Мародеры и Турнир Трех Волшебников

Джеймс застыл в нелепой позе, стоя на одном колене и вытянув руку с обручальным кольцом. Все шло совсем не так, как он ожидал. Все еще в недоумении, он спрятал рубиновый перстень в карман и опустился рядом с Лили, неловко обнимая ее за плечи. К его удивлению, она не отшатнулась, а влилась в объятия, сжимая рубашку на его груди. Джеймс не знал, что сказать. Поэтому он просто молча обнимал ее. Наконец она успокоилась и глубоко вздохнула, чуть расслабив пальцы, стискивающие ткань его рубашки. — Джеймс, — тихо произнесла она, — прости меня. Я… я не могу выйти за тебя замуж. Сердце Джеймса пропустило удар. Он опустил голову ей на макушку и пробормотал в волосы: — Но почему? Эванс, если ты… — Я люблю тебя. — Ее голос снова дрогнул. — Но то предсказание… — Опять ты про это! — с досадой перебил Джеймс. Какое-то вшивое предсказание… и она… — Пожалуйста, выслушай. — Лили с мольбой обхватила нежным ладонями его лицо, поворачивая к себе. Джеймс не хотел, чтобы она увидела, как больно ранил его отказ, поэтому постарался принять безразличное выражение лица. Судя по тому, как изменилась в лице сама Лили, вышло из рук плохо. — Я слушаю. Лили глубоко вздохнула и опустила руки. — Сегодня я раскладывала карты. Перед Прорицаниями. И мой расклад увидела Конкор. — Ее голос дрогнул на середине предложения и она повернулась, подставляя лицо ветру. Она думала, что Джеймс не видит, что из ее глаз ручьем текут слезы. — Она сказала, что человек, которого я люблю больше всего на свете, отдаст свою жизнь, чтобы защитить меня. Джеймсу показалось, что он онемел. Он не мог ни пошевелить рукой, ни оторвать взгляда от Лили. Его бросало из жара в холод, и он просто не мог больше терпеть. Как всякий порядочный волшебник, он довольно серьезно относился к профессиональным пророчествам. Вроде тех, в Отделе Тайн, о которых рассказывал ему отец. Но сейчас ему было совершенно все равно. — Мерлин, Эванс! — прорычал он. — Пойми, что если бы тебе угрожала опасность, я бы без колебаний отдал за тебя жизнь! Без всяких там предсказаний! — Но я не хочу этого! — выкрикнула Эванс. Джеймс вскочил и зашагал по площадке башни. Его переполняли разочарование и злость, и он вовсе не хотел вымещать их на своей девушке. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и это принесло ему странное, болезненное удовлетворение. Лили тоже поднялась и обхватила Джеймса за плечи, заставляя взглянуть на себя. Играя скулами, он поддался. У нее были такие теплые, мягкие руки. Мерлин, как же она была прекрасна. Как бы он хотел, чтобы она стала его женой. — Я не хочу становиться причиной твоей смерти, — ровно начала Лили. — Я слишком люблю тебя. И я слишком эгоистична, потому что не хочу жить в мире, в котором не будет тебя. Поэтому… — она набрала полную грудь воздуха, словно собиралась нырнуть, — поэтому нам лучше расстаться. Джеймс отпрянул от Лили. Его охватила такая болезненная паника, что ему казалось, что его стошнит. Что она говорит?! Мерлин, нет, нет… Этого не может происходить… — Ч-что? — выдохнул он с расширившимися от ужаса глазами. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, оно бьется в горле. — Ты… бросаешь меня? — Да, — хрипло ответила Лили и с усилием коснулась ладонью его щеки, а потом позволила руке упасть вниз. Слезы струились по ее лицу, капая с подбородка на ткань пижамы, а зеленые глаза были полны настоящей скорби. — Так будет лучше… для тебя. Для нас обоих. — Нет, нет, Лили! — Паника закралась в его голос. Он схватил ее ладонь и прижал обратно к своей щеке с настойчивостью ребенка. — В каком из чертовых миров мне будет лучше без тебя? Пожалуйста, я только обрел… Пожалуйста, не бросай меня! Он не заметил, как заплакал сам. Лили, давясь рыданиями, покачала головой и аккуратно вытерла большими пальцами влагу на его лице. — Я люблю тебя, — прошептала она. И ушла. А Джеймс Поттер остался стоять на Астрономической башне, самой высокой башне Хогвартса, больше всего на свете сейчас желая с нее спрыгнуть.

***

Сириус уже начал дремать, когда портрет наконец заскрипел, и в гостиную вошла Лили. Он вскочил с кресла с широченной улыбкой и бросился к Лили, подхватывая ее и заключая в крепкие объятия. Краем глаза он заметил, что лицо у Эванс красное от слез — надо же, как растрогалась! — Поздравляю, миссис Поттер! Сохатый тот еще хмырь — обещал мне, что не женится! А сам! Сириус удивился, почему Лили не обняла его в ответ, но опустил ее на пол, все еще ухмыляясь. Он схватил ее левую руку, чтобы полюбоваться обручальным кольцом Поттеров, но на пальце ничего не было. Это было странно. Она его сняла? Все еще в недоумении, он опустил ее левую ладонь и бросил взгляд на правую. Кольца не было и там. Тогда он наконец посмотрел ей в лицо. Губы Эванс прыгали и кривились, но она молчала, не роняя и звука. У Сириуса появилось нехорошее, тяжелое предчувствие, но он заставил себя улыбаться дальше. — Эванс? — спросил он, слыша свой голос будто со стороны. — Где кольцо? — И почему Джеймса все еще нет? — Где… Сохатый? Лили некрасиво искривила рот и бросилась к себе в спальню, плечом задев Сириуса. Он с недоумением смотрел ей вслед, слушая удаляющиеся сдавленные рыдания. Вот оно что. Несмотря на холодное, отвратительное чувство в груди, Сириус толкнул портрет плечом и медленно, ссутулившись, пошел на Астрономическую башню. *** Питер осмотрел стол Гриффиндора, и в один момент у него будто что-то перемкнуло. — А где Джеймс? — с изумлением спросил он. Наконец-то, мрачно подумал Сириус. У него мозг, похоже, включался только на сытый желудок. Ремус исподлобья посмотрел на Сириуса и вновь уткнулся в свою овсянку. Хоть Люпин и тактично промолчал этой ночью, пока Сириус пытался успокоить пьяного Сохатого, рыдающего так, что разрывалось сердце, он уже давно обо всем догадался. В конце концов, Эванс на завтраке тоже не появилась. — Он на поле для квиддича — скоро же первая игра, — бросила Питеру четверокурсница Дейзи-Мэй Робертсон, проходя мимо с метлой. Сев рядом со своими подругами, она продолжила: — Только он был какой-то странный. Даже не разговаривал со мной, хотя обычно радуется, когда я прихожу на дополнительные тренировки… Сириус со звоном уронил вилку обратно в тарелку и громко обратился к Мэри: — Слушай, Марлин уже выписали из Больничного крыла? Как она? — Еще нет, — покачала головой Макдональд, не заметив, как Сириус перевел тему. — И вряд ли выпишут в скором времени. Помфри говорит, что Мар очень истощена. Все угрюмо замолчали. Питер повернулся к Сириусу и недоуменно спросил: — Так что случилось с Джеймсом? Он вчера… Ради Мерлина… Сириус открыл рот, чтобы рявкнуть на Хвоста, но Ремус пнул того ногой под столом. Питер покраснел и замолчал, уловив намек. *** Джеймс и правда оказался на поле, как сказала Дейзи-Мэй. Трибуны были пусты — в раннее зябкое утро воскресенья все предпочитали отсиживаться в замке. Только не Поттер, разумеется. Сириус подождал, пока он сделает еще пару кругов по полю, и громко свистнул. Джеймс повернул голову и нехотя начал спускаться к Сириусу, закручиваясь в полете в дикие спирали. Сириус чувствовал, что Сохатый не имеет никакого желания с ним разговаривать, но ему, в общем-то, было на это плевать. Сейчас он лучше знал, что нужно было другу. Ургюмый и взъерошенный, Джеймс наконец приземлился и мрачно взглянул на Сириуса. На нем был свитер, который он не снимал с прошлой ночи, и полетная мантия. А еще он выглядел просто отвратительно — будь здесь Юфимия Поттер, мать Джеймса, тот давно бы оказался на осмотре в Мунго. — Чего тебе? — хмуро поинтересовался Джеймс, нервно ковыряя пальцами рукоять метлы. Эта его привычка ассоциировалась у Сириуса с внутренней неуверенностью Джеймса в себе — как бы он не старался показывать обратное. — Я еще не закончил. — Еще как закончил. — Сириус сунул руки в карманы брюк и начал идти обратно в замок, уверенный, что Джеймс последует за ним. Поттер не сдвинулся с места. Со вздохом Сириус вернулся и положил руки на плечи другу. — Сохатый, ты… не можешь избегать ее вечно. Пойдем. Честно говоря, сам Сириус не совсем в это верил. Джеймс со злостью стряхнул со своих плеч его руки. — Я никого не избегаю, — прорычал он. Его налитые кровью глаза придавали ему устрашающий вид. — Понятно? Сириус ничего не сказал и внимательно посмотрел на Поттера. Выражение лица Джеймса медленно менялось с озлобленного на растерянное, а потом — печальное. Сириус выиграл поединок взглядов. Обняв Сохатого за плечи, он повел его обратно в Хогвартс. Джеймс, казалось, пережил поцелуй дементора — если то, что было после, можно было назвать жизнью. Он не шел, он волочился, сгорбившись, как старик, и Сириус в сотый, в тысячный раз проклял Лили Эванс, которую Джеймсу Поттеру не повезло встретить на своем жизненном пути. *** Марлин не нравилось Больничное крыло. Здесь пахло лекарствами, а еще всегда было либо слишком душно, либо слишком холодно. И много, много белого. Она ненавидела белый. Мадам Помфри сказала Марлин, что та находится в крайней степени истощения. Это не было для нее сюрпризом — в конце концов, кто, если не она, последние несколько недель отказывалась от еды? Марлин засовывала таблетки медсестры под язык, а затем доставала и прятала их под подушку. Не хватало еще закидываться всякой дрянью и полнеть от нее, как корова. Большую часть времени она читала или спала, поэтому не видела, когда пришла Макгонагалл. В одно мгновение декан вдруг появилась на стуле около ее постели, бесшумно, как кошка. Ее зеленая мантия в этом мире стерильно-белого стала для Марлин настоящим облегчением. Но она знала, почему Макгонагалл решила ее навестить. И это ее бесило. — Доброе утро, мисс Маккиннон, — произнесла Макгонагалл, спокойно осматривая свою ученицу. Марлин поежилась, почти физически чувствуя на себе ее взгляд, и отложила книгу. — Доброе утро, профессор, — буркнула она. — Вы же, кажется, хотели стать аврором, не так ли, мисс Маккиннон? — негромко, без предисловий уточнила Макгонагалл, разглядывая свои сухие узловатые ладони. Марлин выдавила что-то, что при желании можно было принять и за «да», и за «нет». Конечно, она хотела стать аврором! Кто бы не захотел? Макгонагалл помолчала, а затем сказала: — Аврор — это одна из сложнейших профессий. Чтобы попасть в образовательную программу, не хватит отличных ЖАБА. Эта профессия признает только сильнейших и храбрейших. Авроры должны также обладать прекрасным здоровьем. Ментальным и физическим. Марлин молчала, упрямо выдвинув вперед подбородок. Если бы она сейчас открыла рот, то непременно сказала бы любимому декану какую-нибудь гадость, а этого ей совершенно не хотелось. Макгонагалл с грацией, необыкновенной для ее высокого роста, поднялась со стула и посмотрела на Марлин. У нее были спокойные, строгие глаза. Марлин почувствовала удивление от того, что декан уходит так скоро, и почувствовала непонятную, щемящую тоску. — В эти темные времена, когда зло надвигается на нас со всех сторон и подстерегает даже в стане друзей, каждый важен, — произнесла Макгонагалл. — Пожалуйста, не лишайте аврорат лучшей из всех, кого они могли бы заполучить. — Она выдержала паузу, и выражение ее глаз вдруг на мгновение потеплело. — Я верю в ваши силы и в вашу отвагу, мисс Маккиннон. Я верю, что вы с яростью львицы будете сражаться за тех, кого вы любите. В конце концов, вы обучаетесь на моем факультете. С этими словами декан Гриффиндора ушла, оставив Марлин одну. Она еще долго пялилась в белый потолок, глотая горькие, бессильные слезы. А потом запустила руку под подушку и вытащила оттуда таблетку. И проглотила, не задумываясь. *** Китти выписали из Крыла на следующий же день. Она сияла, и Сириус мог ее понять: как-никак, она только что обзавелась титулом победителя первого тура. И меньше всего он сейчас хотел портить ей триумф своим паршивым настроением. Но Китти, кажется, понимала все без слов. Когда он привел ее отпраздновать победу в Выручай-комнату, она ясно видела черную тучу разочарования, нависшую над головой Сириуса и в любой момент угрожающую пролиться дождем. Когда он поднес к ее лицу кекс с воткнутой в него горящей свечкой, Китти мягко накрыла его ладонь своей и задула свечу, не отрывая взгляда от Сириуса. — Что случилось? — тихо и участливо спросила она. Свеча снова зажглась сама по себе, и Сириус криво улыбнулся. — Она волшебная. Китти снова задула ее, на этот раз сердито, и заставила его опустить руку, крепко обхватив ладонь. Между ее бронзовых бровей пролегла складка, заставлявшая ее юное лицо выглядеть старше своих лет. — Ты же знаешь, что можешь мне рассказать, — произнесла Китти. Сириус вздохнул и поставил кекс на дощатый пол рядом с ними. Они сидели друг напротив друга, скрестив под собой ноги; вокруг них лежали подушки, деревянные подставки, пахло специями. Выручай-комната изображала китайский ресторанчик, в который Китти и Кристофер ходили со своими родителями по пятницам. Свеча пустила искру и снова загорелась; на этот раз пламя было фиолетовым. Он не хотел думать о Сохатом и Лили, хотя бы сейчас, хоть и понимал, что это эгоистично и по-детски: он не может игнорировать проблему до тех пор, пока не убедит себя, что ее не существует, как это делал Поттер. Боль Джеймса ощущалась как его собственная. — Это… Джеймс и Эванс, — наконец признал он, чувствуя горечь на языке. Он хотел понять Лили, правда хотел, но не мог. Поэтому сейчас он почти ненавидел ее за ее безвольность и глупость. — Они расстались. Китти ахнула, и Сириус почувствовал, как она крепче сжала его ладонь. — Но почему? Я думала, они любят друг друга. — Она чуть покраснела. — Никогда не видела двух настолько влюбленных друг в друга людей. Она будто хотела сказать что-то еще, но промолчала и опустила глаза. — Я тоже так думал, — с горечью произнес Сириус. — Но у Эванс, похоже, свои понятия о любви. Он невольно бросил взгляд на стену в поисках окна: Джеймс сейчас, скорее всего, наматывал круги на метле по квиддичному полю, либо валялся на берегу своего излюбленного озера, утопая в жалости к себе и одиночестве. Если, конечно, он не прогнал Лунатика и Хвоста так, как прогнал его. Но окон не было — стена была обита деревянными панелями, украшенными китайскими картинами-свитками и расписными панно. Китти мягко сжала его ладони, и Сириус вернул взгляд на ее лицо. Оно выражало сочувствие: поджатые губы, приподнятые брови. — Некоторые люди расходятся, и с этом ничего не поделаешь, — прошептала она. Ее рука скользнула вверх, обхватывая его щеку. — Иногда им просто не по пути. Сириус почувствовал в горле ком. Он не мог ни сглотнуть его, ни выкашлять, и на него нахлынула паника. Что, если Джеймсу и правда не по пути с Эванс? И все эти годы он потратил впустую, гоняясь за призраком? Что, если даже такая любовь, как у Сохатого — еще не гарант счастья? Ему стало трудно дышать. — Да, но… — Сириус задыхался, — я думал, что они… что они никогда не разойдутся. Китти поняла все без слов и привлекла его к себе. Сириус зарылся носом в плечо ее клетчатого джемпера и всхлипнул. Она погладила его по шее, и он вдруг понял: он не хочет, чтобы Китти тоже ушла. Возможно, это был юношеский максимализм, или глупая влюбленность; ему было плевать. Он не хотел ее отпускать, как Лили отпустила Джеймса. Поэтому он по-детски, эгоистично вцепился в Китти обеими руками и не отпускал, пока не онемели пальцы. *** В одиннадцать лет Джеймс Поттер встретил любовь всей своей жизни. Чтобы убедить Лили Эванс в том же, потребовалось шесть лет. Но теперь она в этом не сомневалась: ничто на свете не могло разубедить ее в том, что она пойдет на все, только бы спасти его. Даже отпустит и разобьет ему сердце. Даже проживет всю жизнь, стараясь собрать по кусочкам свое. Так она думала, пока в дверь спальни кто-то не постучал. Она долго не открывала, пока не вспомнила, что больше никого в комнате нет — Мэри навещает Марлин в Больничном крыле, а Алиса на тренировке по квиддичу — завтра у команды Гриффиндора была первая игра в сезоне, отложенная из-за Турнира. Кажется, только этот довод заставил Алису наконец убраться из спальни — Лили чувствовала ужасную вину из-за того сочувствия, граничащего с жалостью, которое проливала на нее подруга. Но Лили не нуждалась ни в жалости, ни, тем более, в сочувствии — во всем случившемся была виновата лишь она одна. Поэтому, даже вспомнив, что в спальне она одна, Лили еще долго раздумывала над тем, стоит ли открывать. Она не заслужила ни сочувствия, ни понимания, ни оправдания. Стук в дверь не прекращался, и Лили заставила себя подняться с кровати. На ней была та же помятая пижама и халат, в каких она вернулась с башни, и она знала, что на лице у нее остались следы от подушки, а глаза красные и опухшие, но не посмела взглянуть в зеркало. Поколебавшись, она наконец открыла дверь. На пороге стояла профессор Конкор. Руки, увешанные звонкими браслетами, были сложены на груди. Лили подняла взгляд чуть выше, на лицо Конкор: вьющиеся прядки, выбившиеся из-под тюрбана, обрамляли ее смуглое красивое лицо. Выражение глаз было полно сострадания, и Лили затошнило. «Погибнет ужасной, ужасной смертью…» Комната и лицо профессора заходили ходуном, и Лили схватилась за косяк. — Что вам нужно? — прохрипела она, не утруждая себя приветствием. Ей было паршиво, и Конкор делала все только хуже, служа живым напоминанием о случившемся. Зачем, зачем она взяла в руки эти дрянные карты? Рыцарь Жезлов, перевернутый Туз Кубков, Смерть. Конкор мягко отняла руку Лили от косяка и прошла в комнату. Безошибочно определив, какая кровать принадлежала Лили, профессор усадила ее и села рядом. — Мисс Эванс, мне кажется, вы меня неверно поняли тогда, — пробормотала она. Сердце Лили екнуло, сбилось, а потом пустилось вскачь. Ее обуяла злость, и она вскочила с кровати, сжав кулаки, осознавая, что выглядит жалко. — Что это значит? Прохладные ладони Конкор легли ей на плечи, мягко усаживая на кровать. Лили поддалась. Ее плечи все еще дрожали от напряжения, но она не находила в себе сил стряхнуть с них руки прорицательницы. Конкор глубоко вздохнула и убрала руки, снова сложив их на коленях. Зазвенели золотые браслеты, окольцовывающие ее запястья. — Таро, как и в любом другом гадании — всего лишь инструмент, — негромко сказала Конкор, и Лили внутренне съежилась. — Он не способен ни на что повлиять, не способен изменить чью-то судьбу, не поддается ничьей воле. Он просто говорит правду. Конкор сделала движение пальцами, будто желая снова дотронуться до Лили, но передумала. — Судьба сложится так, как суждено было, — продолжила она. — Ничто ее не в силах изменить, мисс Эванс. Это не плохо, не хорошо — это просто есть. — Вы слышали про нас? — Вся школа слышала, дорогая. Я знала об этом еще до того, как это случилось. Лили подняла на профессора глаза. Лицо Конкор помутнело и расплылось, и она поняла, что снова плачет. Она почувствовала, как в ней поднимается волна отвращения к самой себе. — Зачем вы все мне это говорите? — зло выдавила она, не делая попыток утереть слезы. — Я бросила его. Как вы мне и сказали. Лили подавила жалкий, ничтожный всхлип, рвущийся откуда-то из сердца и застрявший в горле. Конкор тронула ее за подбородок, вынуждая взглянуть себе в лицо. В ее желтых, как у волка, глазах притаилась печаль, светлая и тихая, но оттого не менее глубокая. — Я не желала толкать вас на необдуманные поступки, мисс Эванс, но в том моя вина, как толкователя, — призналась она. Ее теплые желтые глаза смягчили свое выражение. — Таро — это инструмент, а я — его голос. Голос должен быть беспристрастным, бескомпромиссным, я же… вложила в него слишком много эмоций, а в вас — надежду все изменить. Но вы не можете ничего изменить. — Ее голос стал настойчивее. — Будущее складывается, и нам удается лишь взглянуть на его очертания, но мы не в силах его изменить, мисс Эванс. Лили казалось, что ее сердце вовсе перестало биться. Она слушала профессора в тупом онемении, будто заторможенная. Значит… — Я зря это сделала? — хриплым, почти беззвучным шепотом спросила она. — Порвала с ним. Это же ничего не изменит, так ведь? Конкор покачала головой. Она выглядела как ангел; ангел милосердия, благоволения которого она не заслужила. — К сожалению, да, дитя. Неважно, сейчас или через полвека, юны вы или на смертном одре, влюблены или разделены навсегда… — Сердце Лили защемило. — Вы связаны. Он всегда найдет дорогу к вам. А вы к нему. Рука Конкор погладила ее по щеке и опустилась, а Лили застыла, будто профессор шарахнула ее Ступефаем. До нее только сейчас начал доходить ужас положения. Она не могла изменить судьбу, но могла выбрать жизнь… как и говорил ей Джеймс. А она по собственной глупости… по собственной прихоти разбила два сердца, и что-то ей подсказывало, что их уже не склеить никаким заклятием, никаким суперклеем. Он ведь сделал ей предложение. Лили вскочила с кровати и, забыв палочку, забыв о своем внешнем виде, обо всем на свете, ринулась к выходу. Конкор проводила ее грустным взглядом. *** Джеймс тренировался до изнеможения, до тех пор, пока в четвертый раз чуть не свалился с метлы. Тогда Алиса Вуд заманила его на землю под предлогом обсуждения тактики и отобрала метлу, объявив, что тренировка закончена. Алиса вела себя немного странно: чересчур осторожно, будто он мог сорвать на ней свою злость только потому, что она была подругой Лили. Ему было все равно. Он не мог заставить себя об этом волноваться. Раз уж его согнали с метлы, он надерется до золотых снитчей и завалится спать. Команда тоже спускалась на землю — измотанная и продрогшая до костей. Дейзи-Мэй хлюпала носом, а у Фрэнка слипались глаза. Джеймс краем уха слышал, как гневно Алиса гонит обоих в Крыло, но повернулся и потащил метлу к раздевалкам. Ему было плевать, заболеет Дейзи-Мэй или нет. Совершенно все равно, выиграют ли они завтра матч. Джеймс почему-то подумал о Лили, и ему захотелось окунуться головой в ледяную воду. Он оставил метлу в раздевалке и, плюнув на душ, поплелся к замку. Дорога была знакомой, и он не поднимал глаз, пока не услышал отчаянный крик: — Джеймс! Он резко вскинул голову. От замка к нему бежала девушка. Лили. Рыжие спутанные волосы прыгали по плечам. Она была в тонкой пижаме и в халате, и он отстраненно подумал о том, как, должно быть, ей сейчас холодно, но не двинулся с места. Лили преодолела расстояние между ними за считанные секунды — так быстро она бежала. При одном только виде на нее сердце Джеймса, и так истерзанное и обращенное в камень, крошилось и превращалось в ничто, пожирало, уничтожало себя. Ему хотелось упасть перед ней на колени, вымолить прощение — за что-то, за что угодно — лишь бы она снова приняла его. Но он не мог пошевелить даже пальцем и потому просто остекленевшим взглядом наблюдал, как она подавляет желание броситься к нему на шею, прижаться к нему в знакомом объятии, но так и не делает шага вперед и просто смотрит на него, нервно сжимая и разжимая пальцы. Будто он был ей чужим, и она уже не имела права вот так броситься ему на шею. От этой мысли у Джеймса голова пошла кругом. Лили выглядела плохо, хотя, должно быть, и вполовину не так ужасно, как он сам. Она зябко повела плечами, и Джеймс, опомнившись, стянул с плеч полетную мантию. Не зная, что делать, он просто протянул ее Лили, и та неловко накинула ее на плечи, белыми пальцами вцепившись в края жесткой ткани. — Джеймс… — начала она, но он прервал ее:  — Не надо. Что бы ты ни хотела мне сказать… не говори. Не делай все хуже, чем оно есть. Лили побледнела и крепче стиснула его мантию. — Джеймс, мне жаль. Я… Он с досадой пнул землю, и она вздрогнула. — Мерлин, Эванс! — Его голос звучал хрипло, но с надрывом — он не разговаривал весь день и не был уверен, что в состоянии делать это сейчас. — Зачем мне твои извинения? Это ничего не изменит! Она коснулась его руки, и Джеймс отшатнулся. В ее глазах промелькнула боль. — Мне жаль… Я совершила ошибку. — Ее голос задрожал от сдерживаемых слез, и он почувствовал, как дрожит сам. — Я была глупой, и самоуверенной, и я причинила тебе боль… и ты был прав. — Она опустила руку и шагнула к нему. — Извини меня. Пожалуйста, прости меня. Я… вернись, прошу. Джеймс не заметил, когда ему слезами заволокло глаза — так быстро это произошло. Внезапно обострились все его чувства — он слышал голоса своей команды, крик чаек, шум ветра, но не слышал дыхания Лили, которая стояла прямо перед ним. Он всхлипнул, чувствуя тепло, струящееся по щекам, и проморгался. Лили тоже плакала, не скрываясь, кривя рот. Он ненавидел видеть ее плачущей — особенно когда причиной слез был он сам. Но и платить остатками своего сердца за это он тоже не хотел. — Эванс… Зачем ты так со мной? — надломленным голосом спросил он. Это месть, думалось ему. За все те годы, что он ее донимал, она решила разбить ему сердце. Лили замотала головой и сделала еще один шаг, но Джеймс инстинктивно отступил назад. — Извини… Я люблю тебя. Прошу, давай поговорим. Я люблю тебя. Я сделаю все, что угодно, только… прости меня, Джеймс. Дай мне все исправить. — Мое сердце — не игрушка, — прошептал он. Он плакал: слезы скапливались на подбородке, падали на форму, но ему было плевать. — Я люблю тебя. Всегда буду тебя любить, Эванс. Но я… не могу позволить тебе еще раз прикоснуться к моему сердцу. Разбить его вдребезги. Только не снова. Не могу. Сердце, сердце, сердце. Он не мог думать ни о чем другом, кроме раскрошенного куска камня у себя в груди. Лили поджала губы и кивнула. Слезы брызнули из ее глаз, но она не сделала ни единого движения. Кажется, сейчас она наконец поняла, как дорого Джеймсу обошлась ее глупая шутка. Джеймс обошел ее и двинулся к замку, заставив себя не оборачиваться и не делая попыток стереть с лица слезы.