***
За окном очень медленно светало. Сизый свет постепенно сменял густую черноту. Казалось, будто сам воздух, невыносимо густой прежде, разряжается и скоро достигнет состояния, когда при вдохах слабо, но настойчиво растягиваются легкие. Реальность давалась с большим трудом, мысли путались и никак не хотели связываться во что-либо удовлетворительное. Теперь это были уже не отголоски волн, а шум настоящего шторма. Только одно, единственное достаточно ярко выраженное чувство всё долбилось о стенки черепной коробки — безумно хотелось исчезнуть. Просто раствориться в воздухе. Не умереть, а, скорее, перенестись куда-то туда, где всепоглощающая тоска и боль не смогут до него дотянуться. В какую-то совершенно другую точку пространства, в другой отрывок времени. И если бы его сейчас спросили, куда именно, он бы без сомнений назвал этот отрывок — он хотел туда, где рядом мама. В гостиную с камином, чтобы положить голову на её колени, и чувствовать, как она нежно расчесывает пальцами челку и плетет из волос косички. Или в беседку посреди цветущего сада, где спускаются сумерки, а она, как всегда, поет ему. Все его мысли были заняты ею. Прогнать не хотелось. Он вздохнул. Потом медленно поднялся и, прихрамывая, побрел по полутемной комнате к окну. Раздвинул шторы, помедлил чуть-чуть и распахнул окно настежь. Холодный утренний воздух ворвался внутрь, заполняя собой все пространство, вытесняя из него мутную затхлость, и принялся нежно целовать утомленное лицо и руки принца, вымывая свежестью противный сонный морок, гладить по волосам, будто стремясь утешить, успокоить. Локи прикрыл глаза, придерживаясь за подоконник, сделал глубокий вдох и прислушался к предрассветной тишине. Где-то щебетала птица, воздух звенел от росы и тумана. И не было больше ничего. Он почувствовал легкость, о которой уже начал забывать, а за спиной словно появились крылья. Лишь одно мешало взлететь в пустое холодное небо — он не умел. Больше не умел летать. Как человек с ногами может не уметь ходить. Воодушевленность и покой разом пропали, растворились, не оставив и следа. На их место вернулась былая пустота. Локи в последний раз оглядел полусонный пейзаж и закрыл окно, снова наглухо задвинув тяжелые шторы. Для чего? Он не знал. Ему просто не хотелось. Не хотелось уже ничего. И было абсолютно всё равно. Всё. Равно.***
В дверь тихо постучали. — Войдите, — он лежал на нерасправленной кровати и смотрел в потолок. — Здравствуй, отец. Один без лишних слов прикрыл за собой дверь и подошел к кровати. — Надо поговорить, сынок, — объявил Локи вместо него. Он повернул голову и посмотрел какими-то странными серьезными глазами. Потом со вздохом сел, уперся локтями в собственные колени и закрыл лицо руками. Один присел рядом. — Ты спал? Локи покачал головой. Уснешь тут. Он сделал усилие, собираясь с мыслями. В сон действительно клонило. — Самое действенное оружие против тоски — бессонница, — глухо пробормотал он куда-то вниз, потом поднял голову и вздохнул. — Что сказали старейшины? — Им не особенно понравилась мысль о твоем освобождении. Принц усмехнулся. — Если ты повелишь своему народу броситься в море… Один едва не закатил глаза. Это были не колкости, не язвы, да и не понятно, в общем, чему тут сердиться. Локи, к тому же, до сих пор еще мальчишка, пусть и прожил уже больше тысячи лет и успел разрушить… Впрочем, не об этом сейчас. — Нужно придумать что-то, что могло бы тебя оправдать. Только не из пальца высосать, а найти настоящую причину. Принц помолчал, раздумывая над его словами. — У тебя ведь уже есть варианты, правда? — он по-ребячески сморщил нос. — Мне сейчас думать, как чибису танцевать. — Между тем моментом, когда ты «умер», а потом объявился в Мидгарде, довольно большой промежуток времени. Могло ведь произойти что угодно. А ты ни разу не упоминал. Локи снова усмехнулся. Взгляд его ушел куда-то в сторону и слегка помутнел. — Конечно, могло… — задумчиво протянул он; потом снова оживился, насколько это вообще было возможно в его состоянии. — Дело в том, что я практически ничего не помню. Могу различить только какие-то блики, голоса и всякие мерзкие ощущения. Всё как в тумане, а потом Мидгард. Это глупое вторжение, да и всё остальное… Я, если честно, и сам не понимаю, как так получилось. Один задумался. Блики, голоса. Локи вернулся в Асгард сам не свой, он ведь сразу это понял. Было бы время, обязательно поговорил бы с ним сначала, но народ требовал правосудия. А мудрый король никогда не попросит людей пойти утопиться в море. — Раз ты не можешь вспомнить сам, значит нужно тебе помочь. Там может стоять ментальный барьер, но если его открыть… — Нет, — резко оборвал его Локи, в миг переменившись в лице. — Если ты имеешь в виду гипноз, то я лучше вернусь в тюрьму. — Не усложняй, — Один устало вздохнул. — Других вариантов нет. А ведь тебя могли пытать, заставить силой, околдлвать, или вообще запихнуть в тебя какую-то инородную тварь, которая не давала бы тебе сопротивляться. — Мне плевать. Я никому не позволю влезть в мою голову. И ты знаешь, почему, — неожиданно резко прошипел Локи и быстро вышел в другую комнату.***
— Это, наверное, так ужасно — быть гипнотезером. Один поднял глаза от документов и посмотрел на сына. Локи сидел напротив, утопая в широком кресле, с огромной книгой в руках и с замотанными в плед ногами. Он совсем недавно обморозил их, когда они с Тором попали под снежный завал возле гор, и пока не мог ходить. — Почему ужасно? — поинтересовался царь, отложив перо. — Ну ты представь, какого это — залезать людям в головы и не просто читать информацию, а чувствовать всю их боль, всё разочарование, весь страх. Видеть, о чем они сожалеют, какие ужасные вещи совершали и о каких даже просто думали. Это же… Так тяжело, — Локи смотрел на него не по годам серьезно и сосредоточенно. — Но ведь ты чувствуешь и их радости тоже, — возразил Один так, как будто говорил с действительно взрослым человеком. — Что на это скажешь? Локи призадумался. Тоненькие пальцы затеребили краешек страницы, он сверкнул глазами, большими, доверчивыми и умными. Один смотрел на него с любопытством. — Но ведь радость человека, — начал мальчик наконец, — это его личное. И счастье, и надежды, и мечты. А ты, выходит, просто залазишь во всё сокровенное, что у него есть, крадешь его тайны. Это нечестно. — Люди знаю, на что идут, когда обращаются к гипнотизеру. — Да, но сам гипнотизер, выходит, теряет себя. Он чувствует не искренние эмоции, а лишь их пережитки, плохие или хорошие. Это ведь не то, из чего строится человек. Хороший человек не может построиться из того, что уже было использовано кем-то другим. Пойми, это же… — но он не смог подобрать слов, так велико было его переживание внутри, и потому просто вздохнул и покачал чернокудрой головой: — Я бы никогда не стал гипнотизером. Один улыбнулся. Потом встал из-за стола, подошел к сыну, присел рядом с ним на корточки, взял его ладошки в свои и по отцовский посмотрел в красивые спокойные глаза. — Ты очень умный мальчик, Локи. Когда-нибудь ты добьешься многого, и я буду гордиться тобой, но я и сейчас горжусь. На тоненьких губах появилась несмелая улыбка, а бледные щеки порозовели. Он любил, когда отец говорил такое. Не из тщеславия, просто тогда он понимал, что то, какой он есть — правильно. Один тоже улыбнулся и погладил сына по голове. — Уже поздно. Тебе пора спать. Локи послушно отдал книгу отцу, тот отложил её на стол, потом распутал плед, накинул на узенькие плечи и поднял сына на руки. Локи обнял его за шею, положил голову на широкое плечо. Он всегда был ласковым и нежным, как и его мать. Все дети разные, Одину и не хотелось ничего менять. Не всем же головы сечь, буйного нрава Тора ему вполне хватало. А Локи пусть будет тихим, а Локи пусть просит сказки на ночь, а Локи пусть плачет, когда обидно или больно, а Локи пусть читает и учится колдовать, если ему это нравится. А Локи мирно уснул прямо у папы на руках, пока они шли до покоев.***
Гипнотизер теряет себя. Эти слова Один запомнил на всю жизнь, и всё пытался понять, в какой момент потерялся Локи. Он ведь всё ему давал — и любовь, и заботу, и строгость, когда было нужно. В какой момент Локи решил, что никому не нужен и стал идти наперекор и на зло? В какой момент сам Всеотец смирился с этой мальчишеской выходной? Они начали отдаляться друг от друга, постепенно и от того неизбежно. А потом был крик, а потом было «не родной», истерика и сон. Неудачно, невовремя. Он бы всё мог объяснить. Дальше Мост. У Локи бы всё получилось. Нужно было только вспомнить, что он обещал им гордиться. Гордиться, это ведь не значит слепо поощрять всё подряд, а потом расхлебывать последствия. Это значит указывать на ошибки и помогать их исправлять. Вместе, а не бросать его самого искать лоскутки и выкраивать их из себя самого. Они оба ошиблись друг в друге, и это спустя долгие годы привело их к самому началу. Нужно было начать заново. Нужно было узнать, что сделали с ним там, в Бездне. Другой комнатой была небольшая гостиная с камином, книжным шкафом во всю стену, чайным столиком, диваном и креслом, тем самым, что когда-то давно стояло у Всеотца в кабинете. Локи сидел в этом кресле, сгорбившись и обхватив голову руками. Повзрослел, а казался всё таким же маленьким, утопающим между мягких подлокотников. Один присел рядом на корточки. На тонких ногах не хватало пледа. — Я знаю, тебе плохо. — Нет, не знаешь, — принц был теперь спокоен, даже равнодушен; он опустил руки и посмотрел отцу в глаза. — Мне страшно. Я боюсь вспоминать. Вдруг, там ничего не окажется? Вдруг, я сам во всём виноват? В его глазах было такое отчаянное смятение, что у царя сжалось сердце. Он положил ладонь сыну на колени. — Мне очень не хочется мучить тебя, поверь. Но… — Так надо, — с неожиданной злостью огрызнулся Локи, потом прикрыл глаза, будто извиняясь. — Там сейчас такой беспорядок. Я не хочу, чтобы кто-то видел. Это мое, сокровенное. — Сокровенное нелегко показывать, — согласился с ним Один. — Но я не могу позволить им снова тебя запереть. — Ты всегда всё усложняешь, — тяжело простонал принц, закрывая лицо руками. Он был сейчас как никогда близок к тому, чтобы сорваться и просто разреветься, как ребенок. Локи казалось, что земля уходит у него из-под ног. А тяжелая ладонь, всё ещё греющая колено, была единственным, за что он мог бы ухватиться. Он убрал руки, посмотрел отцу в глаза и медленно кивнул. — Делай, что хочешь. Я тебе верю. Он смирился. Один сжал его ладонь. Потом потрогал его лоб, он был горячий. — Тебе нужно отдохнуть. Он приобнял сына за плечи, отвел к кровати и, укрыв теплым пледом, присел рядом. Под ладонью заструились его мягкие, непослушные волосы. Почему-то хотелось быть с ним рядом, как с ребенком, пока он не уснет. Пусть растет ласковым мальчиком. Любят не за это. — Отец, — сонно шепнул принц, уже проваливаясь в долгожданный сон, — она бы тобой гордилась.