крохуютные пидоры bts

У Кима какой-то странный тремор по рукам гуляет. Вроде вот, все хорошо, все в порядке, почти как надо, как и должно, и вообще радоваться надо, - время свободное теперь хоть образуется без этой швабры давалочной, именуемой "бывшая". На деле шалавой той еще оказавшейся, совавшей себя в услужение еще осьмнадцати импозантным красавцам. Но третья сигарета мимо губ, и пепел на - только с химчистки - ковер слетает тухлыми ошметками каждый раз, когда нужно в пепельницу. А у общажного соседа, через хлипкую стенку, вообще такая муторная грусть тоской по колонкам погоняется, что хоть вешайся. Да только люстра, верно, не выдержит и уже при перекидывании бечевки (за неимением канатного аналога), сразу на голову спланирует, перебив нахер череп. Оно, может, и хорошо, и правильно, и мысли зубодробящие из головы - нахуй. Но что-то нет. Не катит. Да и надоедливый Хосок потом переполошенный в палату влетит, и все до чего дотянется длинными ручонками - открутит, а потом обязательно на место незаконное присобачит, со словами "так только на пользу". Знаем, плавали. Нянька из этого пройдохи, мягко говоря, ебанутая немного. Но он же хен и ему, видите ли, виднее, с высоты своего чсв (даром, что разница полгода с хуем), что, как и куда у Кима нужно приделать, чтоб краше, чтобы лишнего в мозгах не прогуливалось, и было чинным (на самом деле вразнобой) рядком. Хеновы советы, тема, ну прям слишком скорбная, действенная помощь - вообще извечная констатация "благодаря тебе все еще хуже, спасибо Хоупи". Зато улыбается он по-доброму, до солнечных заворотов кишок... ну, еще сосется неплохо. Хотя, давалка бывшая - тоже, и отсасывала временами и по назначению использовалась частенько. А Хосок - ну, нет, совсем нет. Не спит Ким Тэхен со своими хенами, даже если бабы - в край охуевшие шлюхи, а Чон весь из себя такой добрый, хороший и ятолькопомогу. Вообще у Хосока мания какая-то делать из всех, кто под лапы подпадет, пидоров. Наверное, чтобы одному в этой нише не скучалось, а хотя бы неумудренные опытом донсены тоже таскались с ним по клубам и смотри-какая-задница-у-того-парня. Ким бы и с радостью заделаться, все одно: колготочно-чулочная половина только кости жует, да по извилинам чистящим порошком скребет, но альтернатива в мужские задницы - убейте сразу, без мучений... Лучше уж тогда в асексуалы, а по ночам руки в кровь от противоречащей "режиму" дрочки. И все сложно как-то до жопы. Не мужской, хотя, нет, именно до нее... Под носом - кружка, в кружке - приторная горечь проебанного жизни: два плевка с тремя ложками сахара. Так пронзительно тошно, если честно. И больно. Правильно вроде, но сукабольно. И нихера ни вери вери гуд, который в плеере на репите для поднятия боевого духа. Хосок не в комнате, и не в курсе еще, а был бы, то давно полез утешительные тирады плодить, обжиманиями и без того отвергающую воздух грудную клетку продавливать, примерно до кислородного голодания в мокрый поцелуй и проступивший пот на висках. Где только эта сука, когда, блять, нужен. Хосок для Тэхена - вечная заноза, вечная мозоль, вечный гемор, кратковременное забвение и лучший друг. С ним тошно, а без него в два с четвертью раза хуже, сильнее, гаже. Да чтоб он. Рядом. Без закидонов и прибауток. Но лучше с ними. Киму хуево, откровенно. Только вот хрен пойми-разбери от расставания или потому что хен, где ты. Хосок умеет веселиться, да так, что от души душевно - в самый закром чужой. Чтобы уж наверняка и надолгвсегда. Чон в клубе. Опять и с песней. Своей и ради не себя, потому что Тэхен не клеится у него. Второй год как. И до дури обидно, щемит немного, подгрызывает, где-то в груди, толочит ближе к предназначению и топкого кажется, мы с тобой специально друг для друга. Жалко только, что это у него голове, а в реальности он для Тэхена, а Тэхен не для него. Хосок в стельку и ему по-пидорски хуево, потому что братские чувства совсем не... работают. Только не как замена большой и не чистой по всем направлениям. Губы грызутся, ногти скалываются, голова мигренит, туловище дергано отплясывает само, затерянное где-то на танцполе, сознание, отрубив "стоп концепцию", глушит спирт у стойки, попутно протяжно жалуясь на горькую судьбинушку бармену. Тот молча кивает, смотрит на укалеченного клиента настороженно: плюнет - не плюнет, блеванет - не блеванет, сорвется - сорвался. Смартфон к уху и пьяный мат на оператора, который "телефон абонента вне зоны действия сети". Что дальше по списку? "Бутылку текилы с собой и счет запиши на Намджуна". Отчалил, проебав сотовый аппарат на стойке. Вот и законные чаевые... Чон весь вперед. Несется, как умалишенный, такси нахуй, белые кроссовки в ебеня, ибо весна; все мерзко коричневое по тротуарам и пять кварталов должного пешего пути. В общагу, где консьерж дедовских возрастов за пятьдесят Уе безропотно отворяет и хорошо, что кружевным платочком в след с полными слез глазами не потряхивает. Хосок шмыгает, плотнее запахивая топорщащееся темное пальто в том месте, где у других сердце, а у него бутылка дорогой текилы в качестве моральной компенсации, залога спаивания себя и еще одной милой души. Этаж пятнадцатый догоняет отдышка каждодневного покура, выливаясь в иссушенный кашель по горлу и гадскую ножную дрожь. Лифт по боку, - не до изысков совсем. Проворот ключей, звонкий щелк и прокуренный насквозь воздух общего, вообще-то, помещения. Ким трет правое запястье, передавливая по фильтру пальцами второй руки, зажатый огрызок сигареты. Ноль внимания и талый лед бликующими росчерками по щекам. Губы в кровь, нижняя жуется и алеет. Чон как-то выпадает на пару мгновений, теряется опавшим в лужу листом под осень, и вглядывается, пропитываясь жидкой солью на чужих ресницах. Обнять. Обнять. Ты чего же? Куда-то в себя не вопросом, а тихим вскриком. Жужжащий поток слов, вечно раскидываемый в моменты горчичного вкуса, не лезет, застревает в связках, путает, тянет узлами, сглатывается. Подходит. Руками по хрупким плечам, подрывая сосредоточенное самоедство и тухлую грусть, которая даже не как в книгах, а куда жальче. Не нужная ни одному. Окурок выскальзывает и перекатом по столу с одного конца - на пол, чтобы сухой, грязный пепел по ковру больше, гуще, смазанее. Ким всхлипывает голосом, дрожит всей спиной, желируется студнем, голову подбородком к самой груди. Плачет, рыдает. Надрывно и по-настоящему - впервые, наверно. Хотя подушки у него поутру, бывает, и пропитаны влагой. Только Чона не обманешь, потому что слезы там не такие горькие, а сейчас - одна гниль. Тэхен слышит глухой звяк, то разукрашенная бутылка - на стол. Его любимая, но о спасибо Хоупи, вообще не думается. Потому что сукапоздно, я уже второй час рыдаю, ты, блять, где... Вой по-принципу: не успокоишь, пока не подохну. Но дохнет Ким сразу, и глохнет, и не понимает, и отлично все понимает - тоже. Враз. Подбородок остро на самой макушке, такой неудобный и нахуй иди, мне больно. Да, из-за тебя вообще-то. И топкое тепло на лопатках, как в детстве, если бы мама была жива. Но сейчас - Хосок отвратительный в том, что умеет, не знаючи, слишком правильно успокоить. Молча, блять. Просто заткнувшись и прижимаясь всем телом, неудобно скрючившись в силу того, что Ким сидит, а Чон три погибели нагнут, но обнимает крепко-крепко.