***
Глеб чувствовал себя, мягко говоря, хуево. И виновато было вовсе не похмелье, хотя и оно тоже. На тумбочке рядом стояла бутылка воды и пара таблеток. Марина положила. Оглядывается, замечая, что за каким-то хуем он не дома, а у Кондратьевой. Садится на кровати, разлохмачивая волосы, когда в проеме замечает девушку. Она тянет улыбку, идет совсем мягко, но мимо него. — С утречком, — шатенка подходит к зеркалу, доставая тюбики. — Ага. Сколько время? — жмет на виски, пытаясь сконцентрироваться на ее мягком голосе. — Без двадцати четыре. Ты сегодня поздно проснулся, — Глеб не видит, а Марина почти выдавливает из себя обычный голос, не дрожащий. И тихо выругивается на руки, что совершенно не справляются со своей работой. Глеб поднимает взгляд. Он себя настолько паршиво не чувствовал давно. Ему даже смотреть на себя было противно, после вчерашнего поступка. Надо же было, блять, переспать с бывшей. Пиздец. Но вот одного он уж точно не понимал. Почему Марина ничего не чувствует? Неужели ей так спокойно после своей измены? Ебаная сука. — Куда-то собираешься? — переводит взгляд на нее, внимательно вглядываясь в движения. Он ведь хотел просто хотел увидеть, что ведет она себя также как и ранее. Но нет. Руки тряслись, из-за чего, она, чуть психуя, опять смыла стрелку, губы дрожали, а глаза были чересчур красными, и, казалось, будто в них блестели слезы. — Да. Я сегодня проспала универ, поэтому хотела бы переписать лекции. Договорилась встретиться с девочками в кафе, — а голос был ровный, без запинок, как обычно. Она выложила ему все свои планы и, наконец, улыбнулась, когда получилась нормальная стрелка. — Ты чем планируешь заняться? — Ничем. Я, по-моему, чуток перепил вчера. Поеду домой и буду весь день смотреть телевизор. Ты во сколько придешь? Она уже была в гардеробе, выбирая себе наряд. Не замудряясь, достала спортивные штаны, белую футболку, и когда вылезла оттуда, еще раз переспросила, что он сказал. — Я… Ну, не знаю. Часов в восемь, может, девять, как выйдет, — она пожала плечами, натягивая на ноги белые кроссовки. Он кивнул, и чуть скомкано улыбнулся, когда она посмотрела в его сторону. Марина, потянувшись, чмокнула его в щеку, а когда вышла с комнаты, закинула в рот леденец, чтобы не чувствовать этой явной неприязни с обоих сторон. Мда… Как же быстро у них отношения испортились. Накинув джинсовку на плечи, Марина вышла, хлопнув дверью. Оказавшись внизу, девушка засунула беспроводные наушники в уши и пошла гулять по городу, размышляя, нахуя ей все это сдалось. Да, она наврала Глебу, что идет переписывать лекцию, ведь — к черту она ей сдалась? Учиться-то она хорошо. Так что до этого сейчас совершенно нет дела. Главное — покопаться в себе.***
Спать рядом с ним стало невыносимо. Как только блондин проваливался в сон, Марина аккуратно выпутывалась из плена его рук, стараясь не разбудить при этом, и шла вниз, на его бежевый диван. Когда они были у нее, попросту терялась в одной из спален своей огромной квартиры, в которой она ночевала все чаще. Стало так противно. Он этими самыми руками, в которых раньше она была готова укрыться ото всех бед, касался ее. Гладил тело, зарывался в волосы, а может и того хуже. Его губы касались ее губ. Она не плакала, нет. После того случая — больше нет. Пока душу раздирала лишь тупая боль и обида, когда он старался сделать вид, что все, как и прежде. Она и сама занималась точно тем же. Скрипя зубами молчала, выла в подушку вечерами, пока никто не видит. Но не проронив ни единой слезинки. Когда попытался поцеловать, пришлось отмахнуться из-за «нечищеных зубов», несмотря на то, что был вечер, и, в принципе, она только недавно начала жевать жвачку. А когда уж речь зашла о сексе, Марине пришлось бежать в туалет, и ее вырвало. Что уж говорить, даже от его прикосновений ее ворочало. Это пришлось отложить. Все две недели отмахивалась на плохое самочувствие. В универе подруга пыталась разговорить ее: спрашивала, что случилось, все ли нормально и как она себя чувствует. Но ничего не получалось, Марина все также упорно молчала, потихоньку закрываясь в себе. Сердце с каждым днем трескалось все больше, большими осколками впиваясь в другие органы. Стеклянные медные глаза больше не светились задорным блеском, в них не было того былого счастья. Уют, домашняя атмосфера и легкость, что раньше каждый ощущал рядом с ней, мгновенно испарилось. Было тяжело не то, что находится рядом — смотреть на нее. Под глазами залегли тени (прятать это все тональником Марина устала), скулы выделялись еще больше, а цвет глаз, будто заметно потемнел. Искусанные губы кровоточили раз от раза, так что фраза: «у тебя с губы кровь стекает» стала обыденностью. Марина отгородилась ото всех, продолжая находится рядом, но лишь физически, духовно она витала где-то в мыслях. Она выполняла привычные действия. И вроде бы даже ничего не изменилось, она ведь осталась все той же. Но для людей, что слишком близко ее знали — изменения были чересчур очевидны. Что-то с громким треском сломалось.