крест

Omnia tempus habent. Всему свое время. Екклезиаст 3:1.

Тень взвивается за спиной Куроо, щёлкает на ветру, будто плотная ткань, вытягивается, раздваивается сверху рогами. Кей таращит глаза, позабыв все молитвы. — У меня что-то с причёской? — Куроо, поймав взгляд, озабоченно запускает пятерню в свои лохмы. Он нещадно их ерошит, пока те не встают дыбом. — Вы называете это причёской? — Кею есть, что сказать о его волосах: воронье гнездо, разворошенная мышами скирда, нестриженный куст, но он слишком сосредоточен на метаморфозах тени. А может — крестом в лоб? Он примеривается: наперсный крест достаточно увесистый, чтобы свалить с ног простого смертного, но отсутствие практики может подвести. — Помоги тогда, — Куроо наивно делает шаг вперед, подставляя голову. Тень укладывается под ноги, как и положено. Кей наступает на неё, ожидая хруста, визга или крика, но ничего не происходит. Тогда он заносит над головой Куроо зажатый в ладони крест. — Ну что там? Листья застряли? — Куроо смиренно стоит склонённый. Кей запускает во взъерошенные волосы пальцы. Волосы мягкие, густые, и никаких костных наростов, рогов или шипов. — Перья. Дальше курятника вас похоже в приличных местах не пускают, — накрывает одновременно разочарованием и облегчением. Только демона за спиной ему и не хватает. Колокольня вырастает неожиданно. Вот только что маячила едва ли не на горизонте, а вот прямо перед носом. Кей задирает голову: серый камень уходит ввысь на пару миль. Вряд ли у Куроо есть настолько длинная веревка. — Веревки не хватит, — тут же подтверждает Куроо. — Придётся тащиться по лестнице. Кей не успевает спросить, где он видит лестницу, как Куроо исчезает. Впору списать на чудо, но в стене обнаруживается низенькая дверь. Вряд ли ей пользовались часто: заржавевшие петли поддаются со скрипом. Кей заглядывает внутрь: покосившиеся ступеньки лестницы не внушают доверия, пространство не просматривается и на два шага, а от удушливого запаха плесени мутит. Ещё и мыши наверняка водятся. — Ты идёшь? Или воспользуешься крыльями? — Куроо слышится немного выше. Кей оглядывается, но другого пути не находит и смиряется, пролезая согнувшись вдвое. Внутри оказывается много теснее, чем виделось с крыши. Он не может разогнуться, повернуться, да даже вдохнуть как следует. Слабый свет падает сверху; Куроо дожидается, привалившись к стене, его ноги перекрывают проход. — Поднимайтесь первым, — Кей останавливается как можно дальше, но всё равно рука Куроо касается его плеча. — Мы не разойдёмся. Куроо кивает и делает шаг вверх. Они поднимаются в тягостном молчании довольно долго. Полы рясы путаются между ног, от бесконечных поворотов кружится голова. Кей пробует считать ступени. Обычно счёт его успокаивает, помогает сосредоточиться, но сегодня в голову лезут дурацкие мысли, сбивая всё, что только может сбиться, включая, похоже стороны света. Из длинного сонма раздумий чёткой линией идёт одна: Куроо Тецуро не похож на священнослужителя. Хотя, нет, не так: Куроо Тецуро не похож ни на одного из священнослужителей, коих за свои недолгие девятнадцать лет Кей встретил больше трёх сотен. «Экзорцист», — озарение приходит на семьдесят восьмой степеньке. «Скорее, охотник на демонов», — поправляет Кей себя мысленно, вспомнив ловкость рук Куроо, и останавливается. — Устал? — Куроо, не подозревая о пристальном интересе к своей персоне, разворачивается корпусом, плащ мажет по ступеньке, поднимая едкую пыль. В носу невыносимо зудит, и Кей чихает раз пять подряд. Звук разносится далеко вперёд, возвращается неожиданно звонким эхом. Куроо настороженно прислушивается, подбираясь всем телом. Кей невольно пододвигается ближе, озираясь по сторонам, пока не утыкается носом в спину. Пахнет серой и пеплом. — Вы курите, брат? — он впивается взглядом в лицо обернувшегося Куроо, ожидая росчерк плотоядной ухмылки, но тот лишь недоуменно приподнимает бровь. — В каких ещё грехах ты собираешься уличить меня, брат? Курение табака, как и всё самое отвратительное в этом мире, пришло с востока, из королевства демонов. Кей правда не нюхал этого самого табака ни разу, но знающие монахи рассказывали, попробовавшие раз, навсегда попадали в рабство этого жуткого яда. — Может быть я и младенцам кровь пускаю? Или чем там ещё положено развлекаться порождениям тьмы? — Куроо возмущённо ворчит себе под нос. Выглядит он при этом как апостол Пётр в воротах рая с дешёвых лубков для неграмотной паствы. — Шли бы вы, — Кей прикрывает ладонью улыбку, — дальше. А то рассвет пропустим. — Так хочется встретить рассвет со мной? Кей пропускает игривые нотки в тоне Куроо из чувства самосохранения. Подталкивает в спину. — Не с вами. Перспектива встретить рассвет выглядит как спасение. Кей жаждет спасения. Пусть это будет быстро и небольно. Солнце показывается алым краем с первым звуком колокола. Куроо ошалело дёргает за промасленную веревку и благостный звон разносится над округой, поднимая с дубов вороньё. Отяжелевшие птицы кружат над распростростёртыми телами, садятся, вяло клюя мёртвую плоть, и вновь поднимаются, вторя колоколу хриплым клёкотом. Тени отступают, прячутся в нишах и подвалах. За ними остаётся голая, будто вскопанная земля, и Кей снова возносит молитву Всевышнему, что они вовремя забрались на крышу. — Эх, ещё бы пожевать чего, — Куроо жмурится, подставляясь под лучи. Кей скользит взглядом по довольному лицу, расслабленной позе, останавливаясь на руках. Крепко сбитые, мозолистые, такими впору держать меч или орало. Он невольно рассматривает свои руки — тонкие и слабые, они гудят ноющей болью, как и ноги, не привыкшие к долгим нагрузкам. — Где это вы успели, — он разворачивает руку Куроо, убеждась, что свежий ожог не померещился. — Когда факел разжигал, — Куроо улыбается. Сжимает в обожжённой ладони пальцы Кея. И отпускает быстрее, чем Кей успевает возмутиться. — А вот и подмога, — Куроо поднимается легко, будто и не было бессонной, полной беготни ночи. Кей же чувствует себя стариком на пороге могилы и долго примеривается, прежде чем удаётся поднять себя на ноги. Точки, едва виднеющиеся вдали, тем временем увеличиваются и вскоре удаётся различить блестящие кирасы латников. Среди знамён он ищёт символ Единой Церкви, но то ли слишком далеко, то ли зрение подводит его. — Хм, — Куроо становится рядом. — Не удивлюсь, если они и водовозов с баграми пригнали. Внизу, под стенами, действительно появляются повозки, груженные бочками с водой. Чуть сзади выстраиваются лучники, за ними праздная толпа. — Не пойму, они спасать нас пришли или добивать? — Добивать, — Кей хватается за первую попавшуюся опору. Концы стрел вспыхивают пламенем. Ещё миг и на ближайшие крыши обрушивается огненный дождь. Сухая солома мгновенно берётся, чадя едким дымом. — Что за люди пошли, чуть что сразу за огонь! Или вилы! — Куроо скалится, крепко удерживая за руку. Злое веселье перекидывается на Кея, как то самое пламя, с треском пожирающее и здания, и трупы монахов. Он бездумно сбегает по ступенькам, следуя за Куроо, потом беспрекословно спускается по веревке, и снова бежит, петляя в узких задымлённых проулках, пока не оказывается снова на крыше. Только теперь перед ними густая зелень притихшего леса. Звуки команд и свист тетивы слышится неподалёку, но сами лучники скрыты разросшимися кустами. — Прыгай же! — Куроо раскрывает объятия уже с земли. Кей обращается к Богоматери, прося тихой кончины в тёплой постели, и прыгает. Ослабшие ноги подкашиваются, и он приземляется как мешок сена, опрокидывая заодно и Куроо. Если не открывать глаз, то кажется, что находишься в безопасности. И Кей, наверное, и не открывал бы, но спустя короткое время раздался топот, треск ломаемых веток и вот он снова, как когда-то давно, лицом перед тесным строем готовых к атаке лучников. На стрелах литые серебрянные наконечники, похоже, интендант в местном гарнизоне очень честный человек. — Хей! Мы свои! — Куроо медленно поднимается сам и ещё медленнее выставляет перед собой наперсный крест. По рядам воинов прокатывается шёпот, быстро перерастающий в гомон. — Слава Богу! — дородный мужчина проталкивается вперёд, хватает за плечо. Кей сдерживается, чтобы не вырвать руку. — Слава Всевышнему, что вы живы! Настоятель прислал весточку ещё вчера, чтобы вас без задержки отправить дальше, а тут такая беда. Все братья Ордена в походе, только и остался, что почтенный отец Пётр. А он прибежал по ночи, весь белый, на губах пена. Беда, кричит, стряслась, обитель Страждущих демоны поглотили, надо скорее очистительным огнём их отгородить. Ну, мы рассвета уж дождались и помчались. А тут вы! И живой! А демоны где? — Демоны, — Кей оглядывается на Куроо, слушающего с преувеличенным почтением, — с рассветом обращаются в пепел, уважаемый. — В пепел! Вот и прекрасно! Очень это прекрасно, брат…э… — Кей. — Очень это прекрасно, брат Кей! Нам, знаете ли, не до демонов сейчас. Страда! А вот к зиме, если что, можно и за демонами погоняться. Да что же мы стоим! Пойдёмте-пойдёмте, мы вас покормим, отмоем, в постельку уложим, а как братья Ордена вернутся, так и поедете дальше… Кей позволяет себя увести. Спину пробивает взглядами, так и подмывает оглянуться, но мёртвые не возвращаются, а если возвращаются, то первое и единственное, что можно сделать для них — сжечь в пепел. Лучники отлично с подобным справляются. Когда Кей просыпается, снова рассвет. Он долго умывается холодной водой из кадки на дворе, пока голова не проясняется. Потом подслеповато щурится на поднимающееся солнце. Оно встаёт из-за большого амбара, постепенно выхватывая из теней широкий двор с дремлющей возле ворот собакой и деловито снующими курицами. Куроо нигде не видно. Конечно, Кей не думал, что тот будет сидеть возле его кровати. Или ждать под дверью. Они и провели то вместе от силы часов восемь, но всё же без Куроо было как-то не так. Одиноко? Кей привык быть один. И никогда раньше не тяготился одиночеством, скорее наслаждался часами и сутками безмятежного чтения дряхлых трактатов, погружаясь в чужие жизни с большим удовольствием, чем в свою, но сейчас среди тихого мирного двора остро чувствует, как чего-то не хватает. Другого голоса, тёплой руки, разговора? — Кей мысленно перебирает, ощущая себя потерянным. Там, в отдалённом приходе, он ведь тоже будет один? Прихожане не в счёт, никто же всерьёз не заводит дружбу с овцами? Ещё вчера подобное уединение казалось Раем, сегодня он не уверен, что протянет и полгода, тем более, что из чтива у него осталась лишь карта да злополучное письмо из дома. — Мой спутник уже ушёл? — он спрашивает у дородной хозяйки, пока та накрывает на стол. — Чуть свет убежал, — она кивает в сторону калитки. — Только вас трясучка отпустила, так и ушёл. Кей больше не спрашивает и не думает, черпает ложкой рассыпчатую кашу. Когда приходит посыльный от местного главы, он уже готов: одет по-дорожному, подпоясан простой верёвкой, с собранной котомкой харчей. Нет смысла задерживаться в Мисе. Если Куроо не вернётся к полудню, он пойдёт один, только надо попросить проверить карту братьев ордена. По долгу службы они проходят по трактам и бездорожью в любое время года, и в страду, и в праздники, и в жару и в дождь, кому как не им знать все тропинки и пути. Здание Ордена Боевых Священников выглядит внушительно: из чистого камня, в два этажа, с узкими длинными окнами, больше похожими на бойницы. Это и вправду скорее крепость, чем дом, и внутрь обычному смертному ход заказан. Даже Кея несмотря на письмо, запечатанное перстнем настоятеля, держали на улице почти час, а слугу и вовсе не пустили. Когда-то это место было пределом мечтаний, теперь смешно от одних лишь напыщенных гербов, за которыми не видно каменной кладки. — Цукишима Кей? — старший адепт откладывает письмо, неуверенно оглядывается на магистра. Старик замедленно кивает. Под белесыми натянутыми веками тяжёло ворочаются глаза, узловатые иссохшие пальцы перебирают в воздухе, будто плетут узор. Кей слышал, некоторым священникам доступны мощные молитвы, сравнимые с боевыми заклинаниями магов. — Ты ведь брат Акитеру? — старший адепт не дожидается ответа, звонко хлопает по спине как старого товарища. — Как он там? Ты поди по его стопам идёшь? Давай тогда к нам, обучим, поддержим… — Извините, но я всего лишь архивный червь, — Кей кланяется; спина мокнет от впившихся взглядов. Пауза затягивается. Даже старик-магистр замирает с расставленными пальцами. Он силится открыть глаза, и его дёргающие веки с редкими блеклыми ресницами навевают воспоминания. Кей хотел бы забыть, всё забыть, но помнит каждую секунду того дня. И много-много скорбных дней после. — Зачем ты так, — старший адепт устало откидывается на спинку стула. В углах сжатых глаз блестит влага. — Он ведь сделал всё, что мог. Так говорит каждый, кто заходит в их дом. Так успокаивает себя мать, но Кею этого не достаточно. Он помнит и другое: как восторженно слушал рассказы брата об очередной доблестной победе, как долгими вечерами ждал его возвращения, как исступлённо верил, что уж он-то, Акитеру, всех спасёт. — Если у вас ко мне больше нет вопросов, то я бы хотел покинуть Мис до полудня, — Кей снова кланяется. Ему не отвечают, только щёлкают печатью на подорожной. Куроо находится сразу за дверью. Он собирается что-то сказать или спросить, но осекается. Кей медленно поднимает руки, переворачивает ладони вверх: пальцы дрожат, в линиях собирается алое, липкое, очень горячее. Пятно растекается по всей поверхности. Кей смаргивает, считая: один, два, пять, семнадцать… И чувствует себя снова наивным шестилеткой, пробравшимся на опушку оцеплённого леса. Под ногами мягкая трава, в волосах ветер. Акитеру с вымученной улыбкой широко расставляет руки, плетя из бинтов в воздухе подобие щита. За ним обоз с ранеными. Перед ним — ощеренные остриями стрел лучники. Команда «огонь» звучит как во сне, да всё как во сне: проклятия, стоны, треск разрываемых бинтов, собственный крик. Ветки шлёпают по щекам, ноги подкашиваются. Кей останавливается, только врезавшись в преграду. Слёзы смазывают очертания, но преграда высокая, мягкая и тёплая. Костлявая рука с длинными чёрными когтями опускается на голову, ерошит волосы на затылке. — Хей, малыш! Ты заблудился, mi carus?(1) — Хей, Цукки, ты заснул на ходу? — Куроо озабоченно заглядывает в лицо. Раздражение перекатывается внутри колючими песчинками. Такие лезут в глаза, уши, нос, самые поры. И сколько не отряхивайся, всё равно принесёшь домой три ведра. — Ничего он не сделал! Ничего, поняли! Только в обозе отсиживался да сказки рассказывал! — он срывается в быстрый шаг, впервые не заботясь о том, что подумает о нём другие люди. Куроо не отстаёт, подстраивается под шаг. Он молчит, только косится прищуренными глазами, и Кей не сразу понимает, что тот огораживает от толпы. Шумный базар живёт своей жизнью буквально в двух шагах, но Кею не приходиться прокладывать путь локтями среди надменных осликов и потных горожан и шипеть на назойливых торговцев, как бывает обычно. Куроо обходят люди и животные, кажется даже звуки и запахи не касаются его. — Хей! Брат! Или как там тебя?! — рыжая лохматая макушка мелькает возле лавки со сладостями, будто её хозяин подпрыгивает. — Твои друзья? — Куроо скалится. Кей отворачивается: — Первый раз их вижу. Но рыжий коротышка не отстаёт, он пробирается сквозь толпу, громко споря со своим спутником. — Святой брат? — Святой отец. — Как-то странно обращаться к сверстнику святой отец… — А я гожусь в святые отцы? — Куроо снова скалится, теперь заинтересованно. Хината, Кей наконец вспоминает, как зовут надоедливого парня, задумывается. Мыслительный процесс поглощает его целиком, отражаясь в мимике. — Да, — кивает он спустя вечность. — О, да, — Кей скептически оглядывает Куроо, — брат Куроо весьма умудрён. В праотцы годится, не то что отцы. — Подожди-подожди, — Кея хватают за полу плаща и крепко держат. — Я забыл, как тебя зовут, извини. — Я не представлялся. — Куроо Тецуро, младший адепт Единой и Непорочной, — тем временем раскланивается Куроо. Хината восторженно подпрыгивает, прося примерить крест, лучник хмурится, дёргает тетиву. У Кея ладони мокнут. Он обтирает их быстрым движением друг об друга. Желание покинуть этот мерзкий городишко становится невыносимым. — Можете звать меня брат Кей, — он вклинивается между Куроо и Хинатой в тот момент, как они договариваются промочить горло в ближайшей таверне. — Если, конечно, мы когда-нибудь ещё встретимся, — и первым уходит в ближайший проулок. Куроо догоняет спустя долгие минуты. Он насвистывает незамысловатую песенку, заполонившую все базары и таверны. Кей краснеет, вспомнив, о чём в ней поётся. — Давайте пойдём молча и быстро… — он останавливается перед восточными воротами. Дальше его — их — путь лежит по угрюмому и частично заброшенному Старому тракту. Люди в тех местах пропадают ещё с прошлой весны. — Нет уж! — Куроо щёлкает пальцами, словно кого-то подзывает. — Давай быстро и весело поедем! Перед ними останавливается неказистая карета цвета порченного мяса. Лошадь, тоже неказистая, но хотя бы приятного оттенка высохшей травы, лениво ведёт ушами, пока Куроо устраивает на крыше корзину с провизией. — Ну тебе-то не привыкать в каретах разъезжать, — он ловко спрыгивает с подпруги, — а я вот лет сто в тепле не путешествовал. — С чего вы решили? — Кей вспоминает, где он мог проговориться. — Родовое имя при принятии сана дозволено оставить только благородным, — пожимает Куроо плечами и первым лезет в обитое алым бархатом нутро кареты. Кей не успевает спросить, откуда у самого Куроо фамилия, возница резко трогает, и вскоре негостеприимный Мис остаётся в облаке пыли. Кей считает складки на занавесках, трещины в полу, ухабы на дороге, пока сознание не гаснет. Он просыпается на чужом плече. Отшатывается, долго оправляется, протирает очки, придумывает себе множество дел, лишь бы не смотреть на Куроо, так и сидящего ровно с закрытыми глазами. Но смотрит. Кажется, что Куроо спит, но он точно не спит, пальцы быстро перебирают бусины на чётках. Тёмные, почти чёрные, отполированные шарики мелькают между пальцев, едва слышно стукаясь друг об друга. Кей ловит какой-то смутно знакомый ритм, но не успевает подойти к разгадке, как снаружи тревожно всхрапывает лошадь. Затем следует удар по крыше. Потом их высоко подбрасывает, вжимая обоих в один угол, и дальше дорога превращается в сплошную череду колдобин и кочек. Кто-то снаружи страшно кричит. — Демоны? — Кей пытается вспомнить хоть одну подходящую молитву, но трясет так, что только зубы клацают. — Люди, — Куроо упирается руками и ногой в стену, не давая им свалиться на пол. Карета подскакивает на очередной кочке, её резко заносит вправо. Что-то, похоже корзина с припасами, глухо падает с крыши и только благодаря этому карета не опрокидывается на бок. — Де-де-демоны! — упрямится Кей. — Сначала в задницу бедной кобыле болт загнали, чтобы понесла, — Куроо перечисляет, считая для наглядности на пальцах. — Потом по сухожилиям задних ног, чтобы опрокинуть. Так что точно люди, скотину не жалеют! — Не опрокинули же! А кобыла может сама понеслась! Стоит Кею уверовать в дурость скотины, как на очередной преграде карета с противным скрипом опрокидывается, вжимая его в чертыхающегося Куроо. Лошадь тащит их ещё сколько-то, потом слышится загнанный свист и лопает подпруга. А может вожжи, или какая такая штука удерживает всю конструкцию вместе? Кей не разбирается в запряжении лошадей, он и в людях похоже не разбирается, потому что снаружи раздаётся гогот и вполне человечий говор: — Вылазьте уважаемые медленно, деньги и драгоценности вперёд!