крохуютные пидоры bts

«Курить, бухать и ебать баб он начал в двенадцать лет». Это первое, что было услышано о Юнги. Чимин втихушку всему коллективу сказал, мол там «трудное детство и все вытекшие из этого дела, да и вообще, он головешка та еще». Хосок, конечно, подопешил, но только слегка. Мало ли, что да как именно складывалось у человека не-столичного-происхождения. Однако, за неимением более конкретной информации, все-таки умудрился, даже за меньше чем четверть часа, навоображать себе большого, под два с шапкой метра росту, дутого громилу скобрезного вида с ушатом наглости и амбиций в том месте, где у всех простых смертных сконцентрирован мозг. У этого громилы, по задумке, должна была иметься в арсенале самая ехидная ухмылка на свете, а еще шкалик контробандного спирта за пазухой и раздутое самомнение, распиханное по дырявым карманам. Чон уже представлял себе этого нового сотрудника, уготованного ему в начальники; видел его бешено вращающиеся по орбитам глаза, раздутые, широкие крылья дважды изломанного носа с горбинкой, прокручивал полдня в голове его поджидающие на каждом шагу, пошлые, сальные фразочки, должные отпускаться по любому мало-мальскому поводу. Юнги волен был появиться завтра к утренней летучке, а Хосок уже ненавидел его всеми фибрами своей души, заочно и вопреки. Просто потому , что сам «ебать баб», не то что с двенадцати, а даже еще до сих сраных пор не начинал. Зато с мужиками в восемнадцать -попробовал, но это не интересно. А вот первый бычок –отцовский– подвернулся в восемь(и это уже интересней), когда папаня радостно прогоготав: «посиди здесь полчасика, там тетя СоХи пришла, потом конфетку дам», выволок сына на балкон и щелкнул дверной ручкой. Родители тогда контузились друг с другом разводными бумагами, разъезжались по разным концам города, поэтому Чону периодически приходилось скакать от одного к другой и обратно, хотя, в основном, паренек все же ютился в двушке с матерью. В тот день эти двое опять знатно и очень громко поорались, Хосок почему-то остался в мелкой, замыленной серым квартирке отца, без какого-либо права выбора «куда». Под вечер, где-то в районе похода к кровати заявилась тогдашняя соседка, изредка прикармливавшая ребенка всякими сладостями еще при родительской общной жилплощади. Таким образом,беспризорное тельце было выпнуто за пределы видимости, наверняка чтобы не мешать взрослым нормально «общаться». По-взрослому. Не будь дураком, сморгнув было подступивший сон, Хосок начал тщательный осмотр предоставленной в пользование территории. Спички обнаружились прямо на подоконнике; первые минут пять пришлось развлекался с ними, но вскоре быстро тухнущий огонек на кончике крохотной деревяшки поднадоел – пришлось опять возобновить поиски чего-либо. Пепельница, доверху набитая вонючими окурками и отсыревшими ошметками прогоркшего табака, примостилась под старым, стеклянным сервантом, отправленным, наверняка, как и мальчишка, за ненужностью на балкон. Чон до сих пор помнит эту горькую дрянь во рту и слипшуюся в мерзотный комок слюну под языком. В тот день в Хосоке победило мужество - он даже не плевался. Просто докурил, сталкивая дважды невыносимый, густой вкус в пищевод. Тогда показалось – этим можно легко спалить себе небо. Но если взрослые это делают, значит, в этом тоже должна быть какая-то польза. Например: люди без неба могут есть носом, или что-то в этом роде… -Хосок, очнись, эй,- перед носом что-то пренеприятнейше щелкает. Из мыслей вырывает. Ага, чужие пальцы. Ой, а маникюр-то какой. -Кыш, уйди, Чимин, без тебя тошно, мне бы отчет доисправить, - отмахивается Хосок. -Ты вначале бумаги переверни, - тянет Пак своим ехидным тоном,- Не очень удобно, наверное, вверх тормашками читать,- улыбается, скотина белобрысая. -Вестибулярный аппарат разрабатываю, тебе-то что?- сил нормально ответить - вообще нет. Чон со вздохом перехватывает макулатуру. Надо же, как крепко задумался. - Завтра у тебя пополнение в штате, а ты ни в зюзю. Подготовил подхалимную речь? - Боже, только не об этом,- кривится, хочется ебануть головой о стол,- Это счастье на нас обоих свалилось, ты мой ассистент, будем вместе за ним носиться. Кстати, ты его сам-то уже видел? -Нет пока, Намджун только досье кинул,- Чимин растеряно разводит руками,- даже фотки нет, эх. -Однако слухи ты о нем уже распускаешь?- брови невольно взлетают вверх,- Как же байка про «пить, курить и баб в пиздючьем возрасте»? -Ну,- заминается Пак, ероша лохмы на голове,- Это не слухи, Намджун сам сказал. Они друзья детства. Или что-то вроде. Вместе в группе были - то ли хип-хоп, то ли рэп. Отшучивается, что гангстерами заделывались, и весь район на ушах стоял. Господи, ну за что? Мало того, что пацан с неблагополучной судьбой, так еще и рэпер – это уже какое-то комбо. Куда-то в мысли, к воображаемой горилле с чсв за мест серого вещества в черепной коробке, припечатывается плоскокозырная нелепая кепка на выбритой под тройку макушке и так называемые «обосранки» с нелепым мешком промеж ног, вместо нормальных, человеческих штанов. Уф, как передергивает. Хотя, Намджун, вроде, приличный. Иногда даже слегка через чур, можно сказать, почти галантный. Не думал, что у него темень такая в прошлом густит. -Ладно, Чима, иди давай,- жалобный взгляд на этого парня всегда работает безотказно,- Завтра на него посмотрим, окей? Дай я доделаю. Пак, однако, внемлив в кой-то веке, отваливается, напоследок скорчив ответную малодушную моську, всегда служившую заменой фразы «Ну хееен». Хосок плохо спит ночью. Ему чудится зеркальное, высотное здание с компьютерными рабочими столами посреди разбитого на крыше сада, и громадные обезьяноподобные люди, пытающиеся скооперировавшись, собраться в одну большую, гигантскую обезьяну, что по задумке, должна будет вскарабкаться по небоскребу, как по пальме, а очутившись на самом верху, начать сгребать огромной ладонью все компьютеры, смахивая вниз. Пробуждение дается весьма тяжко. Голова не то свинцовая, не то все-таки в меньшей степени токсичная и отдает беспримесным чугуном. Одно явно точно – она пиздец какая тяжелая. Дорога на работу проходит в чахоточных, но все безуспешных попытках что-то конкретизировать или хоть как-то систематизировать приснившуюся ересь. На рефлексировании наличия вещих снов с четверга на пятницу, мозг зависает конкретно, отказываясь дальше не просто структурировать, но начиная перевирать собственные воспоминания об этих ночных виденьях. Лишь после того, как Хосок, будущий вышедшим из автобуса, наконец, прилипает побитым взглядом к офисному центру, останавливаясь у расходных автоматических дверей и подмечая совершенную несхожесть реального здания с приснившимся, успокаивается окончательно. В лифте толкучка, да такая адская, что дай бог, сможешь выжить и не сдохнуть после первых двух с половиной секунд в людской давке. Каждая капля воздуха в этом месте – драгоценность. Примерно на шестом этаже в нагруженную тушками сотрудников каморку легко и вальяжно ступает миловидный паренек, с кипой разнокалиберных бумажек в руках, он так лихо засталбливает себе место среди обжавшейся вокруг толпы, что завидки таранят. Чон сразу цепляет его взглядом. Красивый, чертяка. За ним бы приударить точно не помешало. На вид такой худющий, однако, видно, что руки под светлой рубашкой, напряженно перехватившие целлюлозную ношу, жилистые и очень крепкие. И держится он так гордо, но в то же время отстраненно, что непременно хочется смазать это бесстрастное выражение с его охуительно правильного лица. Хосок внезапно загорается идеей, столь банальной и нелепой, что внутри, аж, что-то подщекочивает под ребрами, давя смешинки. Перекрестившись про себя, он протискивается вперед, как можно ненавязчивее расталкивая всех по бокам острыми локтями, и становясь вплотную к спине этой новоприбывшей ледышки, совершенно не отреагировавшей на треклятые чертыхания и копошение сзади. В распоряжении осталось двадцать этажей, и парочка ловких рук в обиходе, что тут же, по мановению нашли нужную цель и плотно прижались к впереди стоящей заднице. Очень упругой заднице, надо сказать. Обладатель сей части тела крупно вздрогнул, от неожиданности чуть не выронив необъемную стопку бумаг, но вовремя перехватив руки, избежал-таки всеобщего макулатурного катаклизма. Хосок просипел сквозь сомкнутые зубы легкий смешок. Впереди стоящий парень, с до сих пор облепленной Хосоковыми руками, пятой точкой, едва ли на четверть, да и то крайне медленно развернул голову вбок, дабы просто уничтожающим и даже каким-то замогильным взглядом просверлить дыру прямо промеж глаз уебищного шутника. Однако Чон, бывалый ловелас, обольститель и человек «самая солнечная улыбка года», лишь продемонстрировал самый заискивающий взгляд и сногсшибательно оттянул вверх уголки губ. Такое обычно печатало наповал. Но убийственный взор впереди стоящего, наоборот, приобрел с этого: заострился и наточился настолько, что, кажется, уже как два этажа отрезал огромные шмоты от Хосока, проворачивая его на вертеле над костром, хотя мелькало в нем и что-то такое темное, глубокое, топящие в себе, где-то на дне зрачков. Казалось парень попутно с расчленением рядом обретшегося тела, выверено оголяет и его кожу, забираясь густым ледяным и горячим одновременно, туманом под одежду. Чон немного растерялся, потому что – это кто еще кого тут домогается? Но руку до конца поездки так и не отнимал, а напоследок и вовсе надавил средним пальцем промеж чужих ягодиц, обозначив нужное место. Это вышло как-то само, и ушастало за рамки продуманного сценария, поэтому, чтобы не поцапаться с кинутой совестью и укатившим за ней в края, стыдом, Хосок не оборачиваясь, выскочил на тридцатом. Если судьба – значит, еще встретимся. Отметил он про себя. Значит, трахнемся еще. Обеденный перерыв выдался на редкость скучным. Чимин где-то пропадал, по его отзвонам, он облил горячим какао, что нес специально аж из столовой, какую-то важную шишку. Не повезло. На этаже, где завис Хосок даже автомат с кофе не глючил, но исправно выдавал нужные напитки, попутно выплевывая сдачу в выверенном размере. А на принтер голыми ляжками так и не удалось посадить мелкую заразу-Тэхена, который, по сути, вроде вообще не с этой планеты, но обещал отпечаток своих причинных мест еще с месяц назад. В целом, все проходило более чем никак. В самом забытьи и обещание Намджуна: подоткнуть сей отдел под нового начальника, как-то сошло с памяти. Когда вторая кружка была бессовестно распита в гордом одиночестве, раздался бряк смс сообщения. Чон выудил из кармана телефон и со скепсисом взглянув на экран, опять со вздохом отметил дебильную привычку Намджуна(пока что непосредственного начальника), сообщать о надобности возникновения в его кабинете через разного рода месседжеры. Крякнув что-то под нос Хосок отправился к начальству, по пути успевая обдумать, что, скорее всего, сейчас и будет представлен новый начальник этого отдела, дабы Намждун наконец-таки, со спокойной душой, мог собирать свои манатки и валить в другой филиал, где его, поди, заждались как первого в жизни стояка. Готовый к виду горбатой гориллы-человека, с нелепой кепкой и еще более нелепым мешком на заднице, Хосок замирает, лицезрев вначале забитый взор Чимина куда-то в пол. Пак понуро опустил лохматую, как по обыкновению, голову и казался в этот момент очень пришибленным. Ах да, какао пролил, бедный. А затем Чон обращает внимание на еще одного персонажа, и тут же впечатывается глазами в стоящего рядом с Намджуном парня, лоснящего столь ехидной лютой ухмылкой, что за версту все штабелями по обочинам раскладываться, по идее, должны. Это он – тот из лифта. Уже не в обычной рубашке, правда, а при полном параде, как причитается – в темном пиджаке, карман которого подозрительно топорщится, и при отливающем с красна, галстуке. Сейчас он кажется до трясущихся поджилок хищным и разительно опасным, пускающим по всем позвонкам взгляд резкий и цепкий, а не отстраненный, как тогда, хотя, в процессе зачиненного «подката», нечто подобное все же проскользнуло еще в ту секунду. В горло сваливается ворох опилок. Хосок задыхается им, давясь какой-то плотной колючей субстанцией. Это, блять, надо же. - Да, судьба, так судьба,- хмыкнув, тянет уголок рта этот-самый-новый-начальник Юнги и его голос мурашками со спине и ребрам. Чон вперивается в Чимина, опять перебегая глазами, потому что долго так – невозможно. А потом отсалютовывает ему столь бранный поток мыслей, что тот аж кривится. Курить, бухать и ебать баб в двенадцать, говоришь?