American Idiot: у истоков

Я — сын страсти и любви. Иисус из предместья. Я не тот, о ком написано в четырех Евангелиях. Я вырос на содовой, попкорне и риталине.       Никто уже не помнит, как его зовут на самом деле, даже, наверное, он сам. Потому что прозвище «Иисус» привязалось к нему настолько прочно, что уже никто не называет его иначе.       За что именно его так прозвали — тоже уже давно никто не помнит. Но абсолютно точно не за то, что он светлый и благодетельный, определённо нет. Потому что он точно знает, что это не про него.       Он даже толком не закончил школу, и теперь в свои двадцать лет не имеет работы, нигде не учится и до сих пор живет с матерью, которая полностью его обеспечивает. Впрочем, нельзя сказать, что его эта ситуация не устраивает. Ведь он даже не пытается что-либо изменить.       Его часто тыкают носом в отсутствие интереса к чему бы то ни было. Ну, а что он должен сделать, если ему и правда абсолютно не интересно, что там творится в этом чёртовом мире? На моделей на подиуме смотреть тошно, на споры хитрожопых, лоснящихся с жиру политиков и того противнее.       Лишь оставшись дома совсем один он выползает из своей захламленной хуже некуда, провонявшей табаком и алкоголем комнаты, в гостиную, включает телевизор и сидит перед ним на ковре, надвинув капюшон толстовки по самые глаза. Зачем он это делает? И сам не знает. Может быть, так он чувствует себя хоть немного в безопасности? Если дома долго никого нет, он может часами так сидеть, курить как паровоз и хлестать кофе с добавлением рома в огромных количествах. Стоит ему заслышать шуршание ключей в замочной скважине, он быстро выключает телевизор и тихо, но торопливо, проскальзывает обратно в свою берлогу, где всегда опущены шторы и царит печальный полумрак.       Он боится людей, всегда испытывает навязчивое желание спрятаться и страдает глубокой депрессией. Из-за зависимости вынужден поглощать Риталин в больших количествах. А началось все с того, что лет в двенадцать, когда у мальчика начали проявляться депрессивные расстройства, мать отвела его к психиатру. Ей пришлось сделать это насильно, и стоило невероятных усилий. Все это происходило через истерики, слезы и угрозы, Иисус топал ногами, упирался и орал, размахивал кулаками. Но в итоге мать запихнула его на заднее сиденье автомобиля и повезла ко врачу. Тот назначил мальчику Риталин в качестве терапии.       Слезть с него парень оказался не в силах, а когда подрос, стал глотать его ещё больше. А в придачу он питается сплошным фастфудом, жирной и вредной пищей, совсем не щадя свой желудок.       Из-за отсутствия работы и стремления вообще к чему-либо в этой жизни он часто сильно ругается с матерью. Это настолько грандиозные скандалы, что на шум прибегают соседи, а он сам после этого ещё долго вообще не может её видеть.И в такие моменты он убегает из дома. Мать выбегает за ним, хватает за руку, плача и уговаривая остаться, но это не действует. Уговоры на Иисуса никогда не действуют. Стащив у матери очередную сотню долларов, он идёт в ближайший супермаркет. Он идет вдоль рядов, смотрит на людей вокруг и содрогается от ужаса. Эти люди… Они смотрят вокруг стеклянными, ничего не видящими глазами, и сами не знают, куда идут и зачем им это! Они больше не отвечают за свою судьбу. Они не живут: это уже зомби, а не люди!       У них злые и агрессивные лица, вместо улыбок — оскал, а в головах грязные мысли. Иисусу страшно.       Он покупает дешевый алкоголь и сигареты. После этого он запирается в туалете и выпивает его там, безудержно плача над своей тяжелой судьбой. А потом рисует граффити на холодных кафельных стенах. Неприличные и ругательные слова, или просто любую хрень, которая придет в голову. «Президент — мудак» «И вообще, вы все здесь мудаки» «Я больше не могу так жить» «Заберите меня отсюда»       Каждый раз это все смывают и тщательно оттирают, но каждый раз он рисует. Снова и снова. Каждый раз приходит в отмытую уборную, снова рисует и выкуривает сигарету за сигаретой прямо в общественной уборной. Люди снаружи кричат и требуют открыть дверь, но Иисус не обращает внимания и продолжает заниматься своим делом, зажав окурок в зубах.       Он подолгу сидит, тупо пялясь в пустоту, пропуская через себя мрачные мысли. Валяется на холодном кафельном полу, вперивая в потолок.       Он кричит и старается причинить себе боль, думая, что это избавит его от страданий.       Он кричит, но знает, что его никто не слышит.       Нет, он не святой, и прекрасно знает, что никто из людей не безгрешен… Он знает, что мир погряз во лжи и грязи, и ему от этого больно. Он не знает, куда себя деть, ему кажется, что в мире нет для него места. Нигде.       И он настолько устал, что ему уже все равно. Абсолютно все равно на всех и на все, что происходит вокруг, в том числе, на самого себя. Девизом была ложь, гласящая: «Дом там, где твоё сердце». Как ни стыдно говорить такое, Ведь сердца у всех Бьются по-разному, Бьются не в ритм.       Он часто вспоминает школьные уроки английского. Учительницу, которая с каким-то нелепейшим, диким восторгом рассказывала о том, что «твой дом там, где твоё сердце», и как здорово, что у всех у нас, жителей прекрасной и красивейшей во Вселенной планеты Земля, одно большое сердце на всех, что маленькие сердца каждого отдельного существа бьются в едином ритме. От этого мальчику становилось смешно, и в то же время невероятно горько. Кто это вообще придумал? Ну скажите, как можно было вообще додуматься до такой глупости?       Сердце каждого существа, будь то человек или животное, бьется в своем собственном, уникальном ритме, понятном только ему одному. Каждое существо особенное, и этим мир и прекрасен, разве не так? А они тут несут такую чепуху. Ну как не стыдно засорять этим мозги детям?       У каждого своё призвание и свой путь. Но только не у него. Иисус не знает, зачем он здесь. У него нет своей дороги. Вернее, она есть, но ведёт в никуда, в чёрную пустоту.       Он терпеть себя не может, и прекрасно понимает большинство людей, которое испытывает к нему презрение. У Иисуса есть лишь одна черта, которую он в себе уважает: это бесконечная, рубящая с плеча честность. Многие терпеть его не могу за излишнюю прямолинейность. Но ему, откровенно говоря, наплевать на это с высокой колокольни. Он ненавидит ложь всеми фибрами души, и ему невероятно противно, что всё вокруг пропитано этой самой ложью. Его трясёт с ног до головы от того, что окружают его сплошные лицемеры, которым больше всего на свете хочется просто плюнуть в лицо. Ему не один раз говорили, что все это неправильно, что так жить нельзя, что нужно что-то менять… может быть, они правы? Может, с ним и правда что-то не так?       Да нет, зачем? Ему кажется, что с ним все в полном порядке. Да, он разбит и совершенно не имеет желания жить, а на его запястьях остались шрамы после довольно нелепой и заранее обреченной на провал попытки порезать себе вены. Он и сам не знает, откуда это все и почему происходит с ним. Но ему кажется, что это правильно. Что он должен быть таким и находится там, где он есть. В полном дерьме. Потому что это и есть его место.       Иисус знает, что он не нужен никому со своими страданиями и психическими расстройствами. Он знает, что никто не станет плакать по нему и вымаливать прощения за его грехи. Единственный человек, который, возможно, о нём побеспокоится — это сердобольная мать, которую он терпеть не может. Он бесполезная пустышка в этом мире. Он чувствует себя невероятно, беспросветно одиноким, и иногда это очень давит на него, потому что безумно хочется иметь хоть одного человека, с которым можно было бы просто поделиться накипевшим.       Только вот ни одного человека, который мог бы его понять, на свете нет.       Но ему все равно. Настолько все равно, насколько вообще может быть.       Как хотелось бы найти хоть какое-то лекарство, средство, которое заполнило бы эту пугающую до дрожи пустоту в его душе. Но такого лекарства нет.       Он невероятно устал от такой жизни, поэтому в один прекрасный момент просто собирает свои скромные пожитки и садится в машину. Снова мать пытается его остановить. Но и на этот раз уговоры не действуют. Они никогда не действуют. Иисус дави на акселератор и едет в неизвестность — куда глаза глядят. Я отсталый, или просто перевозбуждён? Никто не идеален, и меня по-прежнему в чём-то обвиняют Недостаток слов получше — моё лучшее оправдание.