Маленькая Птичка

Громко по-другому. Везде. Очень громко! Так громко, что больно. Громко, словно бьют. И снова. И снова. Пахнет страшно. Злая не-мама делает вверх-вниз, но еды не дает. Еды не хочется. Хочется тоже громко, но надо тихо, громко нельзя. Добрых больше нет. Только злые. Злые мужчины. Злые не-мамы. Самый злой, совсем рядом. Когда злые — надо тихо. Даже когда они сами громко. И когда по-другому громко — тоже. Иначе будет тихо. Совсем-совсем. Плохо. Страшно. Хочется не здесь, но злая не-мама здесь. Держит. Хочется громко, но надо тихо. Мама! Мамы нет. Есть только злые. Не самый злой тоже рядом, который делает страшно. И у которого рука. И та штука, что делает громко по-другому. Он хочет сделать громко по-другому! Так громко, чтобы потом сразу тихо! Злая не-мама не видит. Самый злой не видит. Другие злые тоже не видят, никто, никто! Почему? Надо не здесь! Не здесь! Надо громко! Громко! Чтобы увидели. Чтобы поняли — здесь нельзя! Не здесь! Здесь сейчас будет громко по-другому, чтобы потом сразу тихо, совсем-совсем тихо! Совсем-совсем тихо плохо! Как не дышать, если долго! *** До чего же противный визг у этого ребенка! Отродье проклятой гяурки вблизи оказалось еще более мерзким, чем мельком и издали. Не то чтобы Акиле сознательно избегала старших сыновей своего мужа, просто не видела ни малейшей необходимости удостаивать их своего внимания. Зачем? Они не имеют значения перед лицом Аллаха, они меньше чем пыль под его сандалиями, дети иноземных наложниц, язычниц и потаскух. лишь притворяющихся правоверными. Они никогда не станут наследниками. Они неопасны и неважны, как и их матери. Больше неопасны и неважны. Проигравшие, ошибки прошлого. А будущее за детьми настоящих правоверных жен — таких, как она сама и Айше. И тут кто первой родит султану сына-наследника — у той в руках и окажется своеобразная незримая государственная печать, символ власти, благословенный Аллахом ключ если не от всей Блистательной Порты, то от сердца и прочих органов правящего ею султана точно. А ведь это, если подумать, одно и то же. Во всяком случае, так говорил папочка своей маленькой Рукийе, уже тогда прозванной Акиле за послушание и внимание к словам старших. А мамочка объясняла, что и как нужно делать, чтобы понести обязательно с первой же ночи — ведь неизвестно, когда будет вторая, и не успеет ли за это время подсуетиться несносная Айше. Не успела. До сих пор так и не успела, на этот счет можно не беспокоиться, рядом сидит, так и норовит острыми локтями да коленками в бок пихнуть. Вроде бы нечаянно. Это она от зависти, понятное дело. Даже и оборачиваться не надо, достаточно глаза скосить, сразу видно, что живот у нее плоский, словно к хребту прилипший. Не то что у Акиле, которой до срока осталось чуть больше месяца. Тяжелым шаром лежит на коленях, распирает длиннополый парадный кафтан алого шелка. Уже не надо и кушак под низ повязывать, чтобы видно было — и так видно отлично. Только Акиле все равно подвязать именно так служанке велела — и даже не потому, что так легче ходить, просто хорошего не бывает слишком много. Пусть все видят, что скоро уже. Ох, скорей бы… хоть и почетная ноша, но до чего же тяжелая! В тенистом саду у фонтана еще ничего, во внутренних двориках можно одеваться по-домашнему, там нет посторонних, а от появлений на публике можно всегда уклониться, сославшись на плохое самочувствие, свойственное тягости. Ну, почти всегда. Сегодня вот не удалось. Сегодня особый день — парад в честь победы. Хотя папочка и говорит, что никакой победы не было вовсе, но парад все равно есть, и от него отвертеться не удалось. Сиди теперь в султанской ложе, чуть позади самого Османа, как и положено приличной правоверной жене, в душной толпе придворных, евнухов, служанок, кормилиц и Аллах знает кого еще. Задыхайся под парадными многослойными покрывалами и гордись тем, что их так много — мы не какая-нибудь варварская Персия, где даже самые знатные жены ограничиваются лишь прозрачными легкомысленными накидками из газовой ткани, которые вовсе даже ничего не скрывают от нескромных взоров. Что с них взять: персиянки, одно слово! Дикарки, хуже гяурок. Они, наверное, и ног-то своих не скрывают! Нет, Акиле не из таких, ноги ее, как и завещал пророк, прикрыты четырьмя слоями одежд: нижние сальвари, верхние парадные, и два кафтана — нижний желтого шелка и верхний, алого, длиннополый и с разрезами. А еще рубаха, чьи расшитые золотыми и серебряными узорами рукава далеко выступают из широких рукавов обоих кафтанов. Ну и, конечно, праздничная марама — головная накидка под шапочку. Ее верхнее полотнище закрывает лоб до самых бровей, нижнее же прикрывает шею и лицо до глаз, оставляя лишь узкую щелочку, чтобы уж точно ни один посторонний не увидел неположенного. И поверх всего этого достойного султанской жены великолепия еще и верхняя вуаль, густая и черная, она спускается от шапочки до укрытого нижним полотнищем марамы подбородка. Конечно, дышать в таком наряде трудновато, но на то Акиле и гордая чистокровная турчанка из знатного рода, честная султанская жена, будущая уважаемая хасеки, мать наследника, чтобы гордо и с честью нести тяжелое бремя своего высокого положения. И даже почти не вздрагивать, придерживая живот руками — каждый раз, когда бахают пушки. А потом сверху падают мягкие черные хлопья пушечной сажи, мерзкие, жирные. Как же душно сегодня! И так трудно дышать, а тут еще эта гарь от выстрелов… И ребенок орет. До чего же противно визжит этот гяурский щенок! И зачем только Осман велел и его тоже притащить на торжество? Только настроение портить. А главное, рядом совсем. Неужели никто его так и не заткнет или не отправит куда подальше вместе с тупой кормилицей, если та сама не догадывается о подобной необходимости? Неужели у одной Акиле от его визгов голова раскалывается? Его пронзительные вопли ввинчивались в уши, сдавливали виски, словно обручем, усиливая и без того с трудом переносимую головную боль. — Эй, ты! давно плетей не получала? Заткни ему пасть, живо! Ну вот, наконец-то! Айше перегнулась через Акиле, шипит на кормилицу, крики смолкают. Хорошо-то как! За это Акиле, пожалуй. простит подруге-сопернице довольно болезненный тычок локтем в ребра — конечно же, опять словно бы нечаянно. Сама Акиле предпочитает ни с кем не ссориться — – даже с кормилицами гяурских отродий. И уж тем более — с их матерями. Мало ли… нет, не ошибся папочка, давая ей вроде бы в шутку детское прозвище. Не ошибся. Да и зачем ссориться самой, навлекать на себя гнев и раздражение, когда всегда найдется рядом кто-нибудь вроде Айше? Осман чуть обернулся, покосился неодобрительно на вконец сомлевшую кормилицу, пробормотал что-то о гнилой крови. Пользуясь тем, что под вуалью и двухслойной марамой ее лица не разглядеть даже на расстоянии полулоктя, Акиле позволила себе презрительную гримаску: можно подумать, у него у самого кровь не такая же гнилая! Рожденный вне брака сын и внук грязных иноземных наложниц! Бастард в шайтан знает каком поколении! Сколько веков подряд позорящие Аллаха султаны Истанбула разбавляли свою священную кровь жидкой грязью из жил иноверок — удивительно ли, что от нее в их роду уже ничего почти что и не осталось? Сын Акиле будет первым настоящим султаном за много поколений — султаном по крови, истинно турецкой, правильной. Род Акиле по праву гордится чистотой и древностью, ее предки не позволяли бросать свое семя в лона неподобающего происхождения. Снова заорал ребенок — пронзительно, надрывно. Кормилица, как ни пыталась, не смогла с ним справиться, он выворачивался, не давая заткнуть себе рот ни привычным образом, используемым всеми кормилицами подлунного мира со времен праматери Хавы, ни даже ладонью. Осман обернулся, недовольно морщась, знаком подозвал кызлар-агасы Мухаммада, тот подсеменил, согнулся почтительно. Что ему приказал Осман, Акиле не расслышала — грохнули пушки. И тут же что-то влажно шлепнулось Акиле на колени и живот, забрызгав теплым и алым лежащие на нем кисти рук, шитые золотом рукава рубахи, шелковый кушак и даже вуаль. В голове словно что-то лопнуло, и дышать стало еще труднее, хотя ребенок не кричал больше. Акиле попыталась стряхнуть упавшие ошметки, недоумевая, почему они вдруг стали красными и влажными. Какой-то новый военный прием, о котором султан не счел нужным оповестить заранее даже любимую жену, будущую мать наследника? Рядом заорала Айше — еще хуже, чем ребенок ранее, полностью теряя лицо перед глазами султана, вытаращив собственные глаза так, что даже через густую вуаль было видно. Акиле повернула голову в ту сторону, куда таращила глаза ее подруга-соперница. И успела увидеть, как медленно заваливается навзничь тело ее мужа Османа, бывшего султана Великой Порты… Ведь не может же оставаться султаном тот, у кого больше нет головы.