Набережная потерянных

Он с детства знал, что его ждёт великое будущее. Знал, и делал всё, для того, чтобы его приблизить: перспективный ученик, который учился быть лучшим, не оставаясь в аутсайдерах и решая конфликты так, чтобы его нельзя было ни в чём обвинить. Он не создавал проблем ни родителям, ни учителям – не столько избегая конфликтов, сколько не попадаясь. Ему пророчили великое будущее: кто в науке, кто в театральной или криминальной среде. Те «проделки», которые организовывал он, всегда проходили по плану. Все знали, кто стоял за ними, все знали, кто был мозгом, пусть и мало было тех, кто в это верил – вот только предъявить ему ничего не могли. В старшей школе он решил, что фармацевтика – наиболее перспективная сфера: люди всегда будут умирать и всегда будут болеть. Похоронное дело его не прельщало, врачебное – не давало всей необходимой свободы. Отменные результаты в учёбе, прекрасные характеристики, блестящие научные работы, президент литературного и фехтовального клубов – получение стипендии на обучение в Лондонском Королевском Колледже казалось вполне закономерным. Сам Айзен тоже не мог с этим не согласиться: кто, если не он? Он – лучший, он достоин большего. В Университете он стал ещё осторожнее: никакая тень не должна падать на образцового студента. Вместо планирования – дебатный клуб и борьба, где можно показать противнику его место со словами "Прошу прощения, немного не рассчитал". Вместо очков – контактные линзы, возможности вместо ограничений. К выпускному курсу у него были бритвенно-острый ум, ряд научных публикаций, грант на исследования, фан-клуб – и люди, с которыми он откроет свою компанию. Всё это казалось списком, который составляют на новый год, только ставь галочки: сделано, сделано. Даже малышка-Момо прекрасно вписывалась в этот список: за каждым великим мужчиной стоит его женщина. И она стояла: на курс младше, держалась на шаг позади, смотрела влюблёнными глазами, фанатично отстаивала его идеи и убеждения. Она всегда была за ним. Всегда была – и всегда будет, он в этом уверен. Его компания развивалась, расширялась, сменила страну – покорять другой континент, который исторически был колонией. Теперь помимо инженерно-исследовательской компании у него была и своя фармацевтическая: разделяй и властвуй, и Айзен пользовался этим принципом в полной мере. Он пил чай, газетными вырезками пролистывал воспоминания и всё пытался понять, что же пошло не так, где он свернул не туда. Казалось бы – что назовёт большинство людей, спроси их о трёх самых больших желаниях? Деньги, быть любимым, здоровье. Счастье. Компания процветает, Момо всё так же за ним, здоровьем не обделён... – Скоро зима, и это всё говорит Ваша зима, о Великий, – вкрадчиво, словно в ответ на его мысли, говорит его заместитель. – Вы только не поддавайтесь хандре и не капризничайте. Порой, вот как сейчас, Айзену кажется, что он взял с собой Гина только для того, чтобы у него было наглядное напоминание: не расслабляйся. Словно Хитсугаи ему мало. – Что-то случилось, Гин? – Только хотел напомнить, что затягивание театральной паузы порой считается признаком не лучшего тона. Мне уже немного наскучило пугать соискателей в одиночку, мистер Айзен. Ещё немного – и Вам никого не достанется, – почти пропел он, ехидно щурясь. – Тех, кто останется, будет достаточно, – Ичимару он считал своеобразной первой линией обороны: если человек выдерживал общение с Гином и не сбегал, к нему можно присмотреться. Так, к примеру, было с нынешним директором отдела исследования и разработки молекулярной биологии. Заэль Апполо Гранц, этот неслучившийся отпрыск Кёльнского Университета, который с шумом покинул его гостеприимные стены уже через год после зачисления, заявив, что не потерпит дурацких ограничений и идиотов в качестве преподавателей, – тот выдержал час. Правда, после этого, если верить слухам, он мечтает продолжить разговор, но уже в условиях своей лаборатории. Ичимару улыбается слухам, но предпочитает без особой необходимости к лабораториям не приближаться. – Сколько осталось? – Всего двое, – приторно-расстроенным голосом сообщает Гин. – Надо же, – он отставляет чашку на столик, подхватывает телефон и набирает номер. – Улькиорра, зайди, пожалуйста, в переговорную. Вторая линия обороны. Убираем излишне впечатлительных. – Ат-та, господин Айзен, так Вы всех кандидатов распугаете, – качает головой Гин. – Ты несправедлив к Улькиорре, Гин, – улыбается Соуске. – Он профессионал своего дела. – Полностью с Вами согласен: в наведении страха равных ему нет. Айзен тихо смеётся: без лишней скромности, это утверждение одинаково справедливо для всего руководящего состава его компании. Кто-то мог бы даже сказать, что это качество является одним из ключевых при приёме на работу. Когда через десять минут они подходят к стеклянным дверям переговорной, там сидят только два человека: сам Шиффер и рыжая девушка в белой блузе и официальном коричневом костюме. Она о чем-то увлеченно рассказывает Улькиорре, а он смотрит на неё своими грустными глазами почти не мигая. Айзен мысленно улыбается: интересно... Гин тихо, словно крадучись, приоткрывает двери. – Успокойся, женщина. Девушка замолкает и, заметив новые действующие лица, замирает, подбирается, улыбается нервно. – Здравствуй, Орихиме, – мягко улыбается Айзен. – Спасибо, что осталась. Прошу прощения, что пришлось долго ждать – появились неотложные дела. Гин тихо хмыкает – как же, неотложные. Но, к чести будет сказано, Ичимару молчит. – Что Вы, всё в порядке, мистер Шиффер очень приятный собеседник, – машет рукой Орихиме. – Ат-та, а как же я, милая Орихиме? – обиженно тянет Ичимару. Даже почти не скалится. Оба переводят взгляд на него: Орихиме – немного испуганный, Улькиорра – тяжёлый. Интересно. Айзен любуется разворачивающейся сценой и, не дожидаясь развязки, прерывает её: – Гин говорил, что когда он уходил, оставалось двое. Насколько я могу судить, осталась только ты. Позволь спросить: куда ты спрятала труп своего соперника, Орихиме? Она испуганно округляет глаза. – Мизуиро позвонили, и он вышел... Улыбка Айзена становится ещё мягче, и девушка звонко смеётся, но тут же спохватывается и замолкает, прикрывая рот ладонью. Когда-то давно Джаггерджак в ответ на подобный вопрос хищно оскалился и вполне правдоподобно ответил: «Съел». – Извините. – Что ты, всё в порядке. Мне нравится, когда мои подчинённые улыбаются, – Гин с серьёзным видом согласно кивает. – Спасибо, что присмотрел за нашей гостьей, Улькиорра. Шиффер молча поднялся и направился к двери. – Было приятно познакомиться, – улыбается ему вслед Орихиме. Когда за Шиффером закрывается дверь, ненадолго повисает тишина. «Театральная пауза», как же. – Я понимаю, что обычно собеседования проходят в несколько другом формате, но учитывая специфику работы и то, что нам предстоит тесно сотрудничать, беседовать со своим возможным ассистентом я предпочёл лично. Я так понимаю, что вопросы по поводу компании и твоего места в ней уже звучали. Иноуэ кивает. – В таком случае, осталось уточнить детали. Ты не могла бы приступить к работе завтра, Орихиме? Я надеюсь, необходимые документы у тебя при себе? – Д-да, – девушка заметно нервничает, пальцы дрожат – сейчас она напоминает ему скорее зайчонка, чем тот солнечный лучик, которым была вначале. И всё же она смогла пробудить любопытство. Айзен уже ознакомился со всей информацией на тех, кто был приглашён на сегодняшнее собеседование, и остался доволен своим выбором – сцена с Шиффером только добавила аргументов в его пользу. Каприз или нет, но возможно, это сможет его развлечь. После подробных инструкций, где и как найти отдел кадров, девушка уходит. Первое испытание на новой должности – понять инструкции и разобраться в лабиринте офиса. Из точки А в точку B через пункты G, Z, S и Е. – Любите Вы загадки, мистер Айзен, – смеётся Ичимару. – Таким путём и пропасть недолго. – Маленькие слабости стоит уважать, Гин. – Как скажете, мистер Айзен, – скалится его заместитель. – К слову о слабостях. Вы знаете, что собираются начать новое журналистское расследование? – Приятная новость, давно мы не принимали гостей, – он довольно прикрывает глаза. – И общественную кампанию следом будут организовывать? – Зависит от результатов, но Абарай настроен весьма воинственно. И всё же приятно видеть Вас в хорошем расположении духа, мистер Айзен. А уж как мне приятно, что Вы вняли моим мольбам и завели себе ассистента! Это очень, очень полезный человек, точно Вам говорю. Думаю, Изуру тоже будет рад этой новости – меньше презентаций и встреч готовить, больше не будет необходимости организовывать спонсируемые Вами мероприятия и писать дополнительные отчёты... Ещё бы меньше в отделе химического синтеза пропадали, оставляя всё на меня, мистер Айзен – золото были бы, а не шеф! – Умеешь ты делегировать полномочия, Гин. – Учусь у лучших, – сладко пропел Ичимару. Порой Айзену казалось, что у него не серьёзная компания, а зверинец, и его заместитель – обманчиво ленивая змея или же лисица. Наглое, хитрое, изворотливое создание, к которому лучше не поворачиваться спиной: зазеваешься – съест. Прекрасный управленец и организатор, несмотря на нарочито-расслабленный образ, который тот тщательно поддерживает. Змей Айзен всегда считал интересными, а вот собачьих вообще и собак в частности недолюбливал: настолько сильная привязанность и верность оставались для него непонятны, оставались странной слабостью. Исключения были, но это скорее частности. Так, однажды он услышал историю о мужчине, который как-то зимой возвращался со своим псом домой на санях, запряжённых лошадью, и когда он услышал вой волков, решил пожертвовать псом, чтобы суметь уехать. А ночью пёс, израненный и едва живой, вернулся и загрыз хозяина – не простил предательства. Айзен мог понять пса, но не его хозяина – сам он никогда не был сторонником ненужной жестокости. Ичимару стоит в окна, вполоборота к нему, и нараспев пересказывает последние сплетни. Айзен его почти не слышит, вычленяет отдельные слова и думает о своём. Об открытии нового учебного центра на днях, о программе стажировки для молодых специалистов, о скорой выставке и участии в программах реабилитации – обо всём этом он не думает, об этом теперь позаботится Орихиме. Последнее время его мысли с частотой дурного сна возвращаются к Венеции. Город, который бесконечно повторял сам себя в каналах, город, в котором он провёл восхитительно-солнечный семестр во времена учёбы – город, который словно звал его. Это всё зима, убеждал себя Айзен. Всё пройдёт. Пройдёт она – пройдёт и тянущее ощущение в груди, словно не хватает чего-то важного или что-то забыл. Убеждал – и пару лет назад купил себе там квартиру на пятом этаже старого дома недалеко от театра «Ля Фениче» в районе Сан-Марко. Угловая, две полупустые комнаты, высокие потолки – и семь окон. Солнце её не покидало, оно словно поселилось здесь. С момента покупки он ни разу там не был. Что ж, очередной каприз, как сказал бы Гин, узнай он об этой прихоти. Под звуки вариаций Гольдберга Айзен покидает переговорную – отдел исследования и разработки химического синтеза призывает своего директора. К некоторым личным разработкам он никому не предоставлял доступ, давал только указания следить за временем и вовремя сообщать ему. Слишком большая личная заинтересованность, слишком большая важность – и слишком большая вероятность общественного резонанса в случае преждевременного обнародования промежуточных результатов. На сегодня он уезжает, оставляя всё на Гина, и знает, что тот со всем справится, не подведёт – не сейчас, ещё не время. Айзен покидает город, лавируя в потоке машин, неспешно едет по шоссе – за городом приближение зимы чувствуется ярче, сильнее. Незачем торопить её приход, ещё есть время. Для кого-то зима – это радость. Первый снег, горячее какао, яркие гирлянды, распродажи, Рождество, подарки, смех и тепло домашнего уюта после мороза улиц. Для него... Зиму он не любил никогда. Для него она – слишком короткий день, подъёмы затемно, – что бы ни говорили о привычках, если просыпаться рано он давно научился, то утро у него радости так и не начало вызывать, – меланхолия и отчаянная нехватка солнца. А ещё – ощущение потери перспектив. Именно поэтому вокруг здания, где располагался отдел исследования и разработки химического синтеза, были высажены вечнозелёные растения. Глядя на это зелёное буйство на подъезде к лаборатории, он в который раз убеждается в правильности своего решения. Лаборатории встречает его тишиной и сухой стерильностью воздуха. Гудят и шумят приборы – но не люди. Айзен переодевается в лабораторный костюм, надевает маску и сменяет обувь перед тем, как зайти в лабораторию 27/9. Коридоры пусты. Никто не мешает, не выходит навстречу. Он уже полностью погружён в формулы и вычисления – потом, позже, когда опыт успешно завершится, Айзен всё запишет, со всеми ремарками и пояснениями. Но это потом. Пока лучше не оставлять ничего лишнего. Из камеры санитарной обработки, благополучно пройдя систему охраны, он наконец видит то, ради чего приехал. Камера с образцом интактна, манипуляторы строго в том же положении, в котором он их оставлял. Образец ярко вспыхивает, словно почувствовав его приближение. Последнее время Айзен всё больше укрепляется во мнении, что образец обладает собственным сознанием или же его подобием. Именно поэтому он всё чаще говорит с образцом, объясняет смысл манипуляций – не говорит только чего ожидает. Каждый поддерживает чистоту эксперимента по-своему. То, почему он решил дать этому проекту имя «Хогиоку», он так же не озвучивает. Когда он уезжает, сотрудников давно нет. Домой он возвращается почти в полночь. Момо уснула в кресле, слева горит торшер, справа на кофейном столике лежит книга. Айзен прикрывает глаза и анализирует то, что сейчас чувствует. Усталость, удовлетворение и – да, точно, – разочарование. Первое – от проделанной работы, последнее – от увиденной картины. Казалось бы – умная, красивая девушка, которая может за себя постоять. Но не с ним. Слишком просто, слишком пресно. Порой он задумывается зачем он её держит. В доме, почти как домашнее животное, да. Или не так – почему он позволяет ей быть рядом, поддерживает видимость небезразличия. Она выгодно его оттеняет, она удобна, симпатичной пассией вписывается в список того, что должно быть у успешного человека, благодаря её наличию у Айзена есть прекрасная защита от особо активных, но не самых сообразительных соискателей его сердца и бумажника. И всё же порой ему почти жаль Момо. Неудачный она выбрала субъект для любви. И всё же он делает всё возможное, чтобы Хинамори и дальше находилась в своей сказке-иллюзии, в которую верят окружающие. Айзен привычно укрывает Момо пледом, она так же привычно даже во сне тянется к нему, и он точно так же привычно подавляет раздражение, напоминает себе, что сам её такой создал. Она не может иначе. Айзен идёт к кухонному острову за очередной чашкой чая, игнорируя приготовленный Момо ужин. Даже любимые блюда от частого повторения теряют часть своей вкусовой привлекательности. Он стоит у окна, невидяще глядя на транспортные потоки внизу, на бесконечную вереницу огней – и словно наяву видит отражение света из окон на гладкой поверхности воды канала и серп убывающей луны, звонкой нотой зацепившийся за облако. Он качает головой, отгоняя настойчивые образы и хмурясь тянущему ощущению в груди, и всё же относит Хинамори в спальню, не разбудив её. Чашку чая спустя он и сам ложится спать, надеясь, что Хогиоку сделает эту зиму лучше. Айзен лежит на кровати и вспоминает узкие улочки, разномастные площади, бесчисленные церкви и волшебные воскресные утра, когда просыпаешься под звон колоколов. Стоит открыть окна – и комнату заполняет та самая напоённая колокольным гулом дымка, что отчасти сырой воздух, а отчасти кофе и молитвы. Тогда, там, в воскресное утро он всегда просыпался на удивление в хорошем настроении, несмотря на раннее время. Вспоминает каналы, маленькие юркие лодочки, паромы – и роскошные баснословно дорогие гондолы, в которых плавали престарелые Ромео, не первой юности Джульетты и достаточно обеспеченные туристы остальных возрастных категорий. Вспоминает тепло и особое итальянское мягкое мороженое. Вспоминает кофейни и библиотеку Марчиана. С каждым вдохом он всё глубже погружается в воспоминания. Под мерный плеск воды о набережную он засыпает. Ему снится солнце.