Сильнее инстинктов

Слэш
NC-17
Завершён
927
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
30 страниц, 4 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Запрещено в любом виде
Награды от читателей:
927 Нравится 53 Отзывы 308 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Я люблю наш дом. Уют и чувство защищенности в нем. Удаленность от окружающей реальности. Здесь не нужно надевать маски и играть роли, можно оставаться самим собой. Иногда не хватает расслабленности — просто закрыть глаза и лежать, ни о чем не думая. Наслаждаться вкусом прохладного тоника и музыкой, ласкающей слух. Эти минуты — бесценны, я научился ценить их за прошедшие годы. Не могу сказать, что я заядлый домосед, но тот ритм, в котором двигался последние годы — изматывал. Шум и суета обезличивали, лишали собственного «я», заставляя подчиняться принятым правилам. Медленно, но верно, уничтожали изнутри, подтачивали, как капли воды постепенно вгрызались в камень, формируя новые очертания. Все это мы оба уже проходили, когда из тебя лепили образ героя, а из меня — беспринципного Пожирателя. Но мы выстояли, оба выжили в той кровавой бойне, произошедшей под стенами школы. В последнее время часто ловлю себя на мысли, что теряю даже этот островок в безумном море под названием «магический мир». И виноват в этом только один человек — Гарри Поттер! Мой вечно занятый, суетливый партнер! Надо же было такое придумать: перетащить личную лабораторию домой! Ты устал мотаться между Министерством и домом по пять раз на дню. «Твоя лаборатория в подвале мне не мешает. И моя тебе докучать не будет». Громко сказано! Теперь здесь даже присесть негде — все заставлено коробками, сундучками, футлярами, банками с сыпучей дрянью. Незаконченные артефакты издают противные звуки, постоянный шум человеческих голосов — заказчиков, поставщиков, — не дает забыться ни на минуту. Все бегают, суетятся, и главный среди этого бедлама — великий и ужасный Поттер, собственной персоной! — Гриндилоу тебя раздери! — Зажимаю виски ладонями. Голова в буквальном смысле раскалывается от боли. Еще утром проглотил порцию свежесваренного зелья, но эффекта никакого. — Тебе бы поспать, — Люциус, в очередной раз заглянувший на огонек, видит мое состояние. Жалеет. — Я и собирался. Уже почти добрался до спальни. Но нет же — это чудовище перехватило меня по дороге и приказало сидеть здесь. Вот нах*я? «Чудовище» кинуло быстрый взгляд и отвернулось. Услышал, но виду не подал. Сидит, согнувшись в три погибели, только пальцы порхают над очередной неопознанной ерундовиной. Откидываю голову на спинку дивана, руками разминаю шею. Мордред, почему так больно? Не прошло и пяти минут, как я стал отключаться, несмотря на посторонний шум. Сознание медленно погружалось в темноту сна, звуки отходили на задний план, становясь все менее заметными. Я уснул…

***

*** — Сев, эй, соня! — голос пробивался сквозь цветное марево сна. Знакомый, я точно знаю его. Так говорит… — Поттер, отвали, — отмахиваюсь от него, как от надоедливой мухи. Никогда не послушается! Не перестает трясти меня за плечо. Проигнорировать — себе дороже, открываю один глаз. Сидит прямо передо мной на корточках, заглядывает в глаза. — Иди к себе… — Который час? — Сажусь, протираю глаза. — Почти девять. Уже все разошлись. Разговаривать, а тем более спорить с тобой — не хочу. Молча поднимаюсь, иду к себе. Тело ноет после сна на диване, зато голова больше не беспокоит. Боль ушла, оставив после себя пустоту, кажется, что мозг усох и бьется о стенки черепной коробки при каждом шаге. Раздеваюсь и ложусь в кровать. Еще не успеваю забыться сном, слышу твои шаги — кроме нас в доме никого не осталось. Без слов ныряешь в постель и прижимаешься ко мне всем телом. Холодный, как лягушонок. Сейчас всё иначе, я спокоен. Не то, что раньше… Когда наша безумная связь только устанавливалась, я не верил в тебя ни на йоту. Не верил, что ты просто любишь, что нет никакого тайного смысла, скрытых знаков. Теперь, все, что я делаю, — для тебя. И все равно боюсь, что тебе станет скучно, и тогда ты уйдешь. Оставишь меня в одиночестве. И этот страх стоил мне сонма нервных клеток и вереницы бессонных ночей. Обнимаю, и ты затихаешь. Засыпаем до самого утра.

***

*** Странно проснуться и понять, что ты никуда не убежал. Уже и забыл, когда такое было в последний раз. Не спишь, лежишь рядом, смотришь прямо, как будто на меня. Только присмотревшись и проследив за взглядом, можно понять — наблюдаешь за деревом, растущим прямо за окном. — Давно проснулся? — нарушаю застывшую тишину. — Давно. Пару часов назад, — отвечаешь, но не смотришь. — Гарри, — решаюсь, наконец, спросить. — Что с тобой? В последнее время ты сам на себя не похож… Ты молчишь. Не хочешь отвечать или сам не знаешь ответа? Выражение лица не меняется, ни одна эмоция не просачивается наружу. Я знаю, что это маска — ты не такой на самом деле, это не твое лицо. Но я упорно молчу, жду ответа. Медленно фокусируешь взгляд на мне, рассматриваешь, словно видишь в первый раз. — Я устал… — Это не удивительно! Ты столько взвалил на себя — другой бы уже упал, а ты продолжаешь тянуть этот воз… Ты усмехнулся, горько, с поддевкой. — Ты никогда не понимал меня, — в глазах короткой вспышкой мелькнуло разочарование. — Нам бы не было так тяжело, найди мы свои пары… — едва слышно признался ты. — Ладно, хватит разлеживаться, пора вставать. Сегодня работы много. Поднялся, даже не посмотрев в мою сторону, и вышел за дверь. Странно, но особи одного вида не слышат запаха себе подобных. А я слышал. Твой стал горчить, приобретая крепость эспрессо… Только сейчас я понял, что упустил что-то очень важное. Не смог рассмотреть, вникнуть в то, что ты хотел донести до меня. Упустил шанс, когда ты хотел откровенности… Глупо.

***

*** Я не пытался подойти к тебе весь день. Боковым зрением ловил на себе твои взгляды, но стоило только посмотреть прямо — прятался, закрывался. Что? Гарри, ради Мерлина, что тебя так гнетет? Я перебирал в уме события последних дней, пытаясь понять причину, но мне это не удалось. Да, физически мы оба устали — министерские контракты не дадут забаловать, но при этом я в депрессию не впал… Наша жизнь давно устоялась, катится по наезженной колее. Ты и я, артефактор и зельевар, связанные долгосрочным контрактом с Министерством магии. Десять лет совместной практики, хорошая оплата, «левые» заказы, мы сработались отлично. С нами Люциус Малфой, связующее звено, на деле — поставщик. Кто, если не он, способен раздобыть шкурки бурмслангов или шляпки плотоядных поганок? Деньги приличные, настолько, что сиятельный альфа не погнушался взяться за такую работу. По теоретической части у нас Грейнджер-Уизли, вся бумажная работа на ней — контакты, договора, переписка. К ней в придачу Уизли номер шесть, муж и официально оформленный аврор для охраны наших разработок. Разношерстная компания, когда-то давно бывшая по разные стороны баррикад. Но война закончилась, нам всем пришлось привыкать к реалиям мирной жизни. Это поначалу было трудно, Малфой и Уизли постоянно цапались, мы с Гарри выступали буфером между ними. А потом неприязнь как-то сошла на нет. Нашу компанию вполне можно назвать дружеской. Стабильность стала привычной, и вдруг, как снег на голову, слова моего Гарри. Ближе к вечеру я так же продолжал размышлять. Устал… Что ты имел ввиду этой фразой? Понимание пришло внезапно, пробралось недоверием и болью. Горечью обиды. Ты хочешь меня бросить. Устал от меня. Возможно, даже уже нашел податливую омежку на стороне. Вот, что ты хотел мне сказать! Это многое объясняет — частые отлучки, ты стал проводить со мной так мало времени, отгородился, будто стеной, не давая даже возможности приблизиться… Я сидел на кровати в своей комнате. Теперь уже просто своей. Не нашей, как раньше… Пытался решить — как жить дальше? Ты приведешь свою новую пассию сюда или переедешь? Как мне смотреть на того, кого ты будешь прижимать ночью, шептать те слова, которые раньше предназначались мне? Воображение уже рисовало яркие картинки новой жизни, в которой я для тебя стану только коллегой. А смогу ли? Два испорченных альфы — так ты называл нас, а мне было все равно, я смеялся, прижимая тебя к очередной горизонтальной поверхности. Вопреки всем законам вселенной мы сошлись — два прирожденных лидера с равным желанием обладать. Не отвлекаясь на других, не пытаясь найти свои пары, мы увлеклись друг другом настолько, что остальные отошли на второй план. И так уже почти десять лет. Никогда не задумывался — что между нами? Принимал тебя, как должное, как воздух, которым дышал. Списать все годы на химию не получится: мы — два актива, альфы, наша связь слишком неправильна. Порочная и нарушающая все правила… Не пытаясь задавить поднимающуюся ревность и злость, продолжал рисовать наше будущее — тебя с новой парой. И себя, пытающегося продолжить жить дальше. Отрешился от реального мира настолько, что не заметил, как ты вошел. Сел сзади, обнял, коротко поцеловав в основание шеи. Я не двигался, сдерживался, чтобы не выплеснуть все чувства на тебя. Ты ощущал мое смятение, поглаживал плечи, заставляя расслабиться. Никогда не мог сопротивляться тебе. Потянул за резинку, распустил мои собранные в хвост волосы. Зарылся в них лицом. — Не смей. Слышишь? Не смей закрываться от меня. Но я молчал. Боялся собственной вспышки гнева и последующей ссоры. В нас обоих природой заложена необходимость доминировать, и наши разногласия перерастали в ураган, сметающий всех и вся на своем пути. За столько лет мы стали терпимее друг к другу, научились подавлять эти порывы, но, иногда, все-таки случалось сорваться. Тогда, даже вечно спокойный и уравновешенный Малфой, привыкший к нам, старался убраться с дороги двух взбешенных альф. — Северус? — ты снова старался привлечь мое внимание. Пересел вперед, обнимая меня за шею. Я поднял на тебя глаза — что еще ты хочешь от меня? Будь хорошим, Гарри, оборви один раз. Вырви себя из моего сердца одним рывком, не тяни постепенно — так еще больнее. — Ты уйдешь? — этот вопрос сидел занозой, а я хотел правды. — Значит, ты так все понял, — твой взгляд потеплел. Голос стал низким. — Сев, я не уйду, мой ревнивый самец. Знаешь, чего я хочу? Чтобы ты кусал меня, сжимал, оставлял следы, метки, но и от меня не ждал жалости. Доказывай, что я твой, подтверди свое право собственности. Царапины, синяки, следы зубов — все это будет проблемой утром, а сейчас просто подчини меня, просто прижми лицом к стене, крепче сжимай руки за спиной, чтобы не вырвался. Я буду рычать, проклинать… А ты не слушай — раздвинь ноги и вставь на полную, набирай темп, доводи до исступления и резко останавливайся. Заставь сойти с ума от вожделения, двигать бёдрами, чтобы достигнуть оргазма. Шёпотом обжигай пылающую шею, мочки ушей. Насмехайся, я буду злиться, вырываться демонами — доводи дело до конца. Взрывайся фейерверками, отпусти, наконец, руки, смотри, как совершенно без сил, дрожа коленями — поворачиваюсь, смотрю не со злостью и так недавно пылавшей яростью. А наоборот — с благодарностью. Я слушал тебя, видел, как темнеют твои глаза. Хотеть тебя — это так глубоко во мне, что достаточно еле заметного толчка, чтобы запустить термоядерную реакцию. И тогда меня уже не остановить — плевать, сколько посторонних вокруг. Тебе об этом прекрасно известно. Поэтому ты провоцируешь меня, нарываешься, дразнишь, понимая, что за этим последует. Кидаюсь вперед, валю тебя на спину. С глухим рыком впиваюсь в губы, сминаю и прокусываю до крови. Ты шипишь, стараешься не поддаваться, хотя итог известен нам обоим. Пальцами сжимаю тебя, наваливаюсь, не заботясь о том — удобно ли тебе? Перехватываю руки, завожу над головой, удерживаю одной рукой. Другой жадно шарю по телу, хватаю за воротник рубашки. Расстегивать — не помню, как это делать, рву пуговицы, стараясь поскорее добраться до обнаженной кожи. Сжимаю сосок, прокручиваю пальцами, тяну, и ты рычишь от боли. Зубами оставляю полукружия-метки, как ты и просил, доказываю свои права на тебя. Коленом раздвигаю ноги, трусь пахом. Отпускаю твои руки, чтобы расстегнуть ремень. Рывком стягиваю узкие джинсы вместе с бельем. Ты взвыл, когда ткань болезненно обожгла возбужденную плоть трением, но мне плевать. Откидываю тряпки в сторону, расстегиваю бляху на штанах. Обхватываю тебя за шею и заставляю подняться. Швыряю твое тело на пол, а ты рвешься вверх, стараешься подняться. В силе нам не сравниться — я всегда беру верх. Давлю на плечи, и ты становишься на колени. Просовываю руку под резинку белья и извлекаю член. А ты на него не смотришь, только мне в глаза, не пытаясь подчиниться. Беру тебя за подбородок, поднимая лицо вверх. Ты часто облизываешь искусанные губы, ждешь моих действий, хищно усмехаясь, провоцируешь этой ухмылкой. Меня бесит эта улыбочка, и поэтому ты получаешь оплеуху. Твоя голова дергается в сторону, зубы клацнули, хватаешься за место удара. — Это только начало. Соси. Ты стараешься уйти — знаю, что ты ненавидишь брать в рот. «Это слишком унизительно», — так ты мне сказал однажды, и я не принуждал. Но только не сегодня! Перехватываю тебя, подбиваю под колени, снова устраивая у себя между ног. Ты упираешься, больно сдавливаешь пальцами мои бедра, царапаешься, вертишь головой… Еще один удар. Открываешь рот, чтобы разразиться проклятиями, а я только этого и ждал — наклоняю тебя вперед. Ты насаживаешься на мой член, принимая почти наполовину. Крутишь головой, стараешься избавиться, но я крепко держу тебя за шею. Другую руку кладу на макушку и давлю, заставляя взять еще глубже. Ты задушено мычишь, горло сжимается, а я ловлю кайф от вибраций, которые ты издаешь. Снова и снова нажимаю, двигаю бедрами, а ты прячешь зубы, наконец, обхватив ствол губами. Так долго я не продержусь — убираю руку, и ты, больше не чувствуя давления, отползаешь в сторону. Тыльной стороной ладони вытираешь рот, материшься, а я почти кончаю от вида твоего раскрасневшегося лица. Ниточка слюны тянется за рукой, липнет к щеке. Поднимаюсь, стягивая штаны, ловлю тебя за лодыжку. Игра продолжается, ты хочешь меня не меньше, чем я тебя. Снова удерживаю за шею, тяну на себя. За смазкой тянуться некогда — сплевываю на руку, размазываю по стволу. Ты стоишь на коленях. Как бы ты ни сопротивлялся — расставляешь ноги и прогибаешься, когда чувствуешь головку возле своего прохода. Ты не подготовлен, не растянут, и вряд ли тебе будет приятно. От проникновения в сжатую дырочку больно, но эта боль на грани удовольствия, и я толкаюсь вперед. — Твою мать, больно… — шипишь. Ты сам поставил условия — отступать не собираюсь. Даю тебе несколько секунд, чтобы отдышаться, и начинаю двигаться. От сухости проникновения кожу саднит. Вбиваюсь резко, не жалея тебя. Страсть давит грудь спазмом, воздуха не хватает. Ты рвано дышишь, выстанываешь каждый мой толчок. Но это еще не все сюрпризы! Сжимаю пальцы на твоем горле, кожа белеет, а ты хрипишь, скребешь ногтями пол, стараясь удержаться и не рухнуть. Кадык судорожно двигается, когда ты стараешься вдохнуть, но я не даю тебе этого сделать. Твои стоны все тише, ты уже не двигаешься мне навстречу, насаживаясь. Еще пара сильных проникновений — и я отпускаю тебя… Громко и резко вдыхаешь, а я ускоряюсь. Низко опускаешь голову и кричишь, кончаешь, изливаясь на пол. Я услышал, как захрустели суставы, когда ты бился в оргазме. Сдавил внутри себя так сильно, что я не могу двинуться. Но мне и не надо — стенки обхватили член, волнами сжимая, что я чуть не пропустил момент, когда выплеснулся в тебя, и узел на основании мгновенно стал набухать. Резко дернулся назад, выходя из тебя; следом за стволом тянутся белесые ниточки спермы. Я больше не держу тебя, и ты валишься на бок, вытираешь пот с лица. Я ложусь рядом, стараюсь выровнять дыхание и смотрю на тебя. Замечаю, что пропала та напряженность, что была между нами в последние несколько дней. Ты тянешься ко мне, целуешь. — Никогда не сомневайся во мне. Я буду рядом, что бы ни случилось. Только и ты не оставляй меня. — Не оставлю! — шепчу во влажные губы. Ты счастливо смеешься, а сейчас я знаю, что между нами не физиология или инстинкты — любовь.

***

*** — Поговорили? — Рон Уизли непонятно как, но в курсе вчерашней размолвки, хитро щурится, посмеивается, разглядывая следы на наших телах. Мы дома, сегодня не будет толпы народа, которая крутится здесь обычно, и мы можем позволить себе не скрываться. Ты расслаблен, хоть и погружен с головой в работу. А я сыто улыбаюсь, восседая на диване. — Северус, у тебя такое лицо, будто ты всерьез обдумываешь убийство. — Уизли заржал, ты вместе с ним, а мне так и не удаётся понять этого вашего гриффиндорского юмора. — Конечно. Твое, только напомни ближе к вечеру. — Все, мне пиздец. А я завещания не написал! Другого дозорного искать задолбаешься. Новый взрыв смеха, я смотрю на тебя. Точнее, на твои губы. В последние часы это стало наваждением — безумно хочу поцеловать их в самый уголок, едва коснуться… — Эй, сказочный принц, хватит витать в облаках, работа не ждет. Звук твоего голоса отрезвляет. Вырывает из плена сексуальных фантазий. Я трясу головой, прогоняя видения. Они вернутся позже, когда я останусь в одиночестве. Всегда возвращаются. С ними можно позволить многое, чему не бывать в реальности. Сейчас я забудусь, выплесну накопившееся напряжение в работе. У нас всё получится, невыразимцы, получившие свой артефакт, будут едва ли не стонать от восторга. А я представлю, что это ты стонешь от моих поцелуев… Не могу удержаться от небольшой шалости, ведь рыжий в курсе нашей многолетней связи, может позволить себе подшутить, но не больше… Наклоняюсь к его уху: — Рассказать тебе, каков он во время оргазма? Как сладко стонет… Этого достаточно, чтобы Рон закрыл руками уши, густо покраснел и сбежал от меня с криком: «Избавь меня от подробностей!». Довольно улыбаюсь, продолжаю следить за тобой, жадно осматривая, как ты прогнулся над столом, поставив одно колено на стул. Джинсовая ткань обтягивает ягодицы, почти незаметно отстукиваешь носком только тебе известный ритм… Хочу тебя. Зубы сводит, а по коже несется толпа мурашек. Крадусь медленно, как хищник к добыче, следя, чтобы ты не заметил моего приближения. Перехватываю тебя рукой под живот, а вторую подсовываю между ног. Тяну по промежности, слегка сжимаю пальцы, останавливаюсь на твоем члене. Ты вздрогнул, приподнялся на носочках, перехватил мои ладони, пресекая все дальнейшие поползновения с моей стороны: — Север, у нас работа… Вечная отмазка! Одно другому не мешает… Прикусываю плечо, вылизываю шею, провожу языком по скуле, ощущая колкость щетины… — Животное! — но это не оскорбление. Ты уже задыхаешься от возбуждения. Рывком разворачиваешься, чуть не сломав мне руку — еле успел убрать. Запускаешь пальцы в собранные волосы и дергаешь назад, зажав их в кулак. Целуешь выступающий кадык, кусаешь за подбородок: — Это кто еще из нас животное? — я долго могу спорить на эту тему, приводя бесчисленные примеры и доводы состоятельности этой теории. — Заткнись, — цедишь воздух сквозь зубы. Толкаешь меня в грудь, и я впечатываюсь спиной в стену. Ойкаю от неожиданности и замолкаю. Смотришь хищно, по-хозяйски, и я понимаю, что сегодня получу сполна за вчерашний секс. Вжимаешься в меня, целуешь сильно, властно, а я позволяю тебе взять верх — так надо. Чтобы ты не потерял свою суть, чтобы не стал разрываться в противоречиях с самим собой — подставляюсь. И никогда не жалею. Помню, что мы пара не совсем нормальная. Точнее, совсем ненормальная. Поэтому сегодня ты сверху. Но я хочу тебя, сверху ты или снизу — удовольствие от положения не изменяется, добавляет остроты в нашу связь. — Хоть бы до спальни добрались… Эй, братья-кролики! Я к вам обращаюсь! — Одновременно поворачиваемся. Грейнджер- Уизли, пунцовая от смущения, не смотрит на нас. Застала в самый неподходящий момент, не знает, куда деть руки. Но, видимо не я один сегодня в прекрасном расположении духа… — Сев, у нас осталась одна смущенная бета… — ты по-мальчишески поиграл бровями, и я все понял. Одновременно мы двинулись к ошалевшей Гермионе. Та пару секунд стояла и не двигалась. Удивительно, как логичная и рациональная Грейнджер может быть такой ханжой. — Эй, вы, гормоны ходячие! Вы что задумали? Так, вот только не надо меня травить своими альфьими феромонами, кобели. Мне по-барабану! — она испуганно дернулась в сторону входной двери. Она ощущает наше обоюдное возбуждение, ее тело отзывается на атаку гормонов пунцовыми пятнами, разливающимися по лицу. Ага, как же, по-барабану тебе! Знаю я вас, бет. Только снаружи невозмутимые и холодные, а в постели стонете, как течные омеги! Мы с тобой переглянулись, одновременно вспоминая… Один бета, он недолго сопротивлялся, когда ты вставил ему сзади, а я трахал его блядский рот, одновременно целуя тебя. Тогда мы славно его отодрали на двоих… Грейнджер такого не грозит, но ведь она об этом не знает. Видит перед собой двух возбужденных самцов и уже напредставляла себе… Кидается в сторону, выбегает из дома и несется по лужайке, скрываясь в кустах. А мы с тобой смеемся — теперь она трижды подумает, прежде чем прерывать альф… — У нас осталось одно незаконченное дельце… — ты кладешь ладонь мне на пах. Выдыхаешь шумно, и я киваю, иду за тобой наверх, чтобы нас уже точно не прервали.

***

*** Жизнь вошла в привычное русло. Ты успокоился, не срывался на мне и окружающих. А я перестал думать, что у тебя кто-то есть… Только я, ты хочешь только меня. Наша связь снова стала привычно-неправильной, и мы оба были довольны. А потом наша сказка закончилась. Его звали Патрик. Патрик Берч. Он появился в нашем доме случайно, в полдень — разносчик пиццы, которую ты заказал, любитель маггловской еды. Ты проходил мимо двери, когда прозвенел звонок. Открыл — и я потерял тебя. Ты замер, а он стоял напротив, с поднятой рукой. Сначала я не понял, что произошло: подошел к тебе, затряс за руку, но ты стряхнул ее, как назойливое насекомое. Румянец растекался по твоим щекам, глаза блестели лихорадочным блеском, темнели расширенными зрачками, ноздри раздувались. Не говоря ни слова, ты взял его за руку, протянул мне коробку, не отводя от пришельца взгляда, и повел его наверх. Я стоял истуканом, так и продолжал сжимать эту чертову коробку, смотрел, как ты скрылся из вида. Что-то говорил Люциус, пришла Грейнджер, кто-то еще был рядом — я ничего не слышал. Меня как контузило, напрочь оглушило взрывом. Только твой силуэт, скрывающийся за дверью… Я сунул коробку в чьи-то руки и стал подниматься. Задержался на мгновение, до побелевших пальцев сжав ручку двери, и распахнул ее. Запах в комнате угадывался сразу — пара, альфа и его омега. Практически одинаковые, только омежий — немного слаще, приторней. Ты зажал парня у стены, срывая с него одежду. Глухо рычал, сдавливая его бока, мял его задницу. А он не сопротивлялся, признал тебя, подчинился. — Гарри… — я глухо позвал тебя. Ты повернул голову, но в твоих глазах был гнев. Что тебя прерывают, не дают насладиться нежным омегой, нагло врываются в ваш мир. Это напомнило мне забытое время, когда я был для тебя главным врагом в Хогвартсе, сальноволосым уродом… — Пошел вон! — прорычал ты мне, и я не посмел ослушаться. Теперь для тебя существовал только он, смело могу сказать — в твоей жизни для меня больше нет места. Огромный кусок жизни, доверие и любовь — все перечеркнула физиология. Ты нашел свою истинную пару, а я… Мне некуда уйти. Это наш с тобой дом, куплен для двоих, мы прожили в нём счастливые годы. Кто бы мог подумать, что главное достояние волшебной Британии — Гарри Поттер — практически нищий. От родителей тебе осталось совсем немного, хватило на пару лет. Я тоже не мог похвастаться приличным капиталом. Мы работали в паре, зельевар и артефактор, практически не разлучаясь ни днем, ни ночью, поэтому, скопив нужную сумму, приобрели собственное жильё в складчину. Оказалось, что теперь мы связаны, обречены сталкиваться друг с другом. Нам не разойтись, не уйти, гордо хлопнув дверью. Я спешу скорее убраться, увеличить расстояние между нами. Больше препятствий — толстых стен, запертых дверей. Забаррикадироваться, включить музыку на всю громкость, чтобы не слышать собственных мыслей. Открыть книгу и просидеть с ней до рассвета, чтобы уснуть от усталости и не видеть снов. Забираюсь на кровать, закутываюсь в одеяло. Пытаюсь согреть руки. Всю жизнь мне жаловались на мои холодные руки, а ты не жаловался никогда, хотя к тебе я прикасался гораздо больше, чем к кому бы то ни было. Всю жизнь ты боялся грозы, а со мной ты её полюбил, ведь гроза — это еще одна возможность лежать, прижавшись ко мне, слушать мой убаюкивающий голос, когда я рассказываю, что всё будет хорошо, что гроза скоро пройдет и бояться нечего. Это было так давно, что я почти не помнил тех времен. Кажется, это вообще было не с нами. Тогда все было намного проще, жить было легче. Я не боялся прикоснуться к тебе, случайно или нарочно. Мог смело смотреть тебе в глаза. Мог говорить с тобой обо всем. Теперь мне придётся взвешивать каждое слово. Даже находиться с тобой рядом будет тяжело. Бездействие. Молчание станет выходом. Только так мы сможем оставаться рядом довольно долго. Ничего не значащие фразы, брошенные ради того, чтобы заполнить пустоту. Ты знаешь правду, но её нельзя озвучить, иначе наша жизнь рухнет, похоронит еще сохранившиеся рабочие отношения под своими обломками. А я не готов потерять тебя. Душа скована, заперта в границах тела. Проще оставить груз, воспарить в бескрайнее небо, освободится от тягостей зашоренного мира. Разорвать кожу, выломать ребра — отпустить. Дать такую долгожданную свободу. Перестать ежеминутно чувствовать боль. Я не нужен тебе больше. Каждый день мне видеть это в твоих глазах. Ты знаешь, что я люблю тебя, но больше мои чувства не нужны тебе, для тебя я отныне только коллега. И ты не будешь знать, как избавиться от этого. Чтобы я перестал изводить нас обоих, чтобы успокоился. Ведь ты можешь спокойно съехать, но продолжишь упорно возвращаться, называя эти стены домом. Что тебя удержит? Жадность? Жалость? Забота? Привычка? Оставь, оно того не стоит. Я спустился вниз и вышел за дверь. Я шел по улице, не разбирая дороги. Кажется, кто-то задел меня плечом и осыпал проклятьями, или это я… Какая разница. Все равно. Даже если на перекрестке, которого я не замечу, меня собьет банально машина — это не будет иметь никакого значения. Внутри я уже мертв. Рана, которую ты мне нанес, не затянется никогда, ведь ты знал, куда бить. Все мои слабости знал, как свои, каждую брешь, которую я скрывал от других. Дождь лил не переставая. Над головой неслись серые тучи, и уныло посвистывал ветер, точно некий сказочный гигант дул в узкое горлышко бутылки. Остановился, рядом оказалась лестница. Сел на ступеньку, похлопал себя по карманам и извлек пачку сигарет. Вытащил одну, закурил. Просто втягивал воздух, смешанный с горьким дымом, не ощущая вкуса. — Молодой человек! Вы курите у храма Господнего… Я поднял голову на звук голоса. Рядом со мной стоял пожилой маггл в рясе. Священник? Неужели я сижу на пороге церкви? Внимательно присмотрелся. Низенькая церковь, круглой формы, с выступающим с одной стороны нефом, она походила скорее на крепость или военный форпост, нежели на место, где поклоняются Богу. Вход в церковь представлял собой каменную нишу, в которой виднелась массивная деревянная дверь. Слева от нее висела казавшаяся здесь совершенно неуместной доска объявлений с расписанием концертов и церковных служб. — Простите, я не заметил… Сейчас уйду. Простите. Я уже поднялся, когда священник положил мне руку на плечо, снова привлекая мое внимание. Что ему от меня нужно? Он взял меня за руку и повел за собой внутрь храма. Первые несколько шагов я сделал почти вслепую — ничего не видел после яркого дневного света. Ощущал только шершавую кожу ладони мужчины. — Сын мой, что терзает тебя? — мужчина остановился в конце прохода, где заканчивались длинные скамейки для прихожан. Что я мог ему сказать? Правду? Как объяснить словами, что сердце бьется, гонит кровь и одновременно разрывается от боли? Что жил, не задумываясь о последствиях, принимая реальность, как должное? Что жил с мужчиной? Кажется, в глазах церкви это грех. Он первый проклянет меня и пинками вытолкает из храма… Сейчас за грехи сжигают на костре? Для меня это был бы наилучший выход. «Я волшебник и содомит, где ваша инквизиция? Давайте, зовите, осудите меня и сожгите». Но я молчал. Рассматривал библейский сюжет на разноцветном витраже. Сквозь куски стекла пробивался свет, ложился цветными пятнами на пол. Смотрел на изображения святых, на толстые восковые свечи, на распятие с истерзанным телом на нем. Чего ты хочешь? Раскаяния? Ведь это ты вложил в меня эту любовь. Все происходит с твоего ведома. Так почему я должен каяться в том, что сделал ты? Я не хотел, не просил о ней. Ты решил испытать меня, а я не справился. Слишком тяжкая ноша, слишком неправильная. Это ты должен просить прощения! Не я. На мне нет греха. Я человек, слабое существо, мне не понять твоих мотивов. Говорят, ты даешь столько испытаний, сколько человек способен вынести. Эй, ты слышишь меня? Ты просчитался. Твой божественный замысел дал сбой. Видно, ты не настолько вездесущ. — Молчанием ты не исцелишься. Открой свое сердце, расскажи. Это останется только между тобой и Богом. Я чувствую, что страдания твои не телесные. Плачет твоя душа. Ты потерял любовь? Знаешь, что я скажу — в настоящей любви точки не бывает. Можно разойтись, разругаться, разочароваться — всякое может случиться. Но какие бы причины ни были, настоящая любовь все равно продолжает жить в сердце. Она отделяется от разума, живет вне происходящего. Ты ничего не можешь поделать с этой любовью и просто сохраняешь ее в себе. И тогда я упал на колени. Как? Как он смог все понять, когда я не произнес ни слова? Мудрец или пророк? Слезы покатились из глаз, капали на каменный пол, а я даже не старался их вытереть. Тогда, следом за слезами, из меня полились слова. Сами складывались в предложения, описывая неправильную историю моей жизни. Ничего не скрывая и не утаивая, позабыв о Статуте — был перед ним, как открытая книга. Глаза прикованы к фигуре, распятой на кресте: я говорил не священнику, я каялся Иисусу. Он долго молчал. Шли минуты, я так и сидел на холодном полу. Священник присел на скамью рядом, сложил ладони лодочкой, смотрел на них, наверно, уже в сотый раз обдумывая мои слова. А потом он заговорил. Тихо, еле слышно, но каждое его слово казалось мне раскатом грома: — В нашем мире многие чувствуют себя одинокими. Вокруг нас всегда есть люди, но мы все равно одни. В чем причина? На самом деле — мы сами виноваты. Мы не умеем открываться другим, не умеем любить, мы не можем сказать другим пару ободряющих и утешающих слов. Мы разучились давать, но всегда ждем, что другие дадут нам. А те, другие, часто заняты: у них свои дела и заботы… Мне часто приходится слышать жалобы: «Никто не приходит со мной повидаться, никто меня не любит, никто мной не интересуется». Но почему именно другие должны интересоваться нами, любить нас, в то время, как мы сами закрыты для мира? Ведь нет никаких причин чувствовать себя одиноким, когда в мире есть любовь и свет. Забудь о себе хотя бы ненадолго и сделай что-то для других. Твой Гарри встретил свою судьбу, значит, так было угодно Господу. Ты должен принять это, смириться, радоваться его счастью. Господь не посылает нам больших испытаний, чем мы способны вынести. Не знаю, почему, но я услышал его. Всегда относился к церкви скептически, считал себя убежденным атеистом, смеялся над набожными магглами. И никогда не мог представить, что именно в вере смогу найти утешение. Я поднялся с колен, пошатываясь, подошел к распятию. Взял одну свечу, поджег ее фитиль от другой и поставил на подставку. Смотрел на распятие, обращаясь к нему, тому, кто принял смерть на нем. — Господи, в первый раз тебя прошу — береги его. Молю, не за себя, на это право я не заслужил. Благодарю тебя за те годы, что ты подарил нам. Только чтобы он был счастлив. Если ты решишь наказать нас — приму кару на себя, меня наказывай, не его. Медленно отошел, остановился возле пожилого священника. — Спасибо Вам за все. Звук моих шагов гулко разносился в тишине церкви. Я толкнул дверь и вышел на свет. Для себя я уже решил — ты выбрал свой путь, а я поддержу тебя, каким бы ни было твое решение.

***

*** Месяц я сгорал. Выжигал сам себя ревностью. Но изменить ничего не мог. Был рядом с тобой, обязан был быть, но одновременно — в другой вселенной. А ты смотрел на меня и не видел, словно я — бесплотный призрак. Я вздрагивал, когда ты обращался ко мне по имени, когда случайно прикасался. Но смотрел ты только на него. Патрик всегда был рядом — в твоей лаборатории, при разговорах с заказчиками, при невыразимцах, забирающих очередной артефакт, он стоял в стороне так, чтобы быть в поле твоего зрения. Каждый раз я ухожу, опять увеличиваю разрыв между нами и, наконец, могу вдохнуть. И приходит усталость, измотанность… Мне нечего предложить тебе. Мне не побороть инстинкт, заложенной самой природой, ведущий таких как мы. Во мне продолжает жить болезненная тоска невозможности оставить всё как есть. И что-то щемит в груди. Говорить об этом нельзя. А может, можно, но я не стану. Я живой человек, из плоти и крови, у меня и так полно слабостей. Ты — главная из них, поэтому, лучше промолчать. Ты знал, тайна эта навсегда ляжет камнем на твои плечи. Я многократно предупреждал, что нас ждёт в случае огласки. Мы лишимся всего, возможно, даже жизней. Таких феноменов не станут терпеть, будь мы хоть трижды героями. Волшебники слишком консервативны, слишком заскорузлы, привыкли к обыденности — альфа и омега, беты понемногу разбавляют генофонд. Нас не простят. Альф, проливающих бесценное семя в пустоту, не способную зачать новую жизнь. Нас слишком мало, чтобы растрачивать себя по пустякам, а последняя война изрядно выкосила ряды колдунов и ведьм. И вдруг мы. Не одурманенные уникальными запахами, не поддавшиеся внутреннему зверю. Влюблённые, как распоследние магглы. Это не то воспоминание, от которого можно избавиться. Это опыт, который будет тянуть к земле постоянно, до конца дней, каждый раз, когда тебе придётся смотреть на оставшиеся после меня колдофото… Тот секрет, который тяжело всегда носить с собой, который словно забивается осязаемо глубоко в грудную клетку и дышит твоими лёгкими, забирая твои выдохи. Это болезненный секрет, который будет иногда жечься, иногда тлеть, отдавать странной, почти неосязаемой, но ноющей болью где-то внутри всего твоего естества, похороненный под рёбрами навсегда и заживо, потому что такие воспоминания никогда не умирают. И я не знаю, хорошо это или плохо? Мое состояние, казалось, перенимали все окружающие — дом уже не был таким шумным. Работа продолжалась, но гости старались не шуметь и лишний раз не попадаться на глаза, сидели, не поднимая голов. Рон часто хмурился и замкнулся в себе, стараясь надолго не задерживаться в доме. Грейнджер находила тихий угол и сидела там, просматривая гору документов, шепотом разговаривала по магофону. А тебе было все равно. Ты видел только его. И если днем мое состояние разбавляли заботы, то к ночи — я медленно и верно сходил с ума. Прятал голову под подушку, чтобы не слышать ваших стонов и криков — ты всегда был шумным в постели. А чего мне стоило сдержаться, когда я застал вас в ванной: светлая голова Патрика двигалась у твоего паха, а ты вцепился пальцами в столешницу и постанывал. Ты даже не удосужился запереть дверь, словно специально изводя меня. Видел, что я заметил вас, смотрел полупрозрачными от похоти глазами и часто облизывал губы. Тогда я ушел к себе и разбил руки в кровь. Досталось и бедному Люциусу, когда он старался перехватить меня, уже потом я долго извинялся, а он забинтовывал мне искалеченные ладони. Я возвращался домой медленно, словно нехотя. Что ожидало меня в стенах, которые я называл домом? Я переступил черту, позволил слишком многому произойти. Не смог сдержаться и страхи, столько лет тщательно сдерживаемые, вырвались на волю. Дом встретил меня темнотой и тишиной. Я продрог и устал, но пошел не к себе. В твою спальню. Пробрался как преступник, неслышно ступал, боясь потревожить твой сон. От уличных фонарей пробивался слабый желтый свет, позволяя мне смотреть на тебя. Я сел на пол. В ночи мог позволить себе представить то, чего теперь боялся при свете дня. Сплести тонкую паутину образов, воскресить в памяти самые теплые моменты. Насладиться ими сполна. И снова закрадывались предательские мысли — возвращались с завидной регулярностью, отравляли жизнь. Жгли, оставляя белесые шрамы, бередили старые раны, заставляли пригибаться, как вора, осторожно красться по жизни, не давали подняться в полный рост и вдохнуть полной грудью. Причина этих мыслей тихо спала, повернув голову набок. Твое лицо спокойно и безмятежно. Гарри. Но было еще и другое, то, о чем не догадывался никто, знали только трое, самые близкие. Самая заветная мечта. «Любовник». Слово ударило остро, врезалось тонким лезвием в самое сердце. И место пустоты занимала темная тоска, липла внутри и никак не оторвать ее, она жила внутри своей жизнью, отдельно от хозяина. Щемила, душила, забирала последние силы. Скользила по позвоночнику холодным онемением и застревала в груди смутным страхом. Я зажмурился сильно, до стука в висках, до боли в зубах. В горле першит, воздух становился горьким и густым, застревает в горле. Говорить об этом нельзя, запрещено, никто не поймет. Секрет, непосильной ношей лежащий на плечах, но такой сладкий, тягуче-приторный, прекрасный. Открываю глаза, снова смотрю в твое лицо — и следующее приходит само по себе. «Любимый». До слез, до предательской слабости в коленях, до нежелания отпускать ни на минуту, до дикой ревности, до слепоты… И тоска рассасывается, тает, как лед под горячими лучами весеннего солнца. На душе становится так спокойно, умиротворенно, что это можно называть счастьем. Я стал уходить из дома вместе с другими. Уизли пытался уговорить меня пожить с ними, с ним и Грейнджер, но я отказался. Просто потому, что боялся сорваться, а разъяренный альфа в компании двух бет — мало не покажется. И он понимал меня. Но ничего исправить не мог, просто старался поддержать: сжать руку, когда ты тискал свою шлюху, или отвлечь разговором, когда ты с горящими глазами тащил его, смеющегося, в вашу спальню. Однажды я забрел в небольшой сквер. Видимо, он был заброшен — дорожки потеряли свои четкие очертания, лавочки частично разрушены, кусты разрослись без человеческого участия. Но я был рад этому месту — облюбовал скамейку возле разлапистого куста жасмина и подолгу сидел там. Зарывался в собственное горе и клял себя за трусость. Что оказался слишком слаб, чтобы бороться за тебя. А ведь ты сам просил: «Не оставляй меня!». А я… сдался. Потому, что мне нечего противопоставить этой бляди, что украла тебя у меня. Как же я его ненавижу! Откуда он только взялся?! Выхода из сложившийся ситуации я не видел, как ни старался. Моими неизменными спутниками стали бутылка огневиски и пара пачек сигарет. Перетащил ближе разбитую урну, чтобы не сорить на землю, и она постепенно заполнялась окурками. Предавался воспоминаниям, терзая самого себя, но большего мне не позволено. Да, несмотря ни на что — я продолжал любить тебя, иначе мне не было бы так больно. Даже спустя время эта боль не притуплялась, продолжала терзать изнутри. Однажды я отошел подальше в кусты — как бы ни страдала душа, а физиологию никто не отменял. Оправившись, я застегнул ширинку и собирался вернуться, когда мое внимание привлек знакомый голос. Он приглушенно говорил, и смысла слов я не понимал, но сам голос… Осторожно, чтобы случайно не наступить на ветку, приблизился. Не наколдовал заглушающее, чтобы остаточным фоном магии не спугнуть говоривших. Сквозь ветки я рассмотрел две фигуры — парень и девушка. Только парень — это был Патрик. Девушка меня не особо интересовала, а вот твой омежка… Видимо, я немного опоздал — пара заканчивала разговор, и я расслышал только последние слова: -…осталось совсем немного. Я пошел на это только ради тебя. Не забывай об этом, — произнеся эту фразу, Патрик развернулся и пошел прочь. Девушка тоже не задержалась — звук каблуков удалялся в противоположную сторону, послышался хлопок аппарации. Убедившись, что свидетелей не осталось, я покинул свой пост и двинулся обратно. Закурил, сел на лавку и стал обдумывать только что увиденную сцену. Не найдя достойного объяснения, я вернулся домой. Твоя подстилка уже вилась возле тебя, томно заглядывая в глаза. Я прошел мимо вас и направился в гостиную, где рассчитывал застать Люциуса. Как и ожидал — Малфой сидел на диване. Напрягся, когда заметил меня. — Надо поговорить. — Северус, что случилось? — он обеспокоенно посмотрел на меня. — Скажи мне — что ты думаешь о Патрике? Только честно… Мне нужно знать, ты, как… незаинтересованный. Со стороны всегда видно лучше. Малфой немного обомлел от такого вопроса, но быстро взял себя в руки. Задумался. — Все это… странно. Я видел достаточно истинных пар, не такая это редкость, но то, что происходит между Гарри и Патриком — ненормально. Они как свихнувшиеся подростки. Альфа так себя не ведет. Между ними нет заботы, доверия, только животный секс. А Патрик слишком любвеобилен для омеги — такое ощущение, что у него пожизненная течка. Хотя это не так, ты, как альфа, должен был услышать, что он течет. Он уже здесь больше месяца — и ничего. Это странно, Северус, очень странно… А Гарри, он стал как загипнотизированный. Я слушал его догадку. Как я сам этого не заметил? Почему упустил из вида? Растерял бесценные шпионские навыки за время спокойной жизни, позволил себе расслабиться. И пусть я точно не знаю, что там происходит, когда находишь свою пару — у меня ее никогда не было. Но и назвать эти отношения правильными — язык не поворачивался. А я, в свою очередь, рассказал другу о сцене, подсмотренной мной в парке. Тогда-то мы и решили присмотреться к Патрику Берчу повнимательнее…
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.