***
Элька очень переживала, почему она Элеонора и вдруг Ивановна. Это маменьке спасибо! Ещё бы лет на десять раньше родилась, была бы Изаура или кто там ещё — дикая Роза-Мимоза? Элька, кстати, от мутер недалеко ушла. Теперь вдвоём глядят какую-то Хюррем Сулеймановну и битвы колдунов. Мы с отцом как два дебила — на кухне, биатлон смотрим. А полгода назад пятый экспонат нашей кунсткамеры нарисовался. Некий Евгений. Велел называть себя Джеки. Когда я злюсь на него, зову Женькой, и он ужасно обижается. С маман и сестрой подружился моментально, теперь втроём обсуждают жаркие страсти гарема. Отец поначалу глядел как на паучонка, что в ванной из-за трубы вылез. Вроде раздавить надо… а-а-а… ну на хуй, пусть ползает — говорят, к известию. Джеки и вправду всё время сенсационные новости приносит — вроде нашествия гигантских крыс или белых арапов из Белой Арапии. Мать с Элькой слушают, раскрыв рты, отец смотрит нечитаемым взглядом, и, в конце концов не выдержав, громко ржёт. Джеки снова обижается. Я затыкаю его йогуртом, как младенца соской. Я ещё ни разу не видел, чтоб он жрал по-человечески. Ещё при виде конфет невменяемый делается. Аж до делёжки доходит.***
Нашла его Карина — моя тогда ещё девушка. Джеки харкал кровью на скамейке неподалёку от моего дома. Как потом я узнал, мои кореша его приложили. Сам виноват — выёбываться меньше надо и к порядочным парням приставать. Кара заохала, она же добрая у меня. — Нельзя мальчика на улице оставлять. — Ну веди к себе. — У меня мама, — заныла Карина. А я, бляха, сирота! Короче, приволокли его ко мне. Он не особо сопротивлялся, в лифте на меня навалился, типа херово ему. В квартире, правда, забыл, что ранен, начал трындеть и со всеми знакомиться. Блядское обаяние сработало, и маман с сестрой кудахтали вокруг него, отпихнув меня в сторону. Я жрал что-то прямо из кастрюли, облокотившись о холодильник, и смотрел. А он наслаждался представлением. Рожа перекошена, из носа сопли кровавые, один глаз заплыл, второй — зелёный, как крыжовник. Блондин, с чёрными отросшими корнями, одет как… как тот, кого мудохают в подворотнях. Всё в облипон, свитер цвета давленой земляники, пальто до пупа и метров пятнадцать шарфа на голой шее намотано. А шея размером с моё запястье. И рот. Да, у него был рот. Я ещё тогда подумал, что в него два члена влезут, и он при этом свистеть будет. Ахуительный рот, во всех смыслах этого слова. В результате Кара ушла, а избитый, несчастненький мальчик — как сказала мама — остался. Ему, видите ли, тоже домой нельзя, потому что больная бабушка не переживёт. У неё сердце! А у меня, бляха, гланды — чё вокруг меня никто не пляшет? Ну и до кучи, постелили ему на моём диване, а мне на полу, но он тут же влез ко мне, отсосать в благодарность. Я хотел в морду дать, да передумал. Во-первых, он уже получил, а во-вторых, глупо от такого рта отказываться. Хочет — пусть сосёт. Ротик его я оценил. В школе блядей по минету у него, наверное, пятёрки были. Хорошо, что родительская спальня далеко, зато Элькина за стеной, и утром она спросила, стесняясь: — У вас был секс? — Почти, — зевнул Джеки. — Но на днях всё наверстаем. Я глаза выпучил, а Элька, уже не стесняясь, заорала на всю квартиру басом: — Мама! Они ебались! Люблю я свою сеструху! Родители выползли из недр квартиры, и мама всплеснула руками: — Ой, ну надо же! — Уроды! — заключил папа и свалил на работу.***
Через неделю Джеки появился снова. Я с работы пришёл, а он с Элькой и мамой ёлку наряжает. Джеки надыбал у Эльки ленточек, порезал и на каждый шар бантик привязал. — Как мило! — повизгивала Элька и мама за ней вслед. — Грандиозно! Женечка, приходите к нам завтра встречать Новый год. У Джеки такое лицо было, мол, я не знаю, прям разрываюсь между богатством выбора.***
Тридцать первого числа нам весь день есть не давали. Маман настругала вагон салатов и закусок и ни фига не пускала к холодильнику, словно мы всё сожрать сможем. Отец свалил к соседу, а мы с Элькой, сбежав, лопали бургеры в КФС, и я размышлял, заявится этот инвалид придавленный или нет. — Придёт, — уверенно сказала сестра, поймав мой взгляд. — Ты ему понравился. — Ты о ком? — делано равнодушно удивился я. — Ой, только вид не делай, что не понимаешь! Вот же, ещё одна экстрасенсиха нарисовалась. А Джеки пришёл. Пришё-о-ол! Вид запыхавшийся, пальтишко в снегу. Скользко, а он, видать, так торопился, что полдороги на пузе ехал. Элька с мамой окружили тут же. Джеки пальто мне на руки царским жестом скинул и гордо учапал в комнату. Отец обнаружился на кухне. — Ты-то чего молчишь? — поддел я его. — К нам педик в гости пришёл. — Ещё и шампанского принёс, — мрачно заявил папа. — Ни грамма водки в доме. В гробу я такой Новый год видал. Но тут сюрприз! Уже после двенадцати, напившись кислятины и обожравшись салатов, мы с отцом курили на кухне, и тут Джеки, просочившись к нам, как фокусник, выудил бутылку, хитро подмигнув. — Мальчики! Алле-гоп! — Ты смотри! — восхитился отец. — Педик, а нормальный. Жить стало веселей, и мы всю ночь уссывались над Джеки, забыв про телевизор. Под утро я сам затащил его к себе и опробовал тогда его худосочную задницу. И с тех пор приходую каждую ночь. Один раз, правда, не смог. Я пришёл с работы, а на кухне три зелёных человечка сидят. Я охнул и за дверь схватился. — Это Женечка маску из глины принёс, — сказала мутер, не разжимая губ. — Завтра кожа будет как попа у младенца. Я всю ночь икал и ржал, но это полбеды — вот отца жалко. Он тогда в машине ночевать остался.***
Хуй знает, как это произошло. Всю жизнь я спал только с девушками. Ну, как всю… В пятнадцать лет переспал первый раз, теперь мне двадцать два, и у меня девчонка с писюном, и уже полгода ни на одну кралю не стоит, как ни старайся. Зато с Джеки стараться не надо. Стоит увидеть его тонкую шейку, худосочную грудь с бледными сосочками, костлявые бёдра и маленькую белую попку, у меня крышу сносит. Может, Эля и права, и он действительно меня приворожил. Не знаю. Даже когда его рядом нет, достаточно вспомнить его острые коленки и локти, и член грозится порвать штаны. И меня это бесит. Я, нормальный, взрослый парень, завожусь от этой блядошки словно пацанёнок, что впервые голую сиську увидел. В нём абсолютно ничего — ни рожи, ни кожи, и мозг как у страуса. Сколько раз посылал его на хуй, я уже не помню. А через несколько дней ехал к нему и волок домой. Он дул губы, бубнил что-то о некоторых, которым всё можно, но послушно плёлся. Иногда было желание сделать ему больно. Связать, трахнуть насухую, синяков понаставить. Отомстить за его странную власть надо мной, за то, что доводил до бешенства своим плоским остроумием, своей похотью, тем, что тёрся об меня постоянно. Но каждую ночь, когда он лежал подо мной обнажённый, глядел, улыбаясь, и полностью доверяя, я вдруг начинал целовать, тыкая губами, куда придётся, и не думал ни о какой брезгливости, отсасывая или залезая языком ему в зад. Поздно ночью, когда он засыпал, свернувшись в клубок, я лежал и размышлял, что мне теперь дальше делать с этим «счастьем».***
Элька подружкам про нас растрепала, и они пришли на меня смотреть, будто раньше не видали. У одной волосы синие, у второй розовые пряди. Когда им было по семь, Элька по секрету сказала, что Оля и Катя в меня влюблены, и когда вырастут, выйдут замуж. Обе сразу. Нормальная мечта нормальных девочек! Теперь они выросли, превратившись в инопланетянок с разноцветными волосами, и вместо презрения и обид, на их личиках только восторг. Они не обиделись, что я не стану их мужем, — они обрадовались! Обрадовались, что я голубой. Куда мир катится? А если все их женихи оголубеют, тогда что, в пляс пойдут?***
Я не понимаю свою семью. Ну, ладно Элька и маман, у них суши за роллы давно закатились, но батя? Я его спрашивал: — Тебя не колышет, что твой сын не с бабой спит? Батя плечами пожал: — Он от бабы недалеко ушёл, — и предложил: — А давай всю их косметику из ванной выкинем? — А не боишься, что нас тоже тогда выкинут? — А мы на рыбалку свалим. Ну, и друзья — то же самое. Сначала пытались хлебало мне начистить, а через неделю подвалили как ни в чём не бывало: — Ну чё? Ну как? А попробовать его дашь? Я дал — кулаком в пятак. Вот тебе, блядь, и натуралы!***
Джеки у нас освоился, домой к бабушке, которая, кстати, всех нас, наверное, переживёт, его не тянет. Барахла привёз, мамма миа! Две сумки с одеждой и коробок десять с плюшевыми котятами. Теперь моя комната от Элькиной не отличается, осталось только шторы розовые повесить. Джеки повесит, я не сомневаюсь. И я тогда повешусь, там же, рядышком. Я боюсь даже думать, что люди о нас думают. Вот приходишь домой, там с виду идеальная картина. Пизданутая семейка мирно режется в картишки. Режутся, собственно, Элька с отцом, Джеки и маман больше для красоты — оба в бигудях. Нет, обе. Обои, короче. Чашки с недопитым чаем, горы фантиков, и Джеки, перекрикивая папкин и Элькин мат, возмущается, почему сердечки червями назвали. — Я на даму червей похожа, — кокетливо сообщает матушка. Смыться я не успеваю — Джеки налетает и целует, совершенно не стесняясь посторонних. — Я решил осенью на актёрские курсы пойти, — торжественно сообщает он. — Хочу в театре сниматься. — В театре не снимаются, — устало сказал я. — Да? Тогда не хочу. — В дворники иди, Жека, — крикнул батяня. — Самая лучшая профессия. Метёшь, метёшь — бац, рубль нашёл. К вечеру, глядишь, полтинник. И так каждый день. Да плюс зарплата ещё. Сникший Джеки оживился: — А если я по десятке находить буду? — Тогда Борьку выгоним, и я сам на тебе женюсь. И так примерно каждый вечер. Сидишь и думаешь: поржать или поплакать?***
Элька рада до соплей, теперь есть с кем кофточками и цацками меняться. А ещё любит с Джеки трепаться. Сестрёнки ей в детстве не хватило. Секретики какие-то — стоит войти, сразу замолкают и смотрят хитро. Поди, новые Элькины стринги обсуждают. На Джеки эту хрень я терпеть не могу, мне нравится, когда он в обычных белых труселях ходит. Он и ходит, если дома мы вдвоём. Элька, на нас глядя, сбрендила окончательно. Она тогда от подружек домой прибежала, а я после очередного секс-марафона чаи на кухне гонял и ждал, когда Джеки проснётся. — Может, мне тоже найти себе девушку? — спросила Элька, плюхаясь на соседний стул. — Глядя на твою довольную рожу, я начинаю думать, что это, наверно, здорово. — А папу не жалко? Он этого точно не переживёт. Если только ты не найдёшь здоровенную бой-бабу, которая будет с ним бухать и смотреть футбол. — Для этого ты у него есть, — скривилась сестра. — Я серьёзно. Хочу, чтоб не по стандарту. — По любви надо, а не по стандарту, — перебил я. — Можно подумать, что ты Джеки любишь. — А-а-а… — Бе-э-э! Если у вас шпилли-вилли, это ещё ничего не значит. Сегодня Джеки, завтра Микки, послезавтра ещё какой-нибудь Дормидонт. — Много ты понимаешь, — возмутился я. — Женька, конечно, долбоёб, но я его лю… — и заткнулся. — Лю? Это всё? Нет, не всё! Блядь, не думал, что скажу, но похоже, это так. — Ты рычишь на него всё время, — продолжала сестра. — Вечно всем недоволен. То оделся не так, то умылся не так… Цыкаешь вечно, обрываешь. — Не переживай, — успокоил я. — Женьке на это насрать. — Борь, а если он вдруг тебя трахнуть захочет, дашь? — Ну знаешь… — начал я. — Давай я ещё юбку натяну и губы намалюю. — А тебе бы пошло! Оттенок: карамель или лососевый, — взвизгнула, поскольку я, подавившись, облил её чаем, и продолжила: — Любил бы по-настоящему — и зад бы подставил. Я разозлился: — Заведи себе девчонку и ей подставляй. — А мне это зачем? — Вот и мне незачем, — кивнул я. — О чём болтаем? — Джеки, зевая, выполз на кухню. Элька противно захихикала. — Джеки, а ты хотел бы засандалить моему братишке? Я ему засигналил бровями, но тот снова душераздирающе зевнул: — А чем я, по-твоему, час назад занимался? Эля разинула рот. Оказывается, он у неё не меньше, чем у Джеки. Последний плюхнулся рядом и пальчиком аккуратно вернул челюсть на место. — Борь, кушать-то будем или нет? Убил бы его, честное слово!