Маленькая Птичка

Мама… Мокро. Холодно. Надо еды. Надо тепло. Надо... Мама? Есть мама. Нет еды. Есть еда. Мамы нет. Сложно. Мама добрая. Мама хорошо. Но мамы нет. Мокро глазам и хочется мамы. Хочется громко. И еды. И чтобы сухо. Потом еды хочется больше. Больше чем чтобы сухо. И еще больше. И еще. Мокро глазам и громко. Громко! Громко! Злая не-мама дает еды. Делает сухо и тепло. Хорошо. Но теперь хочется мамы и снова мокро глазам. И громко. Злая не-мама злая! Делает больно. Снова дает еды. Мамы нет. Но есть еда. И сухо. И тепло. Злая не-мама не мама. Но еда. Сухо. Тепло. Хочется спать. Спать… *** Мама? Мама!!! Мама хорошо. Мама гладит, поет хорошо. Мокро глазам и громко, но не потому что плохо и надо, а потому что хорошо. Сложно. Раньше было просто. Хорошо, тепло, спокойно. Но темно и скучно. Скучно – хорошо? Не было мокро, не было холодно, не было надо еды или сухо. Было просто и хорошо. Давно было. Потом стало ярко и холодно. И больно. И сложно. Когда больно, надо громко. Когда надо еды или сухо, тоже надо громко. Сильно громко. Тогда дадут. Добрые сразу дадут. Злые — потом, когда сильно громко. Раньше злых не было, была только мама. Мама добрая. Добрые хорошо. Но злых больше. Мама добрая, мама хорошо. Но редко. Почему? Сложно… *** — Хадидже, скажи… правда же, он хорошенький?! И красивый! Красивый, правда? — Конечно. — Самый красивый. Самый-самый… — Ну разумеется. Он же похож на тебя. — И на Османа… — А как же иначе? О, Аллах! Ну что ты опять плачешь?! -— Я не… Младенец, слишком сильно прижатый непутевой матерью к груди, протестующе пискнул. — Мейлишах, прекрати немедленно. Видишь, напугала! — Да-да… я не… я конечно… — Прекрати! Зулейка сидела на широкой скамье в углу оплетенной виноградом беседки и с непроницаемым лицом наблюдала за двумя молодыми кадинэ, одна из которых изо всех сил старалась не плакать и не слишком прижимать к собственной пустой груди сына, только что оторванного от груди Зулейки — груди, не бывавшей пустой ни единого дня за последние десять лет. Вторая же все время оглядывалась, словно пыталась рассмотреть двери детского павильона, невидимые за изгибом аллеи, и шипела на подругу, чтобы та вела себя тише. Ну еще бы! Это детский дворик, по его тенистым дорожкам имеют право гулять только кормилицы шахзаде вместе со своими подопечными. Ну и султанские жены, конечно — если им вдруг наскучит их собственный сад, — тоже имеют полное право. Но не наложницы. Эти же две — не кормилицы. И уж тем более не султанские жены. Аллах знает, какими ухищрениями и при помощи каких подкупленных евнухов удалось им проникнуть в детский дворик, но если их здесь обнаружат… Хорошо бы, если бы обнаружили. Ох, как хорошо бы! Зулейка смотрела на них с легким презрением и думала о том, как бы удивились эти две гордячки, узнай они Зулейкины мысли, отношение ее узнав. Глупые курицы. Какая же мать вот так, в открытую, хвалит своего ребенка? Только та, что ему зла желает. Услышат злые духи, позавидуют — тут же порчу нашлют. И не будет ребенку ни красоты, ни счастья. Да и жизни, скорее всего, тоже не будет, духи коварны и злопамятны. А эти две умиляются, ахают от восторга, ничуть не скрываясь, не говорят, что ребенок на редкость уродлив и скоро умрет, как должна говорить любая нормальная мать, заботящаяся о благополучии своего сына… как есть курицы. Зулейка даже не подумала встать и согнуться в почтительном поклоне при их появлении, как положено хорошей служанке. Вот еще! Зулейка — одна из лучших комилиц Дар-ас-Саадет, ее молоко сладкое, словно вода из священного водоема Нарз в райском саду Аль Джаннат, испив которой, человек более никогда уже не испытает ни жажды, ни голода. А они кто? Бывшие фаворитки, меньше чем никто, пыль под сандалиями Аллаха. Пока еще во дворце, но лишь потому, что не может же султан помнить обо всех мелочах! Тем более настолько неважных перед его лицом. Вот и пользуются наглые. Но не сегодня-завтра Осман вспомнит про них и отправит в гарем отвергнутых, где им самое место. Особенно этой вот, с глазами как у дикой кошки. А Зулейка останется. И будет кормить новых шахзаде. Так с чего бы ей вскакивать перед всякими-разными, словно ничтожной помощнице младшей подметальщицы садовых дорожек? Вот и не встала Зулейка со скамьи, когда две кадинэ крадучись скользнули в беседку, где она кормила ребенка одной из них и думала о том, как было бы хорошо, если бы этот ребенок умер побыстрее и не мучил бы более ни себя, ни свою мать, ни Зулейку. Он все равно не жилец, это все знают. Сын наложницы не может быть наследником султана, так Осман сказал. Ну и что, что раньше было иначе? Раньше султаны и местных девушек из богатых семей в жены тоже не брали, а Осман взял. Сразу двух, сразу с двумя влиятельнейшими кланами породнился. И теперь будет так, отныне и навеки, и только из числа их сыновей будет выбран наследник. Слово султана закон. А рожденные от наложниц — получаются вроде как и не настоящие шахзаде. И уж тем более не наследники. А все отлично знают, что случается с такими шахзаде, не наследниками и лишними, рано или поздно, но обязательно случается. И лучше пусть это случится пораньше. Для всех лучше, для этого малыша в первую очередь, пока он еще ничего не способен понять и душа его безгрешна. А Зулейка… что ж, ее молоко не останется невостребованным — скоро от бремени должна разрешиться одна из султанских жен. И это будет настоящий шахзаде! Возможно даже — наследник и будущий султан. Не чета жалкому сыну жалкой наложницы. И кому же его кормить, как не Зулейке? Ведь все знают, что у нее лучшее молоко в Дар-ас-Саадет! К тому же, если на то пошло, кадинэ из этих двоих вообще только одна. Сын второй, той, у которой глаза словно у дикой кошки, зачат и рожден не от султана. Вернее, от султана, конечно же, но когда он еще султаном не был. А такие сыновья тоже не могут быть наследниками, так сам Осман сказал. Ну и что, что раньше иначе было? А теперь вот так будет, слово султана. Хорошо бы они совсем забыли о времени и провозились еще немножко. Скоро сюда заглянет Черный Муса — он всегда сам обходит дворики западной части дворца как раз в это время, проверяет, все ли в порядке. А все знают, насколько суров и неподкупен Черный Муса. Он не спустит нахалкам неподобающего поведения, а Зулейка останется вроде как совсем ни при чем. — Мейлишах, нам пора! Скоро время обхода. Зулейка подавила разочарованный вздох — похоже, кошачьеглазая тоже отлично осведомлена о привычках Черного Мусы. Что ж, не судьба. Зулейка с поклоном приняла захныкавшего младенца, выпростала из глубокой горловины рубахи тугую грудь, потыкала твердым соском в маленький обиженно сморщенный ротик. Малыш, хотя и был недокормлен недавно, уворачивался и грудь брать не хотел. Возбужденный присутствием матери и ее слезами, готовился заплакать и сам, морщил личико. Но Зулейка выкормила уже шестерых и не обращала внимания на капризы — вернее, знала, как с ними бороться. Сдавив пальцами болезненно отозвавшуюся грудь, она прыснула белой струйкой прямо в раскрытый ротик младенца, уже собиравшегося разразиться обиженным криком. Младенец глотнул и кричать передумал, завертел головкой, нашаривая губами сосок. Нашел. Вцепился, довольный, зачмокал. Вот так-то лучше. Соси, пока можешь. Пожалуй, стоит все-таки самой сказать Мусе. Лучше бы, конечно, ни при чем остаться, но нельзя же иметь сразу и халат хасеки, и драгоценную пряжку кызляр-агасы, а если выбирать между собственным невмешательством и возможностью удаления из Дар-ас-Саадет этих двоих или хотя бы серьезным их наказанием — что ж, тут у Зулейки нет сомнений, чем и ради чего лучше пожертвовать. Пусть евнухи как следует разберутся с обнаглевшими наложницами, а то проходу честным кормилицам не стало. Особенно от этой, кошкоглазой, что до сих пор, похоже, считает себя хасеки. Скверные слухи про нее ходят по Дар-ас-Саадет, очень скверные. Про того ученика евнуха, например, что промедлил с ее поручением, а на следующий же день ногу сломал. Буквально на ровном месте! Или про двух служанок из Изумрудного павильона, которых вдруг продали, внезапно так… А потом выяснилось, что они как раз перед этим плохо про нее говорили. Или про ту наложницу, которая в прошлом году скинула… Нет, напрямую, конечно, никто ничего не скажет, доказательств-то никаких… но чем быстрее эту жуткую Хадидже отправят из Дар-ас-Саадет куда подальше — тем будет лучше. И спокойнее. Для всех. Зулейка зябко передернула плечами, хотя в беседке было совсем не холодно. Ну ее, эту бывшую фаворитку, слишком много о себе возомнившую. Незачем забивать голову неприятными мыслями, от них может испортиться молоко. Лучше думать о чем-нибудь приятном. Например о том, что с младенцем может случиться все что угодно. Особенно с никому не нужным младенцем, чью мать отправили в Гарем отверженных. Или скоро отправят. Дети умирают часто, и не всегда по понятным причинам, такова природа вещей. Аллах дал — он же и забрал обратно. У самой Зулейки из пяти выжили только двое, так почему бы и тут не случиться чему-то подобному? Мало ли… Заснул — и сон его оказался слишком глубок… — Ты! Зулейка вздрогнула, обернулась резко. Бывшая фаворитка Османа Хадидже стояла совсем рядом, руку протянуть. И как только подкрасться сумела незамеченной да неуслышанной, шайтаново отродье?! Ведь вроде бы обе ушли давно, и даже шаги их стихли, перестал шуршать песок, Зулейка краем уха прислушивалась на всякий случай. Но вот же — стоит! Сверкает злыми глазами, смотрит так, словно убить готова. А в глазах у нее словно расплавленный янтарь плещется, выплескивается, обжигает… плохие глаза, такими только порчу и наводить. — Я знаю таких как ты. И знаю, о чем ты думаешь. Вроде негромко говорит, но так, что мурашками по спине продирает. Змея тоже совсем негромко шипит в траве, маленькая смертельно опасная змея, от укуса которой не спасет ни один лекарь. — Но ведь и ты меня знаешь, правда? По глазам вижу, что знаешь. Кто же не знает! Хотя лучше бы и не знать. Ох, не врали те слухи… — Даже не пытайся, ясно? Даже не думай. Если что-то вдруг произойдет… ну, ты ведь меня понимаешь, да? Так вот, я не стану выяснять, виноват ли кто и не было ли это случайностью. Виноватой будешь ты. Именно ты и только ты. Даже если это и на самом деле будет всего лишь несчастным случаем. Так что в твоих интересах постараться, чтобы никаких таких случаев не случилось. В твоих жизненных интересах. Ты хорошо меня поняла? А иначе… Маленькая рука атакующей коброй метнулась прямо в лицо Зулейке, застыла скрюченной птичьей лапой, нацелившись острыми алыми когтями в глаза, покачиваясь чуть из стороны в сторону и словно в любой миг готовая атаковать снова, на этот раз уже всерьез. Зулейка обмерла. Она и хотела бы отшатнуться подальше, но дальше было уже некуда, она и так вжалась в решетчатую стенку беседки до боли в спине и невозможности вдохнуть. Она и хотела бы крикнуть или на помощь позвать, да не могла, горло перехватило от ужаса, и на миг показалось, что крашеная хною ладошка измазана кровью. Словно те, что оставляют отпечатки на серых камнях дворцовых коридоров. Те, о которых шушукаются молодые служанки, хотя за одно упоминание о подобном положено десять плетей. Жуткая рука отдернулась так же стремительно, как ранее метнулась к лицу, не дала рассмотреть толком, даже если бы Зулейке и хотелось. Но Зулейке хотелось лишь одного — чтобы и рука, и ее обладательница были от Зулейки как можно дальше. — Вижу, ты меня поняла. Вот и умничка. Страшная рука ободряюще похлопала Зулейку по плечу, отчего ту начало трясти крупной дрожью, словно она пересидела в ледяной купальне. Хадидже улыбнулась — и от этой хищной многообещающей улыбки Зулейка чуть не обмочилась, словно и сама была младенцем. — Вот и хорошо. Бывшая фаворитка султана развернулась так же стремительно, как делала все, скользнула к выходу из беседки. Под аркой остановилась, тронула рукой колонну словно в задумчивости. Если бы не овладевший ею ужас, Зулейка бы восхитилась подобной наглостью: Хадидже вела себя так, словно она остается хасеки по-прежнему и право имеет здесь находиться. Даже нет, не так! Словно она валидэ и истинная хозяйка Дар-ас-Саадет, вот как она себя вела. Она и руку-то на резную колонну положила совсем по-хозяйски! Словно никуда не торопится и может так простоять сколько угодно! — Да, и вот еще что… — - добавила Хадидже буднично и задумчиво так, словно о погоде говорила. — Чтобы у тебя уж совсем неподходящих мыслей не возникало. Ну вдруг ты настолько глупа, что… У меня и сейчас длинные руки, а после смерти они станут только длиннее. Так что на твоем месте я бы трижды подумала — надо ли тебе оно? Или же ты хочешь жить долго и счастливо… Шайтан!!! Чтобы так говорить и так себя ставить, мало быть просто фавориткой султана, к тому же еще и бывшей фавориткой, даже партии своей толком не имеющей. Так не может себя вести простая бывшая хасеки, лишенная помощников и покровителей наложница, которую вот-вот понизят в статусе или вообще изгонят из Дар-ас-Саадет. Не может одинокая и не имеющая партии соратников недо-кадинэ быть настолько спокойной и уверенной в себе! Сила. Настоящая мощная сила, поддержка влиятельных неизвестных — а оттого только еще более пугающих, — вот что стоит за ее презрительной улыбочкой и непоколебимым спокойствием. Сила и покровительство персоны, куда более влиятельной, чем правящий султан Блистательной Порты. А кто в подлунном мире может быть более влиятельным? Вот то-то же! Не случайно плещется расплавленный янтарь в ее глазах — не янтарь это вовсе, адское пламя там плещется! Правильно про нее говорят, что с нечистью знается, с теми, что за левым плечом стоят и нашептывают правоверным неподобающие мысли. Шайтан, как есть шайтан! Она словно в голову к Зулейке залезла! Все вызнала, душу наизнанку вывернула, все потаенные мысли, что тараканами по углам прятались, на свет вытряхнула, иблисово отродье! От такой нельзя даже просто держаться подальше — не спасет никакое расстояние, никакие самые крепкие стены. Такая и из гарема отвергнутых достанет. Да и из могилы, пожалуй, тоже. Нет, пожалуй, не будет Зулейка ничего Мусе говорить. И вообще никому ничего говорить не будет. Ничего не видела. Ничего не слышала. Просто кормила ребенка в беседке, да и заснула себе. Если и приходил кто, пока Зулейка спала — про то Зулейке неведомо. Да и не Зулейкино это дело, за приходящими следить. Ее дело — следить, чтобы ребенок накормлен был, в тепле да сухости. И не кричал слишком много, а то пупок развяжется, открыв дорогу злым духам. Ребенок сыт? Сыт. Пригрелся под грудью и сопит себе, сонный. Вот и прекрасно. А ни до чего прочего Зулейке и дела нету!