Неделимое

На этот раз Энакину не нужно вторгаться, размахивая знамёнами Силы. Люк зовет его сам, и Энакин не имеет права не откликнуться. Он чувствует его смятение, чувствует, что сыну нужен советчик, и старается сделать для мальчика хотя бы это — больше ничего он толком не успел. Он снова приходит к нему молодой, с доброй улыбкой на губах, щурит глаз со шрамом и молчит — ждёт вопроса. — Если бы ты не встретил её, думаешь, ты бы остался в Ордене? Остался бы джедаем? Энакин вздыхает. Он родитель уже двадцать лет, но теперь впервые задаётся вопросом, почему дети всегда идут за теми ответами, которых у него нет. Чем он может помочь сыну: он был, казалось, всемогущим, но на самом деле он был не в состоянии даже за свою судьбу отвечать. Откуда же ему знать варианты тех жизней, которые он не прожил? Но смолчать он не может: слишком многое зависит от его ответа, слишком многое зависит от его откровенности. И Энакин решает, что он не будет пытаться направить, ведь он не тот, кто может знать, что лучше. Теперь этого высокомерия в нём не водится, и многозначительные взгляды он оставит Оби-Вану. Сыну он просто скажет правду, а Люк сам решит, что с ней делать. Он всегда это умел. — Я не знаю, — Энакин размышляет, пока Люк пытается отдраить свалившегося в болото R2. — Никто не знает, куда приведёт его выбранный путь. И если я что-то и понял, так это то, насколько глупо пытаться победить себя. Я бежал от смерти Падме, но она умерла от моих рук. Я страшился тьмы, но именно страх перед ней привёл меня на Тёмную Сторону. Я хотел быть хранителем мира, но я разрушил его. Может, если бы я не встретил Падме, не было бы Дарта Вейдера. Я был бы джедаем, жил бы со спокойным сердцем. Может, было бы так. Я не знаю. Зато я знаю, что ничего ценного и дорогого не было бы в моей жизни кроме Ордена, и кто знает, куда бы привёл меня этот путь равнодушия и спокойствия… Я всегда сражался, всегда так хотел быть лучшим из джедаев, чтобы сохранить этот мир, мир, в котором была она. Тот мир был моим смыслом. Энакин вспоминает, и голос его становится глубже, но тише. Он не имеет права говорить про свою любовь вот так, когда сам её уничтожил. Он не имеет права говорить о ней при сыне, который из-за него не знал матери. Но он должен сказать, чтобы его ошибки больше не определяли Скайуокеров — он должен им хотя бы это. — Я был в самых разных уголках галактики и исследовал столько чудес. Но, клянусь тебе, Люк, я не знал ничего прекраснее её лица и не встречал камней ярче её глаз. Не было в мире ничего страшнее и любимее. Куда было Силе тягаться с Падме? Ничего из живого и мертвого не заставило бы меня отпустить её, сколько путей ни возьми. Я знаю, что в любой вселенной всё закончилось бы так же, — признается Энакин, и в голосе его только бесконечное раскаяние и сочувствие. Он не осуждает: он не может осуждать тех, кто связан Силой. В конце концов, Великий Баланс — это его вина. И он как никто понимает цену этого Баланса. Люк слушает, замерев, и почти не дышит, пока R2 не начинает пищать в назидание. Люк моргает, и выражение лица у него такое, словно ему достался поддых мощный хук Хана Соло. — И когда её не стало, ты сделал этот мир другим, — заканчивает сын. У Энакина щемит сердце. «Зачем ты так похож на меня?» — сокрушается он. «Не похож. Он не подвластен Тьме», — шепчет уверенный и нежный голос Падме. Она, конечно, права. Она всегда права, а Энакин даже в Силе знает отчаяние. Но он находит нужные слова, потому что остаётся верен желанию говорить сыну правду. — Любовь дарует нам свет и смысл, Люк. Она выше и ценнее всего и в этом мире и в другом, но думать, что мы можем с ней справиться, что мы способны управлять ей и подчинить её, что мы способны знать, что она с нами сделает… Как и Сила, она управляет нами, но она не союзник спокойствию — в любви невозможна трезвость и ясность. Такова цена гармонии и равновесия, таков путь джедая, и судьба его — упускать всё то, что доступно другим. Это великая жертва, но она многое даёт взамен. Люк молчит, и Энакин знает — он понимает. Понимает, что со сделанным выбором ему жить и сделанный выбор ему подтверждать. Каждый день заново отрекаться или принимать, каждый день вспоминать и сталкиваться с последствиями. Просто сказать «я иду направо» и пойти, но очень сложно не свернуть по пути. — Никто не властен над твоим выбором, сын. Ни мое мнение, ни указания Оби-Вана, ни пожелания мастера Йоды — всё это неважно и не стоит ничего без твоего решения. Я бы на твоём месте вообще никого из нас не слушал, как будто мы способны не завидовать тебе, — Энакин усмехается. — Выбирай свободно. Голубые глаза Люка смотрят прямо в центр Силы, туда, где душа Энакина сливается с потоком. Он удивлён и растроган, и он в недоумении. — Разве ты не скажешь, что я должен… — Ты никому не должен, Люк. Ты отдал свой должок на столетия вперед. За меня и за будущие поколения Скайуокеров. Если бы я был тебе отцом, которого ты заслуживаешь, я бы просто хотел видеть тебя счастливым. Кривоватая, но по-мальчишески открытая, простодушная улыбка освещает лицо Люка, он смотрит на Энакина долго-долго, и тот видит признаки слёз в светлых глазах. Но Люк проводит рукой по лицу, не давая слезам пролиться, и во всей его фигуре появляется решимость, будто уверенность в завтрашнем дне. Он стирает и слёзы, и сожаления, и тревоги о грядущем. Энакин застывает вместе с ним в настоящем, и они смотрят друг на друга долго-долго. А затем Люк говорит: — Спасибо, отец.

***

Люк прижимает Лею за плечи и спит спокойно. Ему снится женщина, которую он не знает. Они играют в какую-то сложную игру, и на лице её светится искренняя улыбка радости и чистоты, а Люк всё никак не может угадать ни её возраста, ни того, каким будет её следующий ход. Но даже в этом безупречном незнании ему спокойно. Он просыпается до рассвета и долго глядит на спокойное лицо Леи, как никогда до этого не глядел: не пытается запомнить и впитать всё до последний черты, не пытается забраться взглядом под её тонкую сорочку, в её душу. Он глядит и радуется, что знает её, что она есть. За Леей плавно вихрятся связывающие их потоки. Люк в Силе теперь видит не тьму желания, не страх утраты, не эгоистичную боль — Сила мурлычет и ластится, Сила одобряет их единство. Люк во всём разобрался, он знает: любви бояться не нужно. Преступна не их связь и близость, а то, что она берёт верх над ним, то, что она не может сосуществовать с его долгом перед собой и всем сущим. Он собьется с пути, если поставит Лею выше вселенной, как сбился его отец однажды, выбрав собственные переживания умиротворению. Лея — его идеальная вселенная, и неидеальный мир далекой галактики не имеет рядом с ней никакой ценности. Он никогда не предпочтёт галактику ей, если у него будет выбор. Люк знает, что должен оставить её. Оставить не потому, что они неправильны, а потому, что правильны слишком. Вселенная не терпит совершенства, гармония не терпит совершенства, баланс не терпит совершенства: в балансе хорошее и плохое всегда находятся в равновесии. Люк находит баланс в том, чтобы уравновесить свою любовь к ней расставанием. Он смотрит, как яркие лучи горячей звезды забираются в их небольшую хижину — это первый рассвет из многих, который ему придётся встречать со своим выбором. Ему кажется, что женщина без возраста и имени из его сна ласково ему улыбается.

***

— Я послал сообщение на Сокол, тебя скоро заберут, — говорит Люк, когда Лея доедает варёное яйцо какой-то местной птицы. Она врёт, что нашла его через Силу, но Люку хватает здравого смысла ей не верить: он знает, что Лея самостоятельно не может даже камень переставить, куда ей жизнь почувствовать! Она просто залезла на дерево, разорила птичье гнездо — всегда так делала и менять своих привычек не хотела. — Но у нас же ещё два дня, — удивляется и возражает Лея, не готовая пока что покинуть планету. Она смотрит на брата, и в глазах его видит неожиданный ответ. «Нет, мы исчерпали всё, что было». Она не успевает ничего сказать, даже разозлиться не успевает. — Ты была права в своей любви к Хану, — говорит он, и гнев проступает в её чертах. — Нет, послушай меня, ты была права, — обрывает Люк и берёт за руки, хотя она сопротивляется, огорошенная и разозлённая неожиданным заявлением. — Это твой дар, Лея: ты знаешь, что лучше, ты знаешь, что правильно. Ты почувствовала тогда, что правильно для тебя, какой должна быть твоя жизнь и твоя судьба, не связанная с нашим именем, именем нашего отца. Этот путь всё ещё верный, Лея, — он замолкает, чтобы перевести дыхание. Смятение и злость, самостоятельность и гордыня, — всё в ней восстаёт против слов Люка, всё упрямится. Но говорить он ей не позволяет: он решительно настроен высказаться, и решительность его заставляет даже буйную принцессу внимать молча, ждать указаний. — Я теперь тоже знаю: знаю, что ты нужна мне, но это не всё, что я знаю. Я знаю свой путь, знаю, что должен сделать. И знаю, что не сделаю этого, пока ты со мной. Я теряюсь в тебе такой, сбиваюсь, не вижу дороги. Потому что есть только ты, и ничего больше. Ты всё, что мне нужно. Никакая галактика — только ты. Ты для меня дороже всего мира, но разве один человек может стоить всего? «Любовь может стоит всего!» — хочется кричать Органе, но она застывает, загипнотизированная, внимающая, почти безжизненная. Люк не использует на ней Силу, она просто понимает: всё то, что он есть, всё то, чем он должен стать. Она понимает, что ужасно мешает, что сбивает, и ей не хочется быть той, кто отнимет у галактики Надежду. Кто отнимет у галактики Люка. Но разве может она отдать его так просто этой великой и могучей Силе, которую только-только научилась ненавидеть, но уже соперничает с ней? Сила отнимает у неё всё. «За что Люка? Оставь мне его!» — брыкается Лея, но проигрывает всё равно. Потому она вцепляется в брата мёртвой хваткой — он удивлённо и болезненно выдыхает, но не отстраняется. Подносит руку, гладит её по волосам и лицу, пока сковавшие её страх и гнев не отступают, освобождая место грусти и апатии. Лея всю жизнь борется с неизбежным: со своим происхождением, с Империей, с чувствами, с Силой. Обычно она не проигрывает, но всему когда-то настаёт час. Она думает обречённо, что по крайней мере проигрывает верной причине. — Я не могу заставить тебя уйти. Я не посмею заставить тебя уйти, если ты решишь остаться. Но я знаю, что ты нужна не только мне. Ты нужна им всем, всей галактике. Потому что ты лидер, потому что люди идут за тобой не за тем, что нуждаются в проводнике. Люди идут за тобой, потому что ты надежда на светлое будущее. — Это я-то надежда?.. — возмущается Лея. Люк улыбается. — Я лишь символ нового порядка, а ты — новый мир, — его неожиданная политическая проницательность тревожит и откладывается горечью на языке. Лея смыслит в политике гораздо больше, но она никогда не могла видеть так чётко, как вдруг видит он. — Люди пойдут за тобой. Всегда шли только за тобой. Не ради меня кто-то отрёкся от своего прошлого, кто-то покинул родной дом, кто-то предал могущество и власть, кто-то раскаялся в своих грехах, — Люк говорит, и Лея понимает, что эти примеры, Хана, Лэндо, его собственный, не единичны. Она знает, как работает этот мир, она знает, как работает идеология, а ещё она знает, что он прав: она имеет совершенно особенную власть над людскими сердцами. Принцесса, которой хочется служить. Люк говорит, что это её способ использовать Силу. — Ты пригодишься им в этом новом мире, ты покажешь людям дорогу, как всегда показывала. И они пойдут за тобой, куда бы ты их ни направила. Так что направляй мудро, сестра, — её лицо горит в его прохладных ладонях. — А я пригожусь тем, кто нуждается в понимании Силы, кому нужен учитель. Они есть, я их чувствую и не могу предать. Не могу подвести Бена и магистра Йоду, которые рассчитывают на меня. Я ведь джедай. Лея всхлипывает и неожиданно не обнаруживает в себе ненависти и гнева. — Ты дурак. — И это тоже, — он улыбается, так чисто и спокойной, словно сердце его не знает тревоги вовсе, словно не делается меньше и ленивее с каждым сказанным словом, словно все человеческое в нём не восстает и не противится сказанному. Он улыбается, и в улыбке его скользит такая обычная скайуокерская решительность, такое молчаливое упрямство, такая джедайская безапелляционность, что Лее не хочется плакать. Бессмысленно плакать по решённому. — Ты любишь меня? — спрашивает он вдруг, и вся эта вековая уверенность в момент слетает с него. Люк застенчиво опускает взгляд, словно ничего не решено. Словно это лишь первый шаг в далёком путешествии. Люк умудряется заканчивать свои приключения там, где остальные их только начинают. У Люка такая сила воли и такой отлаженный ориентир, что даже Тьме не справиться. Но ему надо знать, будто это знание будет поддерживать и питать его все дни, что они когда-либо проведут в разлуке на этом свете. — Ты ещё больший дурак, чем я думала, раз спрашиваешь такое сейчас. Ты ведь уговариваешь меня тебя покинуть! — Люку не вести дипломатические переговоры, это точно. Он как будто путает причину и следствие. — Конечно люблю. Очень, — спокойной поясняет Лея, и он снова улыбается. — Я всегда буду рядом, когда ты будешь нуждаться во мне. — Или ты будешь на другом конце галактики, тут не угадаешь, — язвит принцесса, и её взгляд словно укоряет его во лжи, но всё равно остаётся тёплым после признания. — И всё же… Я знаю. Знаю, что ты рядом. Я чувствую твое присутствие и тебя, — Лея не сильна в терминологии, и подобные сказочные глупости кажутся путанными и смущающими. — Это Сила. — Да хоть магия Хатов! Просто обещай, что всегда вернёшься, где бы ни оказался. Всегда. — Я обещаю.

***

Они держатся за руки, наблюдая за приземление Сокола. Молчаливо прощаются с их общей планетой и теми, кого узнали на этом клочке земли. Они больше не должны такими встретиться, и всё знание останется здесь. Люк вдруг поворачивается к ней под шум приближающихся двигателей.  — Лея, я не в праве просить, но всё же прошу: у твоих детей не должно быть нашей фамилии. Пусть они не знают её вовсе, даже если придётся скрывать наше родство. Оставайся для них Леей Органа, и пусть они будут Соло. Скайуокером буду я, а тебе ни к чему это наследие и эта судьба. Только сноровка политика помогает ей собраться с ответом, а не обдумывать, будут ли вообще у них с Ханом дети. — Не названной фамилией ты не избавишь их от их судьбы, — спокойно возражает Лея. Впрочем, она согласна, что её собственной связи с Дартом Вейдером лучше не всплывать, если она надеется на карьеру политика. — Кто знает… — улыбается Люк. — А у твоих детей тоже будет чужая фамилия? Она не успевает закончить вопрос, прежде чем понимает греховность и напрасность своих опасений, абсурдность своей ревности к нерождённым детям и их матерям: не будет больше ни одного ребёнка во вселенной с несчастной фамилией Скайуокеров, с их тяжким наследием. Люк воспитает чужих детей, вырастит из них джедаев — своих не возьмёт. Потому что хватит с галактики Скайуокеров и ожиданий Великого Баланса. Они никакой не Баланс — Баланс только без них возможен. — Я рад, что планета всё ещё на своей оси и вы, Скайуокеры, не учудили ничего. Вас только оставь! — шутит Хан, лихо спрыгивая с трапа, и хитро щурится, похлопывая Люка по спине. Чуи ведёт носом, обнюхивая Лею при встрече, и, кажется, остаётся недовольным, учуяв в ней что-то новое. — Ну что, ты теперь тоже всякие магические штуки умеешь делать? — спрашивает Соло Лею и припечатывает жарким поцелуем. — Нет, я безнадёжна, как любой урождённый политик. Мы умеем только речи толкать, — отзывается Лея, и Люк кивает, соглашаясь: сестра не рождена быть джедаем. — И при необходимости пальнуть в кого-нибудь из бластера, — за свою реплику Хан получает под рёбра. — Эй, ну что? Я очень даже не против. В меня можешь палить в любое время, Высочество. — А мне мож... — А ты обойдёшься, Скайуокер! Слушай, малец, ты уверен, что не хочешь с нами? Планетка-то стрёмная, тихая какая-то. Добра от такой не жди. — Не переживай, Хан, я не планирую вечность здесь провести, мне только дела закончить, и я вернусь в Республику. Мне не позволят надолго пропасть. — Ох уж эти джедайские дела твои… Смотри, галактику мне не испагань! — Галактика на нём одном и держится, Соло. Идём, прослежу, чтобы ты ничего не испоганил, — Лея не любит долгих прощаний: впихивает Хану в руки свои скромные пожитки, целует Люка в щёку и вместе с Чуи отходит к кораблю. — Жду сеанса связи, малец. Я такое местечко откопал, закачаешься. Даже тебе против тамошних девиц не устоять, — шепчет ему Хан, заметно опасаясь, что Лея услышит. — Но если тебя только джедайскими штучками пронять можно, ты скажи, я и это организую… — Скоро увидимся, Хан, — кидает в ответ Люк, совершенно игнорируя его подколки и вместе с тем обнадёживая. Потому что знает, что Соло просто не хочется с ним расставаться. Он тоже не хочет расставания, но разойтись придётся, даже если ненадолго. Хан рвано обнимает его огромной рукой, кивает и в четыре шага залетает на корабль, скрываясь в кабине пилота. Лея забирается по трапу «Сокола тысячелетия» лёгко и непринуждённо, словно ничего её не тяготит, словно ничего существенного она позади не оставляет. Но Люк ощущает, как натягивается ниточка, как руки у принцессы дрожат мелко-мелко, и знает, что безупречному фасаду не скрыть её отчаянного желания остаться. — Лея, ты никогда не будешь одна, — плечи её дёргаются, она оборачивается, чтобы отыскать его взглядом. И смотрит так долго, что Хану приходится крикнуть ей, чтобы отошла от двери — надо закрыть. Лея не разбирает его слов и остаётся недвижима на долгие три секунды. Затем она отступает в глубину корабля и смаргивает наваждение голубых глаз. Кивает, тепло и по-родному, улыбается через силу, но, не ощущая ненависти, совершенно искренне говорит: — Да пребудет с тобой Сила, Люк. — Да пребудет с тобой Сила, Лея.

***

Лея вспомнит его уроки («не объект к себе, а себя к объекту, Лея!»), когда в бездыханной безжизненности космоса притянет себя к звездолету — знакомое имя всплывет в сердце, даже если оно прекратит биться. Люк сдержит обещание, как и всегда: он будет возвращаться каждый раз, когда всякая надежда будет потеряна, когда будет ей нужен настолько, что сможет простить себе самоотверженную глупость и неразумное благородство, заставившее его предпочесть галактику всему человеческому. Там, на красной, как их кровь, планете, он вновь будет держать её за руку через расстояния, касаясь лишь краешком сознания, но не пряча прирученной вины. Лея скажет: «Я просто рада, что ты здесь», — и он будет знать, что это правда. Потому что прощаясь с ним тогда на Явине, и всегда после она говорила: «Я бы хотела, чтобы ты был рядом».

***

Люк взглянет на татуинских близнецов и вспомнит жар песка и горячие даже теперь руки Леи. Если оказавшись там, растворившись в этом величавом потоке, он станет частью всего (и её частью — тоже), то жалеть больше будет не о чем. Ведь Лея тоже будет там с ним. Потому что иначе быть не может. Потому что иначе — никак. Они неделимы. Окутанный этой мыслью, он закроет глаза и увидит свет. На другой стороне вселенной Лею обдаст жаром татуинских солнц и ласкового шепота. Она ощутит его смерть не пустотой в Силе, а ударом, толчком. Все разряды вселенной вдруг войдут в неё по одному — вся Сила Люка вдруг станет принадлежать ей, не зная, в ком ещё найти себе пристанище. Лея лишь устало прикроет глаза, приняв не принадлежащее ей. Она будет ждать того момент, когда окажется там же, по левую руку от него, забытым уже движением, по-девичьи ласковым, прижмётся к его плечу и без слов простит ему даже последнее долгое отсутствие. Потому что иначе быть не может. Потому что иначе — никак. Они неделимы. Она подождёт недолго — ровно три дня продержится с чужим даром, но совершенно одна. А после поднимут альдераанские знамёна. В них тоже будет свет.

Сила пребудет с ними и в них. Другие Скайуокеры будут искать баланс. Планеты снова сделают круг. Никто никогда не уходит окончательно.