Под рубашкой

Утро начинается с запаха подгоревшего бекона и сухого хруста скорлупы над индукционной плитой. Сильвия досадливо морщит нос и лениво переворачивается на другой бок. Искреннее, абсолютно непреодолимое желание понежиться в тепле обволакивает сонный мозг, и она укутывается в спальный мешок по макушку, позволяя себе несколько мгновений блаженства. Но источник утренней суеты, конечно же, слышит тихую возню в соседней комнате и без зазрения совести начинает мурлыкать себе под нос очередной музыкальный шедевр, утерянный в дебрях конца двадцатого века. И как только в этой непостоянной голове оседает столько информации? Сильвия прислушивается и невольно хмыкает: любитель импровизации самозабвенно перекатывает мелодию, напевая одно-единственное «scrambled eggs». — Чёртов провокатор, — Сильвия на выдохе одним движением выбрасывается из спальника и слетает с потолочной балки. Разворачиваясь в падении, она приземляется в аккурат на пуфик с рисовой крупой, заботливо пододвинутый в предполагаемое место приземления чьей-то доброй короткой рукой. — Знал бы, где упаду, — откликается на движение неизменно бодрый голос с кухни. Сильвия ещё пару минут разглядывает обнажённое перекрытие, в эту ночь послужившее ей постелью, а затем подхватывает походный органайзер и топает на крышу. Пока она с остервенением растирает лицо и плечи холодной дождевой водой с помятого ската листового железа, над городом медленно разгорается рассвет. Перламутровое небо наливается сочным румянцем, прогоняя застенчивые звёзды, и большое кипучее солнце встаёт над какофонией из стекла и бетона. Редкие в центре махонькие двенадцатиэтажки здесь, на окраине, высятся королями пространства, словно компенсируя стеклянную пустоту и тишь осиротевшей людской стихии. Сзади на лестнице позвякивает алюминиевыми чашками непоседливый утренний певец. — Хорошее утро? — Кипучее солнце вязнет в огненных завитках на макушке напарника. Тут-И-Там протягивает ей горячий кофе и обугленный омлет в жестяной миске. — Да, — не глядя, принимает еду Сильвия и наконец открывает глаза.

* * *

Завтракают они плечом к плечу, сидя на высоте сорока метров над прохладными улицами. Сухопарый канадец беспечно болтает ногами в прозрачном воздухе, и Сильвия ежесекундно отвлекается на каждое непрошеное движение в сторону пропасти. Вчера они выбрали этот дом по разным причинам, но Сильвии думается, что рыжий коротышка не зря настаивал: даже полуразрушенные стены напротив смотрятся органично, не нагоняя привычной тоски. Ласковые лучи мажут по набитым щекам сосредоточенно жующих наёмников и плавно падают всё ниже, постепенно выхватывая материальные сгустки на раздолбанных мостовых. Работы никогда не бывает мало, поэтому Сильвия с сожалением делает последний глоток и забирает у напарника тарелку. — И откуда ты только раскопал квартиру с таким раритетом, — уже в помещении кивает Сильвия в сторону индукционки. Тут-И-Там тихо смеётся и перекидывает ей бутылку с хинной. Разговаривать ему явно неохота, но натура берёт своё, и разыскивать гермоупаковку с линзами становится веселее. — Сильвия-сильвия, просто надо же знать места! Я, конечно, лет двадцать не был в Варшаве, но такие дома не забываются! Представь, что натыкаешься ты ну, скажем, на подпольный аукцион, где что ни лот — одно удовольствие. — Тут-И-Там поворачивается на носках и импульсивно размахивает руками, сметая вещи в рюкзак. — А потом оглядываешь зал и понимаешь, что кроме тебя и организаторов все давно разошлись, и старенький аукционист уже суёт тебе в руки расписку о том, что ты теперь — полноправный хозяин всех этих богатств, но тебе уже надо бежать по своим делам, и ты никак не успеваешь насладиться всеми благами этой кладези. Так и с такими домами. — Знаете, мистер философ, будь у меня такой аукционист, он бы весь следующий год получал жалование из расчёта на то, чтобы и завтрак, и обед, и ужин у него состояли из этой пресловутой расписки, — Сильвия даже отрывается от треснувшего зеркала, перед которым она собирает высокий хвост малиновым гребнем. — Бедный старенький транжира, — шутливо укоряет её возмущение канадец, и они наконец покидают гостеприимный приют, потерявший хозяев, как видно, ещё до Второй Волны.