***
«Это была не моя Нелли. Не может быть, чтоб не узнала. Но те же светлые волосы и зеленые… — Мотает головой. — Или серые?.. Не мог я забыть глаза, которые смотрели с нежностью и тревогой всякий раз, когда та знала, что я рядом». Нежность. Вот и признал, что нравилось. Без видимого присутствия соулмейта ее взгляд чаще спокоен, он это понимал, а потому наблюдал издалека, потом все реже. Она гармонично смотрелась с собранными наверх волосами в огромной футболке, вырез которой перекошен на одно плечо, когда в одной руке была кухонная тряпка, а в другой — деревянная лопатка, которой девушка ловко переворачивала аппетитного вида блины. В какой-то момент Джек погрузился в работу и тем же летом, почти случайно проходя мимо, когда не увидел в знакомом окне привычного силуэта, решительно прекратил попытки увидеть снова. И в тот раз ему в самом деле удалось. Так называемая «работа» совершенно случайно появилась в его жизни вместе с одной из редких неудачных попыток убийства, когда вместо криков и паники на лице жертвы проступила заинтересованность и из алых губ полилась рекламного характера речь о вакантном месте без официального оформления штатного хирурга в одной широко известной в узких кругах компании без названия и постоянного помещения, зато с высоким процентом от продаж и гарантией анонимности. Сомнительное предложение, от которого отказался бы любой более-менее здравомыслящий человек. Все те же алые губы исказились в улыбке, стоило парню потерять бдительность, и к затылку его оказался приставлен пистолет. Ответ был очевиден не из-за страха, а из интереса. Шеф назвал его «безглазым». Пусть это звучало трижды провокационно, другие условия были вполне приемлемы. Так он оказался в стенах недостроенного дома, где минуту назад с ним говорила его Нелли, связь с которой, казалось, утеряна осознанно и безвозвратно. Жмурит глаза, двумя пальцами потирая переносицу. Осознание пронзает молниеносно. «Черт возьми, — с раздражением ударяет локтем в стену. — Конечно, это была она». Внутри закипает: все эти годы бегал от нее, словно не умел должным образом проявлять внимание. На деле это желание оградить от себя, пока прописанная садистом творцом судьба неустанно сводит мосты. «Нельзя додумывать за другого человека», — доносится мысль, когда-то услышанная парнем в детстве. Но тут другая ситуация. Джек был бы трижды эгоистом, оставшись с ней рядом. И еще большим эгоистом, если бы позволил себе держать ее в тревоге ожиданием встречи. В тревоге, не в страхе. Он не помнит в ее глазах страха, только горечь разочарования и блик надежды. Наивной какой-то надежды, хоть сама девушка такой не была. Доброй (порой даже слишком), заботливой (явно сверх своих сил), но никогда — наивной. Но не смог парень стать ее смыслом жизни, тем принцем из сказок и красивых историй о родственных душах. Зачем тогда снова идет за ней, находу натягивая медицинскую маску и капюшон, если минуту назад оправдывал свое сумбурное поведение нежеланием портить ей жизнь? Если наконец смог найти место, где он может быть полезен. Если удалось абстрагироваться от чересчур романтичных условий вселенной и перейти на другую ее сторону, где люди — мясо, а их органы покупают, словно товар с витрины, чтобы другое мясо — чуть более обеспеченное — могло жить. Этот мрак стал совсем привычным… … А потому снова видеть в окне теплый желтый свет сквозь полупрозрачные шторы и стройный знакомый силуэт кажется абсурдом, словно вход в ее квартиру — портал в другое измерение. Вопрос только в том, впустит ли девушка в свой светлый мир такого жестокого и бестактного монстра, когда он решится наконец постучать в закрытую дверь.***
«Уже трижды перепроверила двери и окна — все точно закрыто, ему не проникнуть незамеченным… — Навязчивое воспоминание закрывающихся защелок на окнах и двери снова визуализируется в голове. — Мы в безопасности». Выключаю конфорку и, убедившись в готовности, переливаю напиток цвета горького шоколада в миниатюрную кружку. Создается ощущение, будто кофе немного тянется из-за своей консистенции, а густая почти черная пенка растекается по стенкам турки. Насыщенная крепость зерен окутывает комнату, вытесняя собой все ароматы, включая совсем недавно казавшийся ярким шлейф вишневого пирога. Выбираю стул напротив окна и, едва прикасаясь в ужину, неотрывно изучающим взглядом наблюдаю за входом в дом. Если он, конечно, уже не оказался в коридоре и не стоит напротив моей двери или двери ничего не подозревающих соседей… Мотаю головой, стараясь развеять череду мыслей. Встреча была случайной, очевидно. Желай он найти нас раньше — нашел бы. Просто маленькая проверка от судьбы на готовность отпустить. Или напоминание, что от нее не сбежать?.. Сумбур в голове заставляет зажмуриться, отзываясь болью в затылке. Противоречие оседает со скрежетом на зубах вместе с мелкими песчинками кофе по-турецки. Будто и не было реабилитации, будто нить между нами натянута до предела и нужно сделать шаг навстречу, чтоб эта тянущаяся боль прекратилась. Резкий лай Принца из коридора заставляет взвизгнуть. Сердце от неожиданности с безумной силой начинает биться, будто касаясь ребер, изнывая от боли. Прикладываю руку к груди, стараясь успокоиться. Под бесконечно громкий лай подхожу к двери и, не думая, открываю, неосознанно желая не то спугнуть, не то напротив — застать посетителя. Принц сию минуту замолкает в недоумении: никого. Коридор впитывает шумный выдох, когда я стараюсь закрыть дверь, а ручку с той стороны нарочито удерживают. Видя недоумение, пес забегает за дверь, издавая глубокий низкий рык, но быстро замолкает, а виляющий из-за двери хвост говорит о том, что пришел кто-то знакомый. Плечи расслабленно опускаются: выдуманная опасность миновала. Сильнее толкая дверь, в одно мгновение закрываю рот руками и делаю медленный шаг назад. Бледно-серая рука перехватывает хрупкую деревянную дверцу, и парень, пропуская пса вперед, по-хозяйски заходит в квартиру. — Ты обронила, — протягивает телефон, а я уже представляю, как зловонный запах вот-вот захватит квартиру. Ни через секунду, ни позже этого не происходит: только кофе, отголоски вишневого пирога и табак. Смотрю исключительно на руки, каждым сантиметром кожи чувствуя его взгляд, боясь поднять голову, будто от этого взгляда окончательно рухнет тщательно возводимая между нами стена. Опускаю веки, делая глубокий вход, и считаю про себя до десяти: не потому что так советовал психолог, а потому что этого времени ему всегда хватало, чтобы уйти. Руки опускаются вдоль туловища, и напряжение медленно спадает. С вызовом смотрю вверх, ожидая увидеть закрытую дверь и лежащий рядом на полке телефон, но маленький ритуал не сработал. — Впустишь? — немногословный, бестактный, настойчивый, когда что-то нужно, обыкновенно спокойным тоном мужчина спрашивает разрешения. — Ты уже, — от вежливости на стройке не остается и следа: театр одного актера не удался, и все начинается заново. Без страха поворачиваюсь спиной, продолжая провоцировать исчезновение. Ты бросал меня всякий раз, стоило отвернуться, закрыть глаза, уснуть или отвлечься даже на доли секунды. Почему я слышу, как ты оставляешь тяжелые ботинки на полке в прихожей, и шкаф гардеробной с шумом закрывается, когда ты вешаешь свою слишком легкую для такой погоды куртку на плечики? Разливаю остатки кофе и, закончив, ловлю в блестящей турке отражение парня, стоящего за спиной. Широкая ладонь аккуратным движением опускается на талию, а дыхание перехватывает. Рука перемещается на живот, мягко заставляя прижаться спиной к мужской груди. Я не знаю, что должна чувствовать. — Почему ты можешь исчезать и врываться, когда заблагорассудится? — металлическим холодом слова въедаются в стены, и я сглатываю, сама от себя не ожидая такого тона. — Что толку задавать тебе этот вопрос, если ты сбежишь от ответа, как всегда это делаешь? — перебиваю, не позволяя проронить ни слова. — Родственная душа не та, кто будет принимать тебя любым, — нагло вру, зная, что это не про меня, — а та, ради которой ты готов на все. — Опираюсь обеими руками на столешницу. — А что бы ты ни делал, — каждое слово пропитано ядом — такой концентрации, чтобы не пришлось самой убирать его руки, обнимающие меня с необъяснимой нежностью, — ты делал для себя. Позволяет развернуться лицом, не разрывая невесомых объятий, одной рукой неожиданно резко поднимая мое лицо за подбородок. Его скулы напряжены, а взгляд неизменно серьезный. Перевожу взгляд на обветренные губы, и сердце пронзает дежавю. «Вот же я, обнимаю тебя, прошу о такой мелочи, как гребаный поцелуй, чтобы было что вспомнить, когда ты опять пропадешь, может, в этот раз даже навсегда, чертов придурок! Я прошу тебя об одном одолжении, пожалуйста, осуществи сотую часть мечты, где я счастлива с любимым человеком, счастлива и могу быть рядом, не боясь потерять, счастлива, чертов эгоист…» Только мысли в голове совсем другие. — Я тебя совсем не знаю, и мы больше не связаны, — и про себя добавляю: «Ведь мы обманули мир, в котором все раны, что получает соулмейт, проступают на теле другого; когда же родственные души влюбляются, раны, полученные из-за партнера, затягиваются и перестают появляться вовсе… Влюбляются… — смеюсь своим мыслям. — Ничто не мешает после оборвать связь и жить без груза ответственности и тревоги». — Почему ты еще здесь? Сильнее надавливает на подбородок, заставляя запрокинуть голову и в попытке шагнуть назад опереться бедрами о столешницу, и наклоняется ближе, ставя своими действиями под сомнение каждое мое слово. — Если мы не связаны, — говорит на тон ниже, — и ты меня совсем не знаешь, — оказывается так близко, что на этих словах губы оставляют на шее невесомые прикосновения, — почему я здесь? — Стоило мне, — слова даются с трудом, потому что эта нежность застает врасплох, но я парирую, — перестать зависеть от стереотипного «долго и счастливо», от тревожного ожидания, — речь набирает скорость и говорю, не думая, будто текст давно заучен: — что в любой момент судьба снова столкнет нас в одном штате, на одной улице или в одном помещении, — на каждом слове указательным пальцем с силой касаюсь его груди, — ты, — задерживаю палец, — появляешься на пути. Нравится смотреть на то, как беззащитная девчонка унижается перед тобой? — с вызовом смотрю в глаза. Уголки губ парня неравномерно поднимаются, и на лице застывает какая-то мягкая ухмылка. — Ты никогда не была беззащитной, — в самом деле смотрит с нескрываемым удовольствием, отчего внутри закипает раздражение. — Давай, расскажи, что я не такая, как другие, к кому ты вламывался в окна! — срываюсь. — Только я «не такая» потому, что ты убить меня не смог! — сбрасываю его руки, и крик становится громче. — А потом как убежище использовал? Да? — чувствую, как щеки горят и адреналин накрывает: он может сделать что угодно. С силой толкаю в грудь, чтобы разорвать слишком интимную дистанцию, и Джек позволяет. — Ты права, — спокойный тон сбивает с толку и заставляет замолчать, — так и было. Сначала так и было. — Но ты изменился! — язвительно перебиваю, складывая руки на груди. — Пересмотрел свои проблемы, победил внутренних демонов и стал зависим от меня, да? Так сильно, что с каждым уходом упивался моими унижениями с просьбами остаться. Больше такого не будет, — подытоживаю совершенно беззлобно: негатива нет, да и не было никогда в его адрес — маленький крик души, легкое раздражение. — Я не знал, как поступить правильно. Тебе тяжело было без меня, еще тяжелее, когда появлялся. Пропадал надолго — с тобой происходило что-то из ряда вон. Как этот круг разомкнуть, было непонятно. Не у кого совет спросить, — в самом деле старается объяснить, впервые за столько времени. Только сейчас, кажется, осознавать начинаю, что тяжело не только мне эти моменты давались. И зачем он это рассказывает?***
Следующие полчаса проходят в тишине: допивая остывший кофе, погружаемся в мысли. Мрачные и очень тяжелые мысли, обдумать которые необходимо. Время на часах неумолимо стремится к полуночи, и мужчина негромко бросает, что ему пора. Провожаю, будто засидевшегося приятеля, наблюдая, как мастерски он затягивает шнурки на тяжелых высоких берцах, как неспеша натягивает куртку и сонно зевает. Мне не нужно спрашивать увидимся ли мы снова — теплые, очень родные объятия длинной в не одну минуту говорят сами за себя. Отчего-то на душе становится совсем легко.