крест

Quo vadis? Куда идешь (Камо грядеши)? Евангелие от Иоанна

«Я вернусь за тобой, mi carus». (1) Кей открывает глаза на стук: он лежит лицом в ворохе листов, между пальцев зажато перо. Свеча тлеет у основания. Шея ворочается с трудом, приходится несколько раз ударить по ней ребром ладони, прежде чем удаётся распрямиться. Сон в неотапливаемом сыром архиве ещё скажется головными болями и прострелами в спине. Хотя в его келье условия немногим лучше, разве что можно вытянуться на твёрдой скамье. Стук повторяется. От дверного проёма отделяется тень. Когда она бесшумно приближается, Кей нащупывает нательный крестик, другого оружия против тёмных сил у него нет. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, (2)— священные слова слетают скороговоркой, следом пальцы складываются в отвращающий знак. Тень на крёстное знамение даже не чихает, достаёт из-под полы длинную тонкую свечу. Её свет едва озаряет пришедшего, но теперь Кей узнаёт в нём служку настоятеля, вот уже три года держащего обет молчания. Тот старательно растягивает губы в улыбке и выразительно кивает в сторону двери. — Я ещё не закончил с сортировкой книг, — Кей показывает на увесистые манускрипты, с большинства которых он не успел даже смести пыль. Служка знаком показывает следовать за собой и повторяет жест до тех пор, пока Кей не встаёт. Они идут по замшелым низким коридорам за бледным огоньком единственной свечи. Когда он сливается с сотнями собратьев в слепящую анфиладу тёплого жёлтого света, Кей останавливается. Он протирает запотевшие очки платком, подслеповато пялясь в тёмный контур алтаря. После убогих затхлых келий роскошь главного собора поражает. Богатство убранства церкви призвано лишь подчеркнуть скромность быта самих монахов, часто повторяет настоятель, и Кей не из тех, кто усомнится в его словах. Просто дышать полной грудью с непривычки тяжело, да ещё все эти ароматы ладана и мирта кружат голову не хуже похвалы, столь же редкой в этих стенах, что и мясо в их обеде. — Ты выбран, сын мой, — настоятель встречает отеческой улыбкой. — Ты выбран служить Господу нашему в этот нелёгкий час! — Вы отправляете меня из монастыря? — Кей мысленно перебирает освободившиеся по слухам приходы, попутно считая алмазы в сутане настоятеля. Тринадцать, так себе число. Не то чтобы он суеверен, но нечётные числа вводят в смятение. — Но я ещё не закончил с архивами, что вы вверили моим заботам… — Мы призваны нести свет заблудшим душам! — настоятель повышает голос, как обычно делает в конце мессы, подводя итог всему сказанному. За его плечами встаёт солнце, оживляя старинные витражи. С одной стороны светлеет строгий лик Спасителя, с другой расцветает райский сад, посередине вырастает крест. Если приглядеться, то среди разноцветных стёкол можно различить крошечные шляпки гвоздей, впившихся глубоко в ещё живую плоть. Кей всегда находит все четыре, прежде чем ответить настоятелю, но сегодня сбивается после двух. Он видит кровь — везде. Красная, густая, она медленно стекает по кресту, копится в пустых глазницах Спасителя, проступает на ладонях. — Иди, твоё время пришло, — настоятель тем временем грузно привстаёт, протягивает руку с перстнем. Кей машинально прикладывается губами к холодному камню на нём. Ладони зудят, так и разодрал бы в кровь, но они уже в крови! — Ты боишься, сын мой? — его замешательство истолковывают по своему. Кей не успевает ответить, как оказывается на коленях. В исступлённом взгляде, обращённом сверху, ни капли здравого смысла. — Не переживай, я не оставлю тебя без поддержки. В Обители Страждущих под Мисом тебя встретит мой доверенный. Старый тракт опасен, но с божьим благословением… Настоятель разражается длинной наставительной речью, так и удерживая властным жестом на коленях. Кей прикрывает глаза, мысленно считая, сколько раз прозвучит Sanctus Dominus. (3)На тридцати восьми ломит спину, на сорока трёх его отпускают. Снаружи он первым делом осматривает ладони, но никаких потёков крови не находит. Кожа бледная из-за редкого пребывания вне келий, почти синюшная в складках и линиях, но идеально чистая. Сзади слышится то ли смешок, то ли клёкот. Кей оглядывается: никого. Только под розовым кустом лениво потягивается чёрный кот, щуря на свету глаза. Когда солнце золотит верхушки деревьев, он уже далеко за стенами монастыря. Тропинка петляет в густом подлеске довольно долго, пока не исчезает под вывернутым корнем засохшего дуба. Кей оглядывается на сомкнувшиеся за спиной стволы и сверяется с картой. Прочерченный тонким пером путь должен был вывести к Обители Страждущих к вечерней молитве. Вот только вместо монастырских стен вокруг колючий ельник да дряхлые приземистые дубы. То ли настоятель ошибся, то ли карта устарела много больше, чем показалось утром, и такой дороги не существует пару сотен лет. Солнце клонится за край, следом подступают сумерки. Лес и днём-то не выглядел приветливым, а теперь полнится тенями и необъяснимыми звуками. Не хотел бы Кей застрять в нём на ночь, против диких зверей молитвы бесполезны. Ветер прокатывается по верхушкам рокочущей волной. В ней слышится угроза, и страх, так долго таившийся в глубине тощего тела, пробирается наружу мурашками. Сбоку раздаётся треск, потом топот, и то и другое стремительно приближается. Кей зябко кутается в ветхий плащ, перехватывает удобнее посох: ему некуда отступать. По лесу снова проходит волна то ли воздуха, то ли волшебства, пригибая вековые кроны. Шаги слышатся громче, тяжелее, потом срываются в бег. Тук-тук-тук-тук-тук! В голове стучит так же часто, кажется, еще миг и Кея разорвёт. Он жмурится на вспышку света, невольно хватаясь за крест. Requiem aeternam dona ei… (4) — О, ты тоже заблудился? Вот видишь? Даже очкарик заблудился, а ты говоришь, что только дураки заблуждаются! — звонкий голос бесцеремонно врывается в таинство отпущения грехов всему миру. Чьи-то руки ещё более нахально хлопают по плечу. Подобной фамильярности Кей не в состоянии вынести, даже отрешившись от всего земного. — С чего вы решили, что я заблудился? — он устремляет строгий взгляд на рыжего коротышку, размахивающего мечом. Тот беспечно улыбается, словно находится не в глубине забытой Богом чащи, а где-нибудь в тёплой таверне, у полыхающего очага… Кей невольно сглатывает. Хочется есть. И пить. И тепла. И даже немного к людям, только к нормальным; ведь что не вышедший ростом мечник, что смурный лучник, усевшийся на поваленный ствол, на нормальных людей не походят. — Можно подумать, ты пришёл, куда собирался, — раздражённо буркает лучник, давая ещё один повод усомниться в здравости своего ума. — По крайней мере, я знаю, куда мне нужно, — Кей всматривается в проломленный странной парочкой проход: за спутанными ветвями колючего кустарника виднеется указательный камень. Неудивительно, что он прошёл мимо: знак, некогда высокий и белый, сломался, почернел, оброс мхом, слившись с окружающими стволами. Но волшебство, заложенное века назад, ещё не иссякло, разливаясь в сумраке мягким зыбким свечением. — А куда тебе нужно? — рыжий поднимается следом. — Смотри куда прёшься, Хината! — Да я смотрю, Кагеяма! Темно уже просто… Кей останавливается возле мерцающего камня. Сзади напирают, дышат загнанными конями, толкаются. Он выдерживает паузу, наслаждаясь ошарашенными лицами, и прикладывает ладонь к выщербленному краю. Камень нагревается, пока моховой покров не растрескивается сетью светящихся линий. Поверх проявляется вязь символов. — Ого! Да ты маг! — Хината привстаёт на цыпочки, чтобы убрать плеть вьюна, закрывающего часть букв. — Я священник, — Кей поправляет очки, отступая назад. От Хинаты пахнет костром и теплом. Не то чтобы это было неприятно… Хотя, да, неприятно. — Так, в Мис направо, — Кагеяма тем временем успевает разобраться с символами. — А прямо значит Старый тракт. — Тогда пошли скорее, а то скоро городские ворота закроют, — Хината на удивление легко закидывает меч на плечо. Он возится ещё сколько-то с застёжкой на плаще и оборачивается, когда Кей сворачивает налево по едва заметной в высокой траве тропке. — А ты разве не с нами? Кей молча качает головой. Ему не с ними. На голгофу не ходят толпой. Если не вслушиваться, то в лесу не так уж и страшно. Только не вслушиваться трудно: шорохи, скрипы, звучные крики каких-то животных или птиц слышатся за спиной, по бокам, впереди. Кей вздрагивает даже от собственных торопливых шагов и рваных выдохов. Он привык к тихому шелесту книжных страниц и умиротворяющему потрескиванию свечей. Монахи ходят тихо-тихо, и, кажется, не дышат вовсе. Самый сильный звук — колокольный звон, но и тот в их монастыре ощущается благодатью, сплетаясь с размеренным течением времени. Здесь же любая мошка звенит в самой голове, подгоняя покинуть скорее негостепримную чащу. Но ещё сложнее не оглядываться: Кей чувствует на себе сотни настороженных глаз, и пусть их хозяева так и остаются неясными силуэтами между деревьями и кустами. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen-Amen-Amen! (2)— шёпот гаснет под ногами. Кей видит впереди белые стены. Долгожданная Обитель возвышается над густыми кронами Долговязой колокольней и куполами главного собора. Слабый свет едва пробивается в окна-бойницы. Вместо радости накрывает тошнотой. Воздух вокруг неподвижный, вязкий, пропитанный ладаном и гарью. Лес держится на расстоянии, даже трава словно отодвинулась от стен, обнажив подсохшую глиняную основу. Трогать ничего не хочется, заходить внутрь тем более, но выбора нет: обратно его не ждут. Настоятель настойчиво велел прийти в Обитель до заката; Кей уже опоздал, тянуть время дальше явно не стоит. Ворота призывно щерятся недозакрытой створкой, но поддаются с мерзким скрипом. Казалось бы подобный звук поднимет и мёртвых, но внутри тёмного двора всё-так же безмолвно. Не к ночи упомянутые мёртвые попадаются тут же: Кей замирает с занесённой ногой, не зная, куда ступить. Груда мусора под узким серпом растущей луны оказывается человеком, вернее человеком это было несколько часов назад, а может быть и дней. Густой запах гнили догоняет чуть позже, скручивая пустой живот. Повернуть бы назад; общество диких зверей выглядит привлекательнее мертвецов, но как он не напирает, ворота больше не открываются. Можно подумать, кто-то запер их снаружи. Под пальцами попадается липкое пятно. Кей отдёргивает руку, выхватывая на потемневших досках смазанные линии, явно нанесённые недавно. Он отступает назад, пока рисунок не складывается в пентаграмму. Знаки, начертанные на вершинах и вдоль лучей, не похожи на латынь или местное наречие. Они вообще не похожи на человеческие. Сбоку мелькает тень. Потом ещё одна, слизывая наполовину распластанную на спине пожилую монахиню. Когда под ногами собирается новая тень, Кей бежит; звук шагов гаснет во тьме. В свете редких догорающих факелов мёртвые тела со вспоротыми животами выглядят ненастоящими. Так рисуют грешников в аду, не жалея красок и сил. Мозг отрешённо различает в потёках на земле и стенах кровь, но колотит не от этого. Леденящая тишина сводит с ума, перекрывает глотку, не даёт двинуться ногам. — Один, два, три… — Кей привычно считает, но не слышит себя. И бежит-бежит-бежит, с трудом поднимая отяжелевшие ноги, пока не врезается в преграду. — Хей! Хей, брат! — сильный насмешливый голос раздаётся будто бы отовсюду сразу. Кей медленно поднимает голову, бороздя носом жёсткую ткань. Тяжелый крест на длинной цепочке, грубое одеяние, гладко выбритый подбородок, яркие, светящиеся глаза. Человек выглядит живым. Судя по запылённому плащу он тоже проделал долгий путь. — Вы мой сопровождающий? — Кей отталкивается от чужой груди, одновременно вознося молитву всевышнему, что снова слышит. — Где вас носило всё это время? Мы должны были встретиться у ворот! — ноги подкашиваются, приходиться скрыть слабость за надменной миной. — Сопровождающий? — монах на мгновение задумывается, потом, словно что-то вспомнив, рьяно кивает. — Да-да, я тот, кто должен был тебя встретить. Куроо Тецуро, младший адепт Единой и Всеблагой, — он отвешивает шутливый поклон. Голоса звучат неправильно. — Цукишима Кей, — Кей привычно поправляет очки, чтобы деть куда-нибудь руки. Где-то вдали слышится глухой стук. В царящей тишине он кажется оглушающим. — Святоши призвали кого-то, оказавшегося им не по зубам, — Куроо скалится. В темноте чувствуется движение. Кей невольно пятится назад, осеняя крестным знамением вокруг себя. — Amen-amen-amen! — рвётся с высохших губ, он прикусывает их до крови. — Давайте переждём на освящённой земле. Порождения тьмы не могут войти на святую землю, а что может быть святее, чем храм? — Здесь теперь везде осквернённая земля. Но нам стоит забраться повыше, — Куроо кивает на раскидистое дерево возле низенькой постройки. — Думаете, так нас быстрее услышат? — Так мы быстрее увидим, — смех Куроо царапает, задевает, но ещё больше тревожит его взгляд. Какой-то он — неправедный. Так не смотрят — трогают, а Кей терпеть не может, когда его трогают. — Если доберёмся до колокольни, сможем подать сигнал. В Мисе стоит гарнизон, там должны быть боевые священники, — тем временем поясняет Куроо. Кей морщится. Он бы не стал полагаться на боевых священников с арсеналом в две-три примитивных молитвы, рассчитанные скорее на показуху, чем реальную помощь в сражении. — Только после вас, — он делает приглашающий жест, не скрывая скептического настроя. Куроо с легкостью забирается до уровня ближайшей крыши, протягивает руку. Но Кей тоже не первый год в монастыре. Единственным доступным местом уединения был чердак амбара, и Кей провёл там множество счастливых часов, упоенно читая дряхлые манускрипты, пока остальные послушники отбивали поклоны и заучивали молитвы. Он и теперь без особого труда нащупывает крепкие сучки, поднимаясь не так быстро как Куроо, но всё же довольно резво. Его задерживает поклажа: ремень цепляется за ветки, ствол, Кей не успевает поправить болтающийся груз, как верёвка, служащая лямкой, обрывается. Котомка плюхается вниз, поднимая облако пыли. — Там было что-нибудь ценное? — Куроо указывает на пришедшие в движении тени. Ценностью можно было считать разве что манускрипт с исцеляющими молитвами, но и тот явно не стоит их жизней. Поэтому Кей качает головой, не в силах выжать из себя ни звука. Пыль взвивается бурунчиками, поглощая упавшую ношу, пока та не исчезает. Тени мечутся на освещённом участке ещё пару вдохов, потом прыскают в стороны, затаиваясь в тёмных углах. Перебраться на крышу оказывается сложнее, чем казалось снизу. Он неловко отталкивается от пружинящей ветки и приземляется животом об острый край черепицы. Ноги болтаются в пустоте, но страх не успевает подобраться к глотке, как подхватывают сильные руки. Куроо тянет на себя, пока они оба не валятся на поверхность. Кей разрешает себе полежать в чужих объятиях ровно десять секунд, потом поднимается рывком. Письмо матери находится за подкладкой плаща. Жаль, как раз его Кей хотел бы потерять. Наверху ветрено. Только теперь Кей понимает, насколько душно было внизу. С крыши монастырский двор выглядит ещё более угнетающе. Конечно, ночью он и должен быть безлюдным и тихим, но липкий флёр мучительной смерти неуловимо меняет привычный вид обычных вещей, и даже тёмные углы теперь выглядят адскими вратами. — Ты знал кого-нибудь из них? — Куроо показывает на груду тел возле собора. Из приоткрытой двери виднеется золотистое свечение, словно там зажжены сотни свечей. — Вряд ли, — Кей никогда не был в этой обители раньше. В их монастырь стекаются паломники и священнослужители со всех концов империи, но он слишком мелкая сошка, чтобы присутствовать на таких встречах. Куроо коротко хмыкает, пока возится с огнивом. Чадящий свет факела не разгоняет тьму, лишь обрисовывает контуры, но теперь Кей может разглядеть своего спутника. Он не так уж и высок, как показалось вначале, и много моложе, чем представлялось по рассказу настоятеля. На подвижном лице серьёзные глаза, за насмешливой ухмылкой — бездна. Кей отводит глаза: чужие потёмки ему не интересны. Они долго стоят перед пропастью, разделяющую две крыши. Если удастся перепрыгнуть, то остальной путь до колокольни покажется лёгкой послеобеденной прогулкой. Вот только Кей не умеет летать, да и Куроо явно не имеет в запасе крыльев. Куроо неторопливо разматывает длинную верёвку. — Нашёл, — поясняет на укоризненный вид. — Тому парню верёвка больше не нужна, так что считай я даже не согрешил. — Сомневаюсь, что вам удастся отболтаться там, — Кей закатывает глаза, намекая на высшее правосудие. Ничего удивительного, что этот Куроо Тецуро до сих пор не выбился в настоятели. Такому и приход с тремя деревнями не доверишь, хотя как проповедник наверняка был бы хорош, от одного голоса взводит в дрожь. — Разве безвозмездной помощи страждущим недостаточно для святости? — Куроо выглядит озадаченным, теребит верёвку. — Где вообще вы учились? — Кей фыркает в ладонь. — Святость принадлежит Богу. Lava quod est sordidum, riga quod est aridum, sana quod est saucium, (5)и воздастся тебе за дела свои. — Ладно, — Куроо поднимается, в его руках замысловатый узел. — Ладно. Не будем о святости, — он выделяет тоном святость, как нечто очень больное лично для него, — давай поговорим о крестах. Тебе какие больше нравятся: латунные или из серебра? А может золотые?.. Кей не успевает задуматься над ответом, как на талию ложится крепкая ладонь. Куроо ловко размахивает верёвкой с петлей на конце и легко перекидывает её через пропасть. Свист сменяется шлепком, потом шуршанием. Куроо тянет верёвку на себя, сматывая её конец на локоть. Упирается ногами, проверяя, крепко ли зацепилась. — Может быть вы меня уже отпустите… — чужая рука на бедре, а куровская ладонь почему-то сползла на бедро, напрягает. — Обязательно, — обещает Куроо и командует: — Прыгай! Они прыгают. Ветер ударяет в лицо, черепица по ногам. От удара Кей не удерживается стоя и падает на колени. Куроо валится рядом. Он лежит на спине, раскинув руки и ноги, и по ссохшимся губам блуждает счастливая улыбка. — Думаете, — Кей резко вспоминает, где они находятся и почему сидят на крыше, — оно ещё здесь? — А куда ему деваться? — Куроо нехотя садится. — Видишь там знак? — он наклоняется очень близко, касаясь плечом, показывает рукой на ближайшую башню. Кей не видит, но чувствует, как пульсирует в том месте Сила. — Так на каждой башне, они замыкают пентаграмму, запирающую его внутри. — Вместе с нами? — уточняет Кей, невольно продлевая их близость. — Похоже. Ты ведь не смог выйти? Ворота не открылись, словно их заблокировали снаружи, но кто ставит запоры с той стороны? А если вспомнить странные символы, то версия Куроо звучит правдоподобно. Кей ёжится, задумываясь, кому и зачем всё это нужно. Слухи об отступниках, принявших служение королю демонов, доходили до него, но казались страшилкой, призванной упрочить слепую веру крестьян и горожан в Единую Церковь. А теперь выходит, что рассадник ереси находится прямо под боком, а может быть гниль уже проникла в самое сердце их ордена. — Вы тоже опоздали? Опоздание гложет виной. Если бы Кей пришёл вовремя, до заката, возможно подобного не случилось бы… Куроо кивает. — А утром? — если бы Кей поторопился… — Что утром? — не понимает Куроо. И поднимается. Холод вгрызается в сгорбленную спину. — Что будет с тем, кто призван, утром? Если бы Кей действительно нёс свет и благодать… — Не знаю, — Куроо оглядывается; на его лице тень. И за спиной. Тень трепещет на ветру, будто живая. Кей моргает несколько раз, пока не убеждается: ему не привиделось.