Всё, кроме имени

У Тэхёна топографический кретинизм, и он убедился в этом лишний раз, потерявшись даже в больнице. На ресепшн вроде по-корейски сказали, Тэхён переспросил, уточнил дважды этаж и кабинет, полный уверенности двинувшись к лифту. Да, точно, дело в этом поганом лифте! Туда зашли ещё несколько человек, притеснили к стене, понажимали кнопок, сбили с толку, запутали, в итоге он, кажется, вышел не в нужном ему отделении; пошёл по стрелочкам, забрёл в какое-то крыло, не смог вернуться обратно к лифту. Тэхёну необходим навигатор, везде. Пожарная карта здания указала идти прямо, потом направо, вдоль, направо и — аллилуйя — лестница. Но Ким не уверен. Совсем. Да делать нечего, найдёт, самостоятельность никто не отменял, потому семенит по слишком уж пустому коридору – определённо не терапевтическому. А там на первом повороте направо или на втором? Чёрт. И вдруг резко хочется, чтобы на втором. Очень. Аж в груди защемило от поселившегося в ней предчувствия. И Тэхён, раньше особо не доверявший себе, всё равно пошёл ко второму. Чонгук устал невыносимо. Сидеть устал. Очередное обследование у врача истощило слабый организм. Родители разговаривают с хирургом за дверью, а он ждёт снаружи. Давно бы ушёл сам домой. Если бы мог. Если бы мог, он бы здесь и не сидел. Он бы вообще не сидел. Запрокидывает голову назад, вытягивая бледную шею и закрывая глаза. Тишина давит и вбирает в себя, заглатывает потихонечку. Шаги. Или стук сердца? В такт, думает Чонгук, а ещё думает, не тишина опутывает, не она заглатывает, нечто иное, расползающееся сковывающей паутинкой по всему телу. Ноги будто тоже. Жар поднимается, лёгкие сужаются, перестают вмещать вдыхаемый кислород или наоборот – того становится слишком много, плюсуется беспрерывно, оседая тяжёлым грузом. Ему снова плохо, надо кого-то позвать; открывает глаза. И, добавляя к ногам, на короткий промежуток слепнет. Тэхён замирает в трёх метрах от, с распахнутыми веками впечатываясь в омегу. С лица взгляд не отрывает, но заранее знает ширину плеч, все родинки, торчащие рёбра, тонкую талию и каждый пальчик, волосок, шрамик. Всё знает, кроме одного. – Как тебя зовут? – хрипит больным горлом, сразу же слегка отворачиваясь и тихо прокашливаясь. На него тоже смотрят, только более поверженно, с крапинками испуга, пока не опускают подбородок вниз, негромко произнося: – Чонгук, – и сжимая плоские ладошку в ладошке. – ... – сокращает расстояние, становясь близко к коляске. – Чонгук, – смазывает сладким именем язык, улыбкой подтверждая свой восторг. – Чонгук, – вторит для повтора ощущений, мечтательно хлопая ресницами, как школьница перед палаткой леденцов. – Тэхён. Ким Тэхён, – наконец с дрожью представляется. – Чон Чонгук, – кусает нижнюю губу, не решаясь взглянуть на истинного, который, напротив, во всю исследовал его. Охренительное чувство полноценности. Для Чонгука в удвоенном смысле. Воссоединившимся помешала открывшаяся дверь, ударившая по куполу идиллии, но ни в коем случае его не разрушившая. – Вы кто? Зачем пристаёте к моему сыну? Имейте совесть. Вы что-нибудь ему сделали? – тут же загородил возлюбленного грузный мужчина с раздражённо сведёнными к переносице бровями. – Мы истинные, – чуть громче сообщает омега, немного дёргая отца за край рубашки. Растерянная до этого момента мать ахает. – Уверены? – мягче, от того не менее строже вопрошает родитель, отходя в бок. Чонгук шепчет: – Да. – Сколько тебе лет? – переводит всё внимание исключительно на Тэхёна, который мысленно подбирает себя с пола, силясь не залипать на долгожданную половинку и казаться хотя бы частично собранным. – Двадцать два. – ... – вздыхают тяжело, знаменуя не лучший исход. – Послушай, парень, иди сейчас домой и, – сбиваются, боковым ракурсом замечая сына, сгорбившегося, напряжённого, едва не плачущего, – и забудь этот день. – Что? – растерянность исчезает, лицо суровеет из детской придурковатости в стальную маску. – Заранее извиняюсь: извините. Что Вы несёте? – Мой сын инвалид, – обухом по затылку. – Ты молод ещё, вся жизнь впереди. Давай не выпендривайся, иди куда шёл, – берётся за ручки коляски, огибая онемевшего Тэхёна и увозя тихо роняющего слёзы Чонгука. – Дорогой, – с эхом протеста пищит не сориентировавшаяся женщина, подрываясь следом. У альфы внутри трещины расходятся по сосудам нерв. Не из-за слов. Из-за Чонгука. Который плачет. Которому больно. Который беззащитный. Который согласившийся. Который его по праву. – А давайте Вы пойдёте вместо меня, – вдогонку, без вопроса, без предварительного «извините», прямое-не-прямое посылательство, ибо нехуй. – Я сам решу – выпендриваться или хвост поджимать. Мужчина, прекрасно услышав, останавливается. Тэхён стремительно подлетает бульдозером, присаживаясь перед парой на корточки, без сомнений накрыв холодные руки своими тёплыми, и поддаваясь вперёд, чтобы узреть всё ещё опущенное лицо со стекающими по носу каплями. – Эй, солнце, – ласково начинает, ободряюще улыбаясь, – можно с тобой связаться? Продиктуешь свой номер телефона? – … – Чонгук шмыгает соплями, наслаждаясь согревающими поглаживаниями, не верит. Разгорается пожар стихийный в недрах, не потушить никому и никак. Неуверенно кивает, нехотя выпутывая одну кисть, залезает под плед в карман джинс, выуживает смартфон и вручает Тэхёну. Тот делает в нём и в собственном что-то быстро да отдаёт чужое устройство обратно владельцу. – Я позвоню скоро, – обещает, вернее, клянётся. – Ну, – хмыкает добродушно, намекая на солёные дорожки. – Позвоню, угу? – ... – кивает слабо. Мало на что сейчас способен, кроме как кивать. – Вот и отлично, – мажет подушечкой большого пальца под глазом, вытирая мокроту. У Чонгука взрывается покалыванием каждая клеточка тела и доползает волна к бессвязно колотящемуся сердцу. – Хватит, – раздаётся землетрясением голос отца. Он откатывает коляску назад, прерывая освящённый контакт; огибает по дуге и безапелляционно отдаляется вместе с омегой. Тэхён выпрямляется, разворачиваясь в их спины, не сразу замечает оставшуюся рядом женщину, маму. Не знает, что должен сделать или сказать; ему просто легко улыбаются и кланяются, побудив спохватиться и вторить. После женщина так же молча последовала за семьёй. Чон вцепился в подлокотники, судорожно вдыхая запах свободы, запах истинного альфы. Да, Ким Тэхён пахнет миром: травой, лесом, небом, улицей, свежестью, жарой и дождём, всем-всем, что раньше было обыденным и не оценённым, пропускаемым мимо и незначительным. Пахнет миром, который отныне для Чона под замком. Зато для него полностью открыт Ким Тэхён. Наверное. Если они ещё хоть раз встретятся, потому что- Пот- Ведь- Аккуратно налегает на подлокотник, перегибаясь и оборачиваясь назад, где этот целый «мир», заулыбавшийся и прокричавший: «Сегодня!» – похлопывая по карману со смартфоном. Тэхён ещё с минуту пялился в пустое пространство, пытаясь проанализировать и осмыслить сквозь вязкое счастье, которым его окатили из чана с макушки до пят. Совсем не к месту вспомнились терапевт и кашель, да только всё, кажется, прошло волшебным образом. И сердце тоже куда-то прошло, не попрощавшись, за бесценок отдалось другому. Были бы возражения. Надо помыться, одеться прилично, перекраситься там или подстричься, квартиру убрать и кактус полить, побриться, написать всем, мол, занят на ближайшую жизнь, не беспокоить, абонент вне доступа сети, пип-пип-пип... Самое главное – найти зарядку, чтобы батарея ни в коем случае не села. И, пожалуй, выход отсюда. Но теперь есть колоссальный стимул. *** – Это было очень жестоко, дорогой. Зачем ты так? – Защитить Чонгука, разве не ясно? – От кого? – От этого «истинного». Нечего ему было даже приближаться к моему сыну. Сейчас поиграется и бросит... Чонгук не переживёт. – Мы не знаем того мальчика. Ты делаешь слишком поспешные выводы. – Он не сможет – это я знаю точно. Чонгук инвалид, ему уход постоянный нужен, постоянные забота и опора, поддержка. Этот «истинный», думаешь, готов будет взвалить такую ответственность на свои плечи? Я вот сомневаюсь. Раскрыл рот в первую встречу с парой и всё, ни к чему хорошему не приведёт. – Для Чонгука эта встреча могла быть вторым дыханием. – Как бы потом это второе дыхание ему не обрубили. Не представляю, что будет. Чонгук достаточно настрадался, я боюсь за него. – Я тоже, но, пойми, мы не должны лезть. Пусть даже плохо в результате будет. Не наше это дело. – Всё, что касается моего сына, – моё дело, – вздыхает обугленно, как последний треск костра. – Ладно, допустим, не бросит он его, ответственность возьмёт... А не начнёт потом винить за эту ответственность? Не скажет: «Ты испортил мне жизнь?» В этом уж точно мы уверены быть не можем, зато я уверен в себе, в нас с тобой, мы родители, мы никогда ни в чём не обвиним. Я за Чонгука сам готов в ту машину сесть. А этот выпендрёжник точно психанёт, выскажет всё рано или поздно, Чонгук примет на свой счёт, согласится и... бог знает, предполагать не хочу. – Ты утрируешь. – Не спорю. Но я забочусь о Чонгуке и буду заботиться всегда. – Твоя забота сегодня за гранью. Если бы тот мальчик таким «выпендрёжником» не оказался – ты бы добил Чонгука, не кто-то другой. Нельзя так. Пусть они сами разберутся. – ... Посмотрим. Виновник разговора давит на колёса, перемещаясь из гостиной в свою комнату. Слушать это больно. Телефон задребезжал на тумбочке и раздался мелодией. На дисплее «Тэ-Тэ». Звонка ждали, Гук надеялся. Тянется рукой, берёт, смотрит, а дальше ничего. В песне начинаются слова, громкие, провокационные, басовые. У истинного тоже голос низкий, до мурашек, пробирающий, успокаивающий. Вспоминается всё: и ласковое «солнце», и первое прикосновение. Кто из них ещё «солнце». Глаза намокают безысходностью. Зажатый крепкой хваткой телефон затихает, того же не происходит с бурей в свёртывающейся кулёчком душе. Экран снова загорается, по ту сторону снова пытаются. Чонгук разрывается на две части и финалом просто кидает смартфон на пол, не переживая, разобьётся ли. Крепким оказался, не разбился, в отличие от разбивающегося в данный момент Чонгука. Песня длится недолго. Кое-как не плачет, переворачивается на бок, утыкается носом в подушку. Давай же... Пожалуйста... Но трубка молчит. И по прошествии пяти минут. И десяти тоже. – Милый, спишь? – мама приоткрывает дверь, бесшумно подходя и присаживаясь на край кровати. – Сам справился? Чего не позвал нас, чтобы тебе помогли? – проводит по смоляной чёлке, поправляя взъерошенные прядки. – ... – сын улыбается слабо и неубедительно, качает отрицательно головой типа ничего, всё нормально. Женщина гладит щёку, догадывается без слов. – Он не, – обрывается, по-другому, – ещё не позвонил? – Нет, – врёт, объясняться не хочется. – Не расстраивайся. Я уверена, в скором времени он обязательно позвонит. А Чонгук вот не уверен, что он когда-нибудь ещё позвонит. А сам не будет, потому что- Пот- Ведь- *** Тэхён не спал всю ночь, обнимая подушку и ворочаясь с ней по всему матрасу. Думал, думал, думал... Оправдал тысячей и одним предположением игнорирование истинного, не злился, простил, переживал, представлял их совместное будущее, боялся и воссоздавал в памяти гипнотизирующие черты. Следующим утром отсчитывал минуты до десяти, ибо девять могло бы быть слишком рано. Гук только-только закончил трещать с матерью, с отцом – полчаса назад. Остальной список контактов не шибко велик, наверняка кто-то из друзей. Убавляет громкость на телевизоре, прикатывается к целёхонькому после вчерашнего полёта устройству и чувствует, как крылья расцветают за спиной. «Тэ-Тэ» – чётко впечатывается в глазницу и невидимыми чернилами пишется вдоль всего тела. Битва проиграна, здравость сдалась. – Да? – несмело в динамик. Ким умирает от этого полупрошёптанного «да», плевать, что искажённого из-за непрямого взаимодействия. – … – стотонно выдыхает облегчением, оседая на неустойчивый табурет. – Я... испугался, – признаётся открыто, внимательно концентрируясь на каждом непонятном шорохе или тупой помехе. – Прости, – ковыряет ногтем кожаную обивку. Гортань вяжет неприятным. За что конкретно извиняется не знает. – Не парься. Не взял бы сегодня, я бы завтра позвонил. Завтра – послезавтра, короче, ты бы не избавился от меня из-за двух пропущенных. – ... – улыбка лезет против воли, шкала настроения врезается в космос и прорывает его. – Мы можем как-то встретиться? – кусает изнутри щёку, трёт вспотевшую ладонь об коленку, подмечая деталь – ещё одного дня в ожидании не выдержит. Ему катастрофически необходимо увидеть свою пару. Та того же мнения, потому досконально сканирует их положение, размышляя над «как-то». – Да. У меня дома никого. Придёшь? – Чонгук тушуется, уже предвкушая отказ. – Конечно! – возбуждённо несётся в коридор. – Где ты живёшь? Омега фигурально спотыкается об своё счастье, именуемое Ким Тэхёном. Путь, однако, не близкий. Шесть остановок на автобусе и пешочком по району. Навигатор работает исправно и без отдыха, нельзя задерживаться из-за своего идиотизма, и то ли Тэхён сегодня особо старательный, то ли планеты выстроились – добрался до пункта цели, ни разу не свернув на ложную «тропинку». На самом деле элементарнее: этой встрече соблаговолила судьба. У порога чужой квартиры жмёт на звонок, стучится, жмёт на звонок, опять подносит кулак, да опускает. Ему не терпится, он не настойчивый и не грубый, за сраной стенкой вся его жизнь, вот и спичет не по-детски, доминантный зверь вообще рвётся к чертям раздолбашить преграду и без одобрения сгрести в охапку, навечно, дабы прямо срастись, прилипнуть и смешаться. Замок щёлкнул, тонкая щель, запах предназначенного наполняет лёгкие. Киму не определить, чем пахнет его мальчик, ибо он пахнет всем, что любит Тэхён: и булочками, и страницами, и домашним уютом, и бергамотом, и таких «и» ещё бесчисленное множество. К примеру, когда они впервые столкнулись взглядами, чувствовался парфюм, а когда Ким ещё не завернул за угол – влёк нарцисс, коснулся рук – яблоко. Тэхён не соскучится. Чон толкает дверь, долгожданный гость отходит, распахивая её. Смотрят так, будто не виделись раньше, заново знакомятся и грязнут в водовороте любви, преданности, обещаний. – Тэхён, – напоминает на всякий случай, с трудом сглатывая слюну. – Я помню, – разве можно забыть? – Чонгук. – Я тоже помню, – усмехается. – Привет. – Привет, – смущённо наклоняет подбородок, скрыв это в намерении отъехать назад; приложив усилий, освобождает пространства, шля посыл с приглашением наконец зайти. – Сколько тебе лет? – небрежно стягивает кроссовки. – Девятнадцать. Чаю? – Угу. Руки ложатся на резину, но Чонгуку не позволяют сделать что-то дальше: Ким сам разворачивает кресло-коляску, уверенно приняв «управление». Бестактность? А Чонгук мысленно благодарен, с разворотами на сто восемьдесят у него пока туго. – Я на экономическом учусь, но фу это всё, не нравится вообще. Школу на отлично закончил. Папа умер шесть лет назад, отец «замену» искать не хочет, я не настаиваю. Недавно переехал от него в съёмную квартиру, однокомнатную, – благополучно достигает кухни, отпуская Чонгука справляться самому. – Деньги свои имеются: компания, с которой я заключил контракт, уже приняла на работу. – ... – Чонгук впитывает всё, что ему вещают, выдвинув вперёд две кружки, предварительно нажав кипятиться чайник; после диагноза любое необходимое было выставлено на нижнюю столешницу. С успехом поворачивается обратно лицом, кивком указав на стул, куда садятся, продолжая: – Люблю аниме и музыку. На скейте катаюсь, м-м, катался вернее будет. Тащусь по Ван Гогу, мечтаю когда-нибудь написать что-то стоящее, но не для общественности, для себя. Ещё фотографирую, чисто хобби, потом все плоскости дома завешиваю, – смеётся, не вопрошает «А ты?», наверное понимает, что вся жизнь Чонгука была не менее увлекательной до определённого момента. – Ты разносторонняя личность. М-м, у меня нет сейчас каких-то особых увлечений, рассказывать, по сути, нечего, – мямлит, бегая глазами по своим ногам. В «раньше» не порывается лезть. – Тэхён,.. – Чонгук решает выяснить всё сразу, чем откладывать. – ... – тайно плавится от «Тэхён» из этих уст. – .., я думаю, нам не стоит что-то начинать, – горчит на языке. – Ты можешь найти себе другую девушку или другого омегу, даже сделать операцию по, – сбивается, прикрываясь спавшей чёлкой, – по выводу нашей связи. А я сей-ейчас немного восстановлюсь после аварии и тоже её сделаю. То «прости» всё-таки было за это. У Тэхёна рябь злости в мимике. Разве он давал повод? – Замолчи, – громко прерывает, напрягшись каждой мышцей, оскорблённый прямо в благородность и неиспорченность. Он не моральный урод. – Ты хочешь, чтобы я сделал операцию по избавлению от истинности? Ты себя слышишь?! – вскакивает, сокрушаясь на вбившегося в угол коляски мальчишку. – Ладно это! Ты хочешь, уже побывав под скальпелем, лечь под него снова! Чонгук, ты..! Ты..! – выдыхает сквозь зубы неозвученное ругательство, подходит и бьёт щелбан, опускаясь на корточки, заключая в «чашу» фарфоровое лицо. – Чонгук, я от тебя не откажусь, ясно? Нормально представлюсь твоим родителям, понравлюсь им, будем с тобой гулять вместе, на набережной ваты поедим, заберу к себе и привяжу к батарее. Никакого другого омеги, никакой другой девушки. Я с тобой буду, я помогу. Веришь мне? Чон одеревенело цепляется за Кимовы локти с плаксивым: – «Да». – Вот и умничка, – победно-лучезарно улыбается, не оставляя и следа обиды, оглаживает впалые щёки, через собственные возгласы протестов отстраняется, опираясь на чужие ляжки. – Чайник вскипел. Я разолью? – Угу, – поверженно. Общий вид: скомканный. Надо разряжать воздух. – Сам я потом к столу не развернусь. – … – Тэхён выпрямляется, не отказав себе в удовольствии потрепать и без того растерянного Чонгука по рассыпчатой шевелюре. – Сложно даётся? – имеет в виду коляску и управление над ней; снимает с подставки электрический чайник. – Я учусь только со всем этим справляться, – подкатывается к столу, незаметно дотрагиваясь до скул, которые до сих пор переливаются жаром. – Как давно? – иначе: когда произошла авария. – Пятый месяц. – Что врачи сказали? – ставит ношу с горячим паром перед Чонгуком, со своей занимая прежний стул. – Шансов нет, – скрещивает взоры, как бы намекая, мол, ты ещё можешь уйти и не портить себе будущее. – Значит, – паузится, – будем учиться справляться вместе, – невозмутимо отхлёбывает и невероятно пошло облизывается. – Любишь сладости? Вот ты сейчас пахнешь корицей, слюнки текут тебя съесть. – ... – Без извращений. – ... – Извини. Лучше перевести тему. – Подумываю о татуировке. Вернее, все ноги забить, полностью, они больше ни для чего не годятся. – Запрещаю. – Ум? – Запрещаю тебе забивать все ноги. Маленькую надпись на пяточке – о'кей, на большее не рассчитывай. Не надо мне из-за ветреной мысли фигню творить. Это навсегда, ещё жалеть начнёшь. Я против «пачкать» кожу какими бы то ни было современными трендами. – А кто тебя слушать будет? – с вызовом и протестом. Командир объявился, ага. – А ты попробуй не послушай, – кладёт подбородок в основание запястья и смотрит снисхождением. – Попробую. – Попробуй. – Попробую. – Попробуй. Покажешь свою комнату? – ... – подвисает от хитрой увилки. – Ну... да. Чонгук внимательно следил за гостем, пока тот по-хозяйски расхаживал туда-сюда, рассматривая всё интересующее. Мог бы и сдерживать любопытство для приличия, но зачем, они же уже породнились, считай семья. По мнению Тэхёна. – Я тоже читал эту книгу, опупенная, знаешь конец? Галактика падёт, все преклонятся перед врагами. А, ты не знал конец, прости. Я жду вторую часть. Ох, какие у тебя шторы, надо себе похожие прикупить. Чего штаны на полу валяются? Давай подниму, сложу. Эти декоративные подсолнухи чем-то напоминают картину Ван Гога. Чон даже не кричит: – «Брысь от шкафа!» – когда последний бессовестно открывают. – Сколько у тебя одежды, и всё белые футболки с джинсами. В мой шкаф метр на метр точно не поместятся. Хм, надо ещё шкаф. – Тэхён, не слишком ли поспешно? – А чего тянуть? Ты любишь меня, я люблю тебя, – оккупирует стеллаж; омега неловко поправляет свои волосы. – Это же статуэтки супергероев! Коллекционируешь? – По-детски, да? – Плевать, я обожаю Тони Старка и Человека-паука. – У меня есть игрушки с ними на приставке. – Шутишь?! – крутанулся на соулмейта, ошалело вылупившись. – Я как в институте стал учиться, напрочь забыл, что такое приставка. Может, сыграем во что-нибудь? Против жалостной моськи собачки не попрёшь. Альфа надевал кроссовки, точно под похоронный марш, полный печали и скорби. Ещё не ушёл, а уже успел прокрутить всё лентой воспоминаний и соскучиться. – Тебе надо отдохнуть, – присаживается на корточки, непозволительно умещая руки на Чонгуковых коленях. Сам Чонгук не против чисто потому, что не чувствует их, пусть лапает на здоровье. – Я не устал, – улыбается искренне. – Было весело, спасибо, хён. – Хён? – шутливо поигрывает густыми бровями, умиляясь застенчивому взгляду. – Когда встретимся? У тебя часто родителей дома нет? – Сегодня в магазин поехали, так каждый день кто-то со мной, – рассыпается в карей радужке напротив. – Тогда я звонить буду, угу? Только не игнорируй. – Уже и не смогу. Тэхён усмехается, самозабвенно жуёт губу и резво подаётся вперёд, мазнув чмоком по мягкой щеке; от греха отскакивает на пару шагов назад. – Не бей, – прикрывается руками, теряя образ властного доминанта наповал. Чон же чуть-чуть поражён. До остановки пульса где-то. – Ты пользуешься моим положением, – фактом, без упрёка или подтекста, скорее наоборот – впервые инвалидность представляется приятной. – И я бы с радостью попользовался ещё. – Обойдёшься. Твой лимит закончен, пополни баланс. – Ах, ты уже начинаешь грести с меня деньги? Мы ещё даже не обручились. – Дурак, – смеётся звонко, а Ким подхватывает, сливая в общий хохот. – Ладно, врежь мне, – наклоняется в угол девяноста градусов, подставляясь с зажмуренными веками. Ему мстят за щелбан щелбаном, поясняя: – Не буду я тебя бить. Идея врезается в череп, Тэхён же, подчиняясь ей, врезается в маленький носик, снова бессовестно слюнявя. – А стоило бы, – телепортируется к двери, всерьёз опасаясь огрести. – ... – приложил тыльную сторону ладони к обожжённому месту, излучая недовольство вкупе со смиренностью. – Ну у меня в лимите вона оставалась, надо было потратить, – как неловкое оправдание. – Теперь ты в минусе, выбираться долго придётся, – строго вещают в ответ. Тэхён в секунду и дуется, и гаденько пялится: – Спорим, не долго? – а-ля ты не устоишь против моей природной харизмы. Нет, никто спорить не собирается, ибо, простите, Гук уверен, что, если бы он мог стоять, он бы не устоял. В его случае отсидеть бы попробовать, не то этот наглый альфа точно доведёт до парализованного лежачего состояния. *** Первую прогулку официально одобрили только спустя месяц после докучливых завываний родителям омеги и завоевания места доверенного лица, которому можно беспоследственно вручить на сохранность на несколько часиков чадо. На набережной Чонгук не был очень давно, частый гость улицы – не про него. Но когда за спиной находится болтливый соулмейт, то и дело указывающий по сторонам с просьбой заценить вроде как обыкновенный куст или наряд на прохожем с критикой или одобрением, он готов регулярно «выезжать» на свежий воздух, смешанный с многогранным природным запахом альфы. – Сейчас ты пахнешь дождём, – сообщает Чонгук, не удержавшись. – Не нравится? – Очень нравится. Это прикольно. – Что именно? – Дождь под лучами солнца. – Хм... А ты сейчас пахнешь яблоком со шлейфом банана. Это тоже прикольно, потому что у меня во рту вкус обеденной лапши. – Боже... Больше не делай мне комплименты. – ... – Тэхён раскатисто засмеялся, тормозясь и опоясывая руками чужую шею, наклоняясь и укладывая на смольную макушку подбородок. Заметив попытки чуть-чуть приподняться, Тэхён сворачивает ближе к каменному ограждению, чтобы возлюбленный увидел линию горизонта; снова устраивается поудобнее – уже на угловатом плече, уткнувшись носом под линией челюсти. Застыли на несколько вечных минут, пока Гук не накрыл Кимовы кисти своими, вырывая из завесы умиротворения. Чуточку холодные ладони побуждают забеспокоиться и начать подтыкать плед под узкую талию. – Мне не холодно, – спешит убедить. А в ответ смазанно жмутся губами под ухом, продолжая манипуляции и случайно задевая паховую область. Вырывается вздрог. – Тэхён? – зовёт неуверенно, вздрагивая повторно от лёгких покусываний на коже. – Тэхён, перестань, – уходит в бок. Шею неприятно вяжет. Осмелившись повернуться, колеблется мгновение: его пожирают взглядом с вожделением, подтягиваясь вперёд в намерении поцеловать. Чон хочет, даже соглашается, ждёт, но потом трусит: поворачивается обратно на море, поджимая пальцы, спрятанные в рукавах водолазки. Ему ничего не говорят, дарят поцелуй вместо губ в висок да лохматят шапку волос, растрёпывая те воздушным вихрем. – Ещё здесь побудем или дальше? – спокойно интересуется альфа. – Дальше. И коляску послушно берут под контроль, повезя вдоль выложенной плиткой дороги. В зубах еле преодолимое гудение. – Вот тут направо, – полководчески вещает старший. – Ты говорил это на прошлом «направо», даже нет, не так, ты говорил: «Вот тут точно направо». – Ну, это направо уже не такое точное, – бубнит подавленно. – Ладно, где мой навигатор? – лезет в карман, выуживая телефон. Спустя три поворота, спуск вниз по кривой между домами, один узкий переулок и бессмысленное блуждание по району: – Дай мне навигатор. – Не кипишуй, солнце. Я примерно представляю где мы. – Я сказал, дай мне. Родители нас убьют. Мать уже три раза позвонила, отец, кажется, в бешенстве. – Да брось, мы опаздываем всего лишь на-а... – Два часа. – Чёрт. Ты подберёшь мне красивый гроб? – Постараюсь. – Но он же в целости и сохранности, – малолеткой оправдывался Ким, сгорбившись нашкодившим подростком перед злым и страшным взрослым. – Это должно успокоить? Время видел? Я сказал, чтобы ты вернул его в восемь, сейчас пол-одиннадцатого, – взрывался всеобъемлющим гневом отец омеги. – Почему так опоздали? Рисуется воображением, что смачно прилетает кулаком по роже. Откровенно, Тэхёну ссыкотно. – Заблудились. Простите, я виноват, больше такого не повторится. – Конечно, не повторится, потому что ты больше не- – Дорогой, – перебивает женщина, зашедшая на кухню, – прекращай орать, всё хорошо. Тэхён, милый, Гук-и в коридоре ждёт проводить, иди. Возблагодарив святую спасительницу, тот низко кланяется и капитулирует восвояси, всё ещё боясь отхватить тапком или стулом по затылку. Чонгук улыбается при виде истинного, оценивая на наличие повреждений: – А где кровь? Тебе даже нос не сломали? Не похоже на моего папу, – наигранно расстраивается. – Я слышу разочарование в голосе? – хмыком; присел обуться. – Хотел меня отмудоханным? – Хотел боевых ранений. Говорят, они украшают альфу, – с долей восхищения наигранно выдыхает. – После следующей нашей прогулки, когда я снова облажаюсь, сам подставлюсь для ударов, раз уж ты этого так желаешь. Чонгук смеётся кротко, на всякий случай уточняет: – Ты же понимаешь, что я шучу? –… – Тэхён кивает; отворачивает плед с ног под недоуменный взор, пробирается руками за спину, Чонгук думает – прощальные объятия, обхватывая чужую шею, и вонзается сильнее, когда его поднимают с кресла, крепко держа, прижимая к груди. У обоих зашкаливают сердца. – Прости за испорченную прогулку, – вполголоса для атмосферы. – За испорченную? Чем это, а? – затаивается у Тэхёновой шеи, чувствуя перекочевавшие с талии на ягодицы ладони, оказывающие большую поддержку, висеть самому действительно стало легче. Словом, Чонгук не против совсем, пусть и сбит откровенными посягательствами за день. – Моим топографическим кретинизмом, – тихо ликует, что его не послали на ближайший год. – Мне всё понравилось, честно. Было весело, хён. Когда ты чуть не опрокинул коляску, а вместе с ней меня – в том числе, – широко улыбается, пуляя на пол счастливые искры из глаз, чего из-за положения не может увидеть Ким. – Мы же не скажем об этом твоим родителям? – Если будешь плохо себя вести, знай, я все твои делишки поведаю. – Вот так вот, да? – сотрясается в смешке, подкидывая свой бесценный груз за половинки повыше. – Я завтра работаю, не получится встретиться. – А послезавтра? – Тоже, но постараюсь уйти пораньше. Мама Чонгука бесшумно появляется из-за угла, за ней муж, тут же узревший непозволительную деталь и демонстративно перечеркнувший по горлу с шипением неразборчивой угрозы для парня сына. Тот сглатывает и перемещает ладони обратно на омежью талию, предсказывая скорую смерть. – Жаль. – Ты расстроился? Не расстраивайся, слышишь? Ну? Чего ты? – для приободрения быстро проходится по Чоновым рёбрам, щекоча и на пару секунд оставляя держаться без помощи. Звонкий хохот смягчает даже суровую маску главы семейства. – Я, как всегда, позвоню, – умещает соулмейта обратно на коляску, не забыв укрыть пледом, и нежно клюёт между бровей, прежде чем склониться перед родителями и уйти. *** – Не ёрзай, – серьёзно припечатывает Тэхён. – Мешаешь смотреть. Между ног послушно затихают, облокачиваясь макушкой на плечо. Чонгук обожает подобно лежать на своей паре под сцены какого-нибудь фильма, хотя волнует далеко не фильм, а человек впритык к тебе, дышащий в ухо. Хоть они не в первый раз устраивают марафон кино и застывают подолгу в таком положении, мурашки не изменяют себе – периодично выскакивают. И вдруг альфу припекает поговорить. – Гук-и, а, – умеренно тянет гласную, с трепетом проводит по худым ляжкам, ощупывая, – ты совсем их не чувствуешь? Неожиданно. – Чувствую, – давит из себя смущённое. – Не все нервные стволы погибли. Колени я не чувствую, чуть выше что-то ощущаю, на середине уже полноценная чувствительность. Где-то здесь, – тыкает пальцем. Ему молчат, и омега снова переключается на экран. А старший задумался о своём, втянул в ноздри побольше аромата у смольных волос и опустил руки обратно на ляжки, ведя ими вверх. – Чувствуешь? – надавливает, взращивая интимность момента, надавливает и на ширинку, уловив слабое «угу»; забирается языком в ушко, мимолётно вылизывая впадинки, стремительно переключается на шею. – Тэхён, – низко, томно, приглушённо. Тот не лапает боле, смирительно держится за пояс Чонгуковых джинс, вытворяя откровенные надругательства в другом месте. Ему не препятствуют, напротив – подставляют губы для поцелуя, в который поглощают. – Тэхён, – сквозь, пропущенно, заранее мимо. Выбираясь из-под возлюбленного и заваливая его на подушки, орудовала не столько страсть, сколько собственнические мотивы: нависает сплошной ловушкой, ещё раз предварительно глубоко целует, прежде чем под наваждением вонзиться зубами, клеймя меткой. У младшего вселенная перед глазами, но он отказывается, утопая под Тэхёном и для Тэхёна. Жжение пронизывающее и боль, беззвучный выкрик и цветные точки за зажмуренными веками, срастание в единое целое между телами и клятва в вечной верности. Кровь смазанная, состояние аморфное, бессилие некое, отпечаток зубов яркий, свежий, не по коже, по сердцу. – Я тебя люблю, – признаются хриплым басом, взбудораживая каждую живую клеточку. У альфы рот в крови – устрашающе, глаза заведённые, полыхающие, вразрез взгляд добрый, заманивающий, и запах теперь какой-то не такой, с привкусом инородного, оседающего в носоглотке – признак занятости. – Я тебя тоже... Теперь отец точно тебя прибьёт. *** Сложно бывает одному без Кима в его квартире, пусть та и однокомнатная. Когда ты инвалид – вообще многое сложно, однако никто не жалуется, дожидаясь предназначенного после учёбы. Чон здесь уже третью неделю, почти месяц, считай привык. Долежит этот год дома и тоже восстановится в университете. Сейчас же берёт планшет, заходит в социальную сеть и строчит сообщение Тэхёну, благо одумывается, посудив не отвлекать, есть же друзья, им мозги и понервирует. – Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть, трид- – Охнетябольшенемогу, – капризно воет Ким скороговоркой, падая на грудь после адских отжиманий. Это третий круг тренировки. – ... – Чонгук лежит поперёк кровати, на самом краю сложив руки, на них подбородок, и улыбается непринуждённо, наблюдая за страданиями своего парня на полу. – Ты же будешь любить меня дряхлым слабаком? – слизывает над верхней губой солёный пот, которым, впрочем, залито всё лицо. – Буду, – без паузы. – Тебе не обязательно качаться для меня. Я многое могу сам и уж тем более не требую носить себя на руках. – Кто сказал, что это лишь для тебя? – приподнимается на локтях, шебурша пятернёй сосульки мокрой чёлки. – Я альфа, я должен быть накаченным самцом с восемью кубиками пресса. – Хён, у тебя только два и то еле просвечивают. – А ну цыц, мелочь! – показушно вздёргивает голову в горделивом жесте, обиженно дует щёки. – ... – ему смеются, затем начинают ковырять пальцем одеяло, поникнув и мысленно отстранившись. – Тэхён. – М? – Я давно обсудить эту тему хотел. У меня же цикл течек сбился после аварии, приостановился на время. Врач сказал, это восстановится, когда организм в себя придёт. Так вот, я хочу, я бы хотел, когда придёт, чтобы ты... рядом был. – Конечно, солнце, что за вопросы. Я и в аптеку тогда зайду на днях, болеутоляющие куплю и всё, что потребуется. – Нет, ты не понял. Рядом – в другом смысле. Если ты хочешь. – ... – у Тэхёна неверие чёрным по белому. – Ты точно готов? Думаешь, можно? – Да... Точнее, попробуем. Ты согласен? – Безоговорочно, – подползает на четвереньках, чмокая в уже приоткрытые для него губы. И совершенно неважно, насколько будущий бодибилдер гигиеничный. Дрочка в душе – прекрасно. Прекрасней, когда тебя от неё скоро освободят. *** – Тэхён, приезжай, пожалуйста. После этого надрывного шёпота в трубку альфа сорвался из офиса, напрочь позабыв о недоделанном отчёте и вообще обо всём. Что-то случилось. Что-то с Чонгуком. У Тэхёна нервные клетки активируются и зашкаливают, переправляя энергию вместе с выпускаемым, как на конвейере, адреналином в ноги, чтобы дойти до дома не за двадцать минут, а добежать за пять. Уже у порога он долбится дятлом в замочную скважину, промахиваясь ключом из-за трясущихся рук; горло неприятно дерёт, ещё и в череп поролон забивается, лишая адекватных мыслей, синхронно в трахею рвётся потоком вязко-сладкий запах с примесью кислинки, отдалённо напоминая фирму конфет детства. Прошибает насквозь. – Чонгук-и! – зовёт громко, небрежно стягивая ботинки; преодолевает короткий коридор и, завернув за угол, застаёт любимого, вытянувшегося на кровати вниз лицом. – Малыш, – голос против воли понижается; Тэхён понимает проблему по расфокусированно-заплаканному взгляду, который на него направляют, и по руке под животом. Забравшись на краешек, успокаивающе мажет по макушке, одновременно с этим зажимая свой нос. – Потерпи, солнце. Я сейчас принесу таблетки, станет легче. Чонгук протестующе схапывает за запястье, опирается на один локоть и переваливается на спину, хватает пожёстче, дабы наверняка. – Мы же договорились, – выдыхает вперемешку с упрёком, тайно обижаясь, что его, кажется, собрались нагло кинуть и предоставить с течкой справляться самому. Старший молчит, тогда Чонгук решает действовать, цепляясь за шею и завлекая в грязный поцелуй, вынуждая нависнуть сверху с расставленными по обе стороны от головы руками. Язык вольно проникает в полость, вылизывая по правилам доминирования. Тэхёну остаётся лишь удивляться дерзкому напору и включаться в происходящее отвоёвывать ведущую роль. – Ты уверен? – отрываясь на считанный миллиметр. Сущность рвётся к податливому омеге, но всё ещё блокируется здравым смыслом и осторожностью. Чонгук кивает, беззвучно прося уже поторопиться. Ким не может похвастаться железной выделкой, потому окончательно наваливается на тростиночное тельце, впечатываясь обратно в губы со стуком столкнувшихся зубов: пробирается глубоко и почти в глотку, схватывая мычание за мычанием, и, дразнясь, кусается. Ладони рандомно шарят вдоль, наискосок и поперёк, запечатлевая в памяти осязания бугристые рёбра, проваливающийся животик, окаменелости сосков через толстовку и в целом любое-любое. Младший ощутимо растекается под любопытством партнёра, до свёртывания в паху – стоило повторить исследование непосредственно под кофтой, добравшись нетерпеливостью до гладкой кожи. Чон, не отставая и не теряясь, скользит по мышцам плеч, перебираясь на выпирающие лопатки, про себя сравнивая Тэхёна со скалой – надёжной, несокрушимой, вечной. Дёргает рубашку, выправляя из-за пояса рабочих брюк, целеустремлённо проходясь подушечками пальцев по ремню и с обезумевшим сердцем — в такт Тэхёновому — накрывая бугорок под ширинкой. Неловкость притесняет даже похоть, оживлённо орудующую в заднице. – Не спеши, – пускают слова в чужое ухо, убирая прыткую руку с сокровенного, переплетая в общий замок у вспотевшего виска. Чонгук пытается не заостряться на зуде, погружаясь в посасывающие звуки создаваемых на ключицах засосах. Альфа защекотал воздушными чмоками метку – позвонки вскинулись вверх, прижимая к стальной груди без пробелов. Когда зубы вошли в свои зажившие следы, как бы клеймя повторно, болевой узел стянулся прочнее; Чонгук заёрзал, поскуливая. Тэхён выпрямился, усевшись — не всем весом — на парализованных бёдрах, притянул к себе и, придерживая, помог избавиться от красной кофты, бережно опуская обратно на матрас. Свободные джинсы с перепачканным естественной смазкой бельём скользят легко, открывая соблазнительный простор худых ног. Стянув их со ступней, отшвырнул в секундный полёт на пол лишним звено; поднялся, неотрывно рассматривая предназначенного, попутно освобождаясь и сам из сковывающей ткани. Стеснение поджало хвост, Чонгук поджал ягодицы, исподлобья наблюдая за представшим перед ним обнажённым Тэхёном с расправленными плечами, дико-сумасшедшим огоньком в глазах, пожирающей аурой, сносящим мосты неописуемым запахом и охрененной жопой, виляния которой исполнил по пути к комоду. Омегу рвёт внутри, он жаждет пуститься вдогонку, но, сколько бы непристойное не транслировалось в мозгу, в реальности не способен и шагнуть, подкатываться на коляске не очень эротично, знаете ли, потому он изнывающе ждёт, не без усилий широко раскрывая свои ноги в очевидном приглашении. Ощущает вязкое, сгустком вытекшее на одеяло, спровоцировав новый мученический приступ в промежности и сокращение давно готовых к растяжке мышц. Жмурится, думая, что глупо, наверное, краснеть, не раз ведь был голым перед Тэхёном, когда требовалась поддержка в душе. Да не прикажешь никак лбу не потеть, а кистям не трястись. Таким открытым он ещё не был никогда. Старший наконец разворачивается и едва не роняет презервативы, смазку и слюни из-за развратной картины с разведёнными коленями, предоставляющими вид на липкие поблёскивающие половинки, яички и маленький член со взбухшей тёмно-розовой головкой. Невыносимо. Рассудок выносят в смирительной рубашке, загружают в машину, а хозяин только и рад, мол, передай пламенный привет моей выдержке, аривидерчи, не возвращайтесь! Тэхён вполне вовремя подкрадывается, угрозой произнося: – Убери, – устраивается между, намекая на Чонгуковы пальцы, собравшиеся погрузиться в тесноту. – Я всё сделаю, лежи смирно, солнце, – ведёт по впадинкам близко к мошонке, вызывая восстание мурашек-пупырок. Бесплатное представление не заказывал. – Я и так всего лишь лежу. Тебе скучно со мной, – неловко отводит взор, в кулаках комкая простынь. Ким давит на живот, поглаживая, не задевая эрекцию, покручивает лобковые волоски; спину снова подбрасывает под воспалённый стон. Тэхён увлечённо продолжает очерчивать холмики тазовых косточек, издевательски царапает до краснеющих разводов; поощрением вылетел ещё один жалобный писк. Им обоим отлично известно, что с «потерей» ног многократно усилилась чувствительность всего остального тела. – Глупый. Такой твой вид ничуть не скучный, вне зависимости – делаешь что-то или нет. – ... – может, и хочет возразить, да проглатывает язык: контур ануса обводят и проникают в чавкнувшее нутро до костяшки, затем почти вынимают и, несмотря на сжавшийся проход, продолжают поступательные манипуляции. Тэхён засматривается на омежий член, с трудом игнорируя свой. Тот аккуратный и милый, под стать для омеги. Откровенно, альфу всегда умилял факт, что у тех длина от природы меньше. Запахи сходят в круговорот, создавая будоражащий микс из феромонов. На втором пальце Чонгук требует поцелуя, утягивая на себя. Сбиваются в кучку вспышки лёгкой боли. Тэхён обсасывает миллиметры часто вздымающейся груди, особенно изнывающие соски, щедро надрачивая своему любимому и усердно растягивая пальцами. С утробным рыком по прошествии приличного времени сдаётся, нашаривая затерявшиеся в сбившихся складках презерватив и смазку: течёт его мальчик прилично, однако сократить количество слёз до незначительных слезинок – долг номер один, потому с невыносимым наслаждением обволакивает член в резине и в прозрачном геле. – Не холодно? – вопрос из-за крайнего возбуждения выходит маньячным, будто в чёртовых ужастиках хрип убийцы в темноте. – Издеваешься? – не в состоянии даже иронично выгнуть брови. Если бы не инвалидность, он бы давно уже оседлал медлительного партнёра с галочкой повышенной заботливости. Приятно, конечно, да не сейчас. А Ким не имеет права на ошибку, Чонгуку категорически нельзя заболеть, развалился здесь, поглядите-ка, в чём мама родила! Встаёт с кровати, притягивает показушно цокнувшего парня, поднимает, чтобы тот повис на плечах, притеревшись пах к паху; помогает не упасть, придерживая за страдальческий и никак не дождущийся зад, пока откидывал одеяло в сторону и укладывал, точно ребёнка, на матрас. Такого себе ребёнка, хах, с искушённым дьявольщиной взглядом и молебны начать шёпотом. Раздвинув лодыжки, накинув до шеи одеяло, Ким наконец опустился, плюща хрупкие кости и входя осторожностью, флегматичностью. Заполненность воспринимается не сразу, перевести дух уделяют минутку, последующие толчки неразборчивые и граничащие напополам, «напополам» быстро сползает на нет, когда чаша весов с удовольствием перевешивает. Внутренняя сущность затрепетала под настойчивостью скалящегося сверху альфы. Бразды контроля срываются, Тэхён позволяет себе ослабить рассудок, вколачиваясь в сладко кричащего Чонгука. Влага в уголках его глаз перестаёт пугать, тормоза признаются неисправными и ремонту не подлежащими. Темп скачет, не поддаётся, теряется. Намертво вцепившись в бёдра, помогал двигаться навстречу, ткнувшись лбом в подушку. Температура зашкаливала, по нездоровым оценкам – не меньше ста градусов, иначе не объяснить льющийся щедро пот. Тэхён ведущий и Тэхён выжимает из себя всё, Чонгук же царапается и скулит, безоговорочно принимая всё, что ему с любовью дают. Метка горит и жжётся, въедаясь сквозь мягкие ткани сильнее, дальше, глубже, прямо как соулмейт, только в ином месте. Тупое сравнение, особо некогда об этом думать, если ты сдвинулся к изголовью, почти стукаясь головой об деревяшку. Некогда думать ещё и потому, что при каждом попадании по простате рикошетит в поясницу, последняя постоянно норовит сломаться, подобные нагрузки в принципе запрещены для позвоночника. Не сегодня. Не сейчас. Плевать. Чонгук неконтролируемо вплетается в русые волосы, мокрые от корней, ни слова протеста не произнося, когда Ким замирает, гоняя кислород похлеще спасшегося задыхающегося. – Ты нормально? – громко сглатывает, отрывая лицо посмотреть на чужое. – В спине не больно? – губами по щеке, преданно ластясь под ладонь, которая неторопливо перебирала его кудри. – Всё хорошо, – блаженно, с улыбкой. Тэхён берёт снова страстным французским, возобновляя их «колыбельную», капельку раскачивающую кровать. Простой вывод: в помойку гантели, спортом лучше заниматься, занимаясь сексом, никогда так не прорабатывались все группы мышц за раз. Передышка дала выброс энергии, Тэхёну – да, Гуку – нет. Последний слишком выдохся, чем воспользовалась накатившая разрядка, ознаменовавшаяся запрокинутым подбородком и струёй спермы по животам. Старший глухо стонет: стенки ануса приятно сжали теснотой, лишая возросшего запала. Несколько махов вперёд-назад скрутили до зуда яйца, ещё несколько выбили напрочь все силы, ещё парочку одержали победу крышесносным оргазмом. Боясь раздавить, переполз направо, снимая, завязывая и откидывая на пол контрацептив, выкинет попозже. Высушенно плюхнувшись амёбой, притянул на грудь омегу, закидывая его ногу на свои. – Не холодно? – Опять? Я горю. Особенно жопа. Тэхён усмехается, крепко обнимая и всё же накрывая их получше свалявшимся одеялом. *** – Чонгук, я позвонил твоим родителям, пригласил на ужин. – С чего вдруг? Соскучился по моему отцу? – Говоря об отцах. Я и своему позвонил, – истеричная заминка, – пригласил на ужин. – Ты хочешь их познакомить? – Я хочу больше свидетелей, когда буду делать тебе предложение. Так есть ноль целых хрен десятых шанса выжить, ведь твой батя точно приступит душить на месте. У меня до сих пор челюсть похрустывает после того, как он узнал о поставленной метке. – ... Предложение?