всего и притягательнее — металлический блеск. В нем все — и жизнь, и смерть. Его спасение и погибель. Он откинулся на спинку стула, впившись взглядом в потолок. Челюсть напряжена до предела — кажется, что зубы полопаются. Внутри чувствуется тянущий голод, холодок — нет, он не хочет есть. Он изголодался по другому. Каллен ухмыляется — сколько власти имеет бутылек с синей жидкостью! Когда ты смотришь на него, он кажется тебе живым: он зовет тебя, успокаивает, поет тебе песни о мире, силе и жизни. Когда он внутри тебя, ты чувствуешь, что вот он — предел человеческого развития. Ты кажешься себе совершенным — ты силен, умен, ловок. Нет ничего, что могло тебя бы сломить, остановить. Но когда его песнь покидает тебя, последняя нота убивает — ты становишься животным, чья цель — найти еще, еще… Лириум — пытка. Каллен истинно завидовал тем, кто никогда в жизни его не пробовал, ведь они свободны от лириумных оков! Перед ними стоит столько целей, которых нужно достичь, столько работы до совершенства — естественность процесса закаляет. Лириум же дает тебе все искусственно — силу и, самое главное, опьяняющее ощущение самой силы. Ты достиг предела своих возможностей — тебе не к чему стремиться, ведь ты на вершине. Но лириум, уходя, забирает и силу, и ее чувство — спускает тебя на дно пищевой цепи, заставляя раболепно просить еще, чтобы вернуть себе силу бога. Плоть командора слаба, и он сам это прекрасно знал. Его и физическое, и моральное состояние было подорвано — даже борьба с Корифеем надолго не могла вытянуть его из этого амебного состояния в реальность. У Каллена был единственный путь — просьба о помощи извне. Он искренне благодарен Кассандре, что та отважилась блюсти за лириумом и его употреблением — которого быть не должно вовсе — и всегда отзывалась в минуты искушения. Под надзором Кассандры были все запасы лириума, кроме той малой дозы, которая сейчас покоится на столе командора. Искательница гарантировала контроль, но Каллен чувствовал, что одной дисциплины для него будет мало. Ему нужен был эмоциональный всплеск, который смог бы притупить в нем отупление дурмана. И тогда он неожиданно для себя обнаружил леди Тревельян. Ее стойкость, несгибаемость и оптимизм были столь заразительными, что все они переходили и к командору. Казалось, ничто не могло привести ее в уныние: нет, она не была безумной или слепой, лишь жаждущей испытаний и готовой их преодолеть. Она стала для Каллена духовным оплотом — его губительные, темные мысли казались такими глупыми и несуразными, стоило ему озвучить их при Инквизиторе. Тревельян была для него манной небесной, источником благодати, из которого он боязливо пил, опасаясь его истощения или заражения. Но энергия Инквизитора была неисчерпаема, и ее душа требовала спасения, исцеления других. Посему она приняла Каллена в свой мир, обласкивая и убаюкивая. Поначалу Каллен чувствовал себя слишком неловко, стоило ему заговорить с Тревельян не о войне или состоянии войск — она тут же спрашивала его о самочувствии, настроении. Он не привык быть потребителем, но и не знал, что дать ей взамен. После краткого поцелуя за игрой в саду ничего не прояснилось. Тревельян спасла Каллена — он почти забыл о лириуме, вспоминая о нем лишь как о страшном сне и чудовищной ошибке. Его сердце и душа были преисполнены настоящих эмоций, а не притупленных и обостренных ломкой одновременно. Теперь он четко знал, что от него требуется: помочь Инквизиции изничтожить Корифея и не дать при этом Тревельян погибнуть. — Виттория, — прошелестел Каллен губами. На дню он повторяет имя Тревельян сотни, если не тысячи раз, и с каждым разом ее имя кажется ему все более красивым, глубоким и лучезарным. Вот вновь его верхние зубы касаются нижней губы –«Ви». Язык скользит по альвеолам, упираясь в зубы — «тори». Рот расслабляется, раскрываясь — «я». Виттория. И вновь он наклонился над лириумом. Его источник иссякает. Виттория все реже захаживала в его кабинет, и Каллен очень редко заставал ее в ставке командования. Покои Тревельян стали для него еще более неприступным бастионом. Каллен вновь ощутил подкрадывающееся к нему ощущение близости к бездне, где царит пустота, мрак, уныние и одиночество. Они все вместе будут мучить его, откусывать от него мелкие кусочки, пока не сожрут, обглодав и кости. Они вечно голодны и неумолимы, и в одиночку ты бессилен как кот против стайки крыс. Виттория помогала ему в борьбе с самим собой. Она спасала его от гибели, забвения и отупения. Но теперь она вне зоны досягаемости — он не видит ее чуть ли не по-детски округлое, румяное лицо, контрастирующее с мощным телосложением. Он не слышит ее мягкий голос, от которого веет спокойствием и теплотой. Каллен замечает Тревельян среди множества солдат, союзников и прочего люда, но с ними она совсем другая. Он больше не видит ту Витторию, чье имя слетало с его уст чаще, чем «Андрасте». Он видит, что Виттория в замешательстве — ей говорят о необходимой модернизации войск, призыва новых союзников и мобилизации, но мысли ее совсем о другом. Она постоянно ищет Каллена в толпе ненужных ей людей, но поиски ее не венчаются успехом. Он сидит в своем кабинете, сгорбившись над лириумом. Каллен хохочет — как он слаб! Как слаба его плоть, его дух! Ему становится стыдно — он держался за Витторию, как за ветку во время урагана, но когда ее нужно подвязать, он мчится прочь. Он как жалкий наркоман сидит над этой мягкой багровой обивкой, в отделениях которой лежат несколько маленьких скляночек с лириумом внутри. Ему кажется, что от тайничка идет голубоватый свет; свеча догорела, и теперь Каллен сидит в полной темноте, отвлеченный на призрачное свечение. Закусив губу, он закрывает сундучок и прячет его в полу за книжным шкафом. Он выходит наружу, на крепостную стену. Луна кажется Каллену слишком яркой — стоит посмотреть на нее, как она слепит глаза. Морозный воздух сковывает командора, но это ему и нужно — прояснение мыслей, или хотя бы отвлечение их от лириума на угрозу обморожения. Он медленно бредет, глядя на белоснежные пики гор — они кажутся ему очень опасными; будто кто-то сейчас схватит его и нанижет на острую вершину. Он с опаской глядит на небо: звезды, такие яркие сегодня, разрастаются; потом он понимает, что они приближаются, готовые низвергнуться на Скайхолд, убив в первую очередь Каллена. Тряхнув головой, он надеется развеять видение, но этого не происходит: небо давит на него и вот-вот расплющит о землю. Каллен, продрогший и испуганный, чуть ли не бегом возвращается обратно и тут же зажигает всевозможный свет. В нем проснулся животный страх — он сам не мог понять, чего он боится, но его инстинкты распознали угрозу раньше, чем разум. Каллен расхаживает по комнате, как лев, загнанный в клетку. Он кусает губы, хватается за голову, стонет; в его голове сотни, тысячи мыслей, пугающих его. Он не может понять хоть одну из них, и от этого боится еще больше. Внезапно он чувствует огромный груз усталости, свалившийся на него и пытающийся придавить. И Каллен не собирается сопротивляться — лучше забыться во сне, чем переносить снедающие мысли и видения. Он поднимается на второй этаж и, спешно скинув с себя одежду, обнаженным ложится в кровать, подложив под подушку кинжал. Он замерзший, испуганный и чувствует, что близок к срыву. Физическая истощенность перебарывает духовную, и Каллен погружается в беспокойный, но все же сон. Но вскоре просыпается от шума внизу. Внутри все застыло, тянущий парализующий страх сковал его, но все же он хватается за кинжал, который предусмотрительно оставил под головой. Каллен притаился — его слух напряжен до предела, и ему кажется, что он слышит дыхание гостя. Неизвестный подошел к лестнице. Каллен привстал на кровати. Он начал подниматься к командору. Каллен ждет. Когда топот стих, перед ним предстает крайне странный гость — маленький, хрупкий силуэт охнул, отворачиваясь. — Каллен! — пищит он. Командор обнаружил, что он ничем не прикрыт. Гость хохочет. — Ну ты даешь, страж-храмовник, — сквозь смех говорит незнакомец. — Кто здесь?! — Каллен был чуть более рассвирепевшим, чем испуганным. — Это у тебя что… кинжал в руке? О боже, Каллен! Ты с ума сошел? Убери! Силуэт, щелкнув пальцами, создал язык пламени на своем пальце. Теперь Каллен мог разглядеть пришельца: острые эльфийские черты, миндалевидные глаза, тонкая ниточка губ… Каллен вжался в изголовье кровати — он и не думал о том, чтобы убрать кинжал, и тем более позабыл о своей наготе. — Что?.. Кто?! — выдохнул он. — Чудак! — присвистнула эльфийка. — Не может быть… нет! Нет! — Что нет? Очень даже да — ты же сам меня позвал! — гостья была крайне недовольна. Каллен вдруг обнаружил, что комната резко поменялась — темный камень стен, потолка и пола замещал сколоченные доски, а еще более аскетичная обстановка напоминала лишь одно место — Цитадель Кинлох. Каллен вышел из оцепенения и, кинувшись на эльфийку, закричал: — Демон, демон! — у него не было времени на то, чтобы вспомнить хоть какой-нибудь храмовничий клич или заклинание — инстинкты действовали быстрее, чем разум. — Каллен! — гостья выставила руку вперед и, прошептав что-то, сумела откинуть командора обратно на кровать. — Ты недавно усмирил кого-то? Убил мага? Что с тобой? — она подошла чуть ближе, но тут же отпрянула, стоило Каллену шевельнуться — она была испугана не меньше его. Снаружи послышалась возня. — Ты балбес! — выругалась она. — Из-за тебя у нас обоих будут неприятности! Идиот! Молись, чтобы меня не поймали! — она шмыгнула за дверь. Каллен вскочил с кровати, стоило эльфийке уйти. Выглянув в коридор, он осмотрелся — все в точности, как в Кинлохе. Он запер за собой дверь и зажег свет. — Это невозможно! — бормочет Каллен. — Я схожу с ума… Внезапно он падает на пол. С великим трудом подняв голову, он огляделся — он был на первом этаже своего кабинета в Скайхолде. — Я сошел с ума… Он не в силах подняться на ноги, поэтому просто лежит на полу, обезумевший от страха. Заставляет его подняться настойчивый стук в дверь. — Командор! — приглушенно говорят с той стороны. — С вами все в порядке? Я дежурил и вдруг услышал шум… — Все нормально, солдат. Возвращайся на караул, — он напрягся всем телом, стараясь ответить более-менее спокойно и по-командирски. Голова закружилась, и Каллен уперся руками в стену, прикасаясь лбом к холодной поверхности. Отдышавшись, он бредет к столу и, рухнув в кресло, смотрит на тайник. Каллен настолько испуган галлюцинациями, что считает лириум самым верным решением на данный момент. «Ты станешь богом, — шепчет через стекло, металл сундучка и доски тайника лириум. — Я спасу тебя». Каллен качает головой, зажмурившись. — Бред, бред, бред, бред, бред, — бормочет он. — Это все бред, бред. Я устал. Всего лишь устал. В расписное окно кабинета пробивается слабый утренний свет. Чуть отвлекшись от призрачного шепота склянки, Каллен ощущает покалывание в руках и ногах, а вскоре — боль; он слишком замерз. Командор медленно поднимается с кресла и очень долго бредет к лестнице, а еще дольше — поднимается по ней. Накинув на себя более-менее сносную, теплую одежду, он собирается спуститься в таверну — позавтракать горячей похлебкой и чаем. Начался новый день со своими заботами, и вместе с этим умер ночной кошмар. Но наперед Каллен знает, что тот вернется вновь.