chloroform

Он сидел со скучающим видом, подперев ладонями голову. Что-то было не так. С прошлой «вылазки» не было ничего. Сущая пустота и глупый страх. Раньше Пеннивайзу это не казалось настолько важным, всеобъемлющим. Детские слезы и кровь, пропитанная страхом несформировавшейся личности, были яркими, настоящими, живыми. Они отрезвляли, делали его неконтролируемым зверем. Но девочка, сидящая перед ним, уже целую неделю не приносила никакого удовольствия. Её кровь горчила, её плоть была на вкус как прелые листья и гнилые яблоки, её страх был ненастоящим. Не таким как он привык его видеть или чувствовать. Не то чтобы малышка Лейси его правда заинтересовала или была в чём-то особенной. Скорее просто жалкой. А ещё невероятно глупой. Она рыдала целыми днями, звала брата и кричала. Даже стены пропитались её визгами, но она только сорвала голосовые связки и теперь почти что шипела сквозь слезы. С Лейси он играл целую неделю, что было почти что рекордом среди этих тысяч незапоминающихся имен, лиц и дат. В первый же день, когда он встретил её на ярмарке и предложил белую сахарную вату, она лучисто улыбалась весь вечер. Это неимоверно бесило. Позитивные эмоции вызывали в нём отвращение столь же острое как и собственноручная слабость. Он не мог понять что именно было не так. Лейси попыталась сбежать. Вот тогда Пеннивайз получил отдалённое наслаждение. Нога девочки попала в медвежий капкан, оставленный им, и переломал её кость с громким хрустом. Как же она тогда боялась. Её страх был везде, неповторимый запах стягивался жгучим сгустком где-то внутри грудной клетки и медленно оседал. Её кровь хлестала и остывала на морозном воздухе, покрывая остатки липкой сахарной ваты и коробочки из-под попкорна. — Скажи, Лейси, ты охотник или жертва? Облик её отца Пеннивайзу не нравился. Каждый раз, когда обретаешь чужую форму, ты полностью погружаешься в неё, но она налипает на тебя как промокшая одежда и жутко мешает. Она некомфортная ровно до того момента, пока не приносит результат. Отец девочки был охотником. И он очень разочаровался, когда бедняжка не смогла застрелить оленя в лесу. Лейси сжимала липкими от пота пальцами курок и тряслась. Сплошное разочарование для такого человека. Он откопал её самый потаённый страх, использовал его и надавил на больное место, чтобы лишить надежды. Он перевоплотился в её брата и целую ночь просидел, гладя её ярко-рыжие лохматые волосы, спутанные с листьями и засохшей травой. Пеннивайз отметил, что отчаянная надежда на спасение всегда пропитана недоверием. И ему это понравилось. — Закрой глаза, Лейси. И не открывай пока я не скажу. Она молчала, а от погружения в её воспоминания кровь застывала в жилах, в висках пульсировало, а кожа покрывалась мурашками. Её брат, Патрик, был насильником, социопатом. Он сделал из неё женщину. И только после этого Пеннивайз понял. Лейси не была ребёнком. В этом и была проблема. Он хотел покончить с этой дурочкой как можно быстрее. Но не получил всего сполна. — Ты же знаешь, что не должна никогда смотреть. Как только Пеннивайз вернул свою изначальную форму, она почувствовала. Её лицо, покрытое веснушками сразу же исказилось. Лейси была уродливой, даже на спине и позвоночнике покрыта россыпью родинок и веснушек. Волосы кричащего рыжего цвета, а не медового или с оттенком медного, глаза тусклые и непримечательные, слишком близко посаженные. Острые коленки, неуклюжие движения. Она полнилась всеми этими недостатками и ещё больше раздражала. Её кожа была твёрдой и скользила под зубами, вместо того чтобы мягко поддаться под напором клыков, пропустив на язык новую порцию горячей и сочной крови. Она попыталась вырваться, тем самым разодрав руку от запястья до предплечья. Росчерк будто бритвой. И это был конец. Пеннивайз видел, как жизнь медленно угасла под его пальцами. И не отпускал её до того момента, пока сердце не перестало стучать. Так и нашли Лейси Хокстеттер. С переломанной ногой и вывернутыми наизнанку внутренностями. Её худое лицо осунулось, руки и ноги покрылись кричащими фиолетовыми и жёлто-зелеными пятнами. Но они не были съедены, как в предыдущих случаях. Просто выпотрошены. Полицейские, первые из прибывших, почти через несколько дней перевелись в другой участок или отказались от дела. А Пеннивайзу всё так же не нравился вкус. Он сам был удивлён, когда выбросил тело, вдоволь не насытившись. Но это было гадко, противно. Он терялся в этом чувстве беспомощности, его естество голодало и просило пищи.

***

— Каннибал-насильник снующий поблизости — вот что нужно нормальному среднестатистическому подростку в выпускной год. А что? Теперь все хотят нормально сдать экзамены чтобы просто свалить отсюда. Вот оно — повышение трудоспособности и уровня развития населения. — Браво, Ричи, как всегда остроумно. Эдди Каспбрак читал статью в еженедельной газете, пролистывая одновременно страницы из учебника по биологии. Он правда старался не обращать внимания на Тозиера, но у этого парня было просто поистине магическое свойство раздражать и отвлекать своими неуместными фразами. Сколько Эдди себя помнил, Ричи был немного странным, но к всеобщему удивлению довольно сообразительным. Эдди недоумевал от такой вселенской несправедливости. Ему самому приходилось почти целый вечер сидеть над конспектами, когда Ричи только благодаря интуиции сдавал все тесты или сходу импровизируя довольно-таки точно отвечал на вопросы. Он был ярким, веселым и настоящим. Никаких предрассудков или морали, сплошной хаос и беззаботные улыбки. — Ну правда, Эдс. Эти писаки только и могут что высасывать из всей этой истории как можно больше грязи, а копы тем временем не делают ровным счётом ничего. Меня это раздражает. Я лишь говорю то, что думаю. Не ёрничай. — Ты всегда говоришь, что думаешь. А ещё мешаешь мне подготовиться к зачёту. Так что будь добр… заткнись хоть на минутку. Дождись Стэна. К Биллу лучше не лезь, слышишь? И даже не заговаривай при нём об этом. Год уже прошёл, а этого ублюдка до сих пор не поймали. Ему и без этого забот хватает. Сама строгость и предвзятость. Ему всё нужно было усложнять и делать из маленькой огромнейшую проблему или выставлять его дураком, будто он сам не понимал элементарного. И если в детстве он просто пищал и цитировал свою мамку, то теперь нахватался этих умных словечек из своих энциклопедий и жутко раздражал. Просто до покалывания в кончиках пальцев, до дрожи в коленках. Они часто цеплялись друг к другу ни из-за чего. Ричи понимал что в большинстве случаев виной тому были его длинный язык и ужасные манеры, но никак не мог признать свою неправоту. А Эдди… Эдди оставался собой. Маменьким сынком, заучкой, неспособным пойти на компромисс. Ведь он был прав. — Королева драмы, — фыркнул Ричи и отвернулся. Но он всегда слушал. Сам до сих пор не понимая почему. А через минуту его уже дергали за рукав цветастой рубашки, протягивая его любимую клубничную жвачку. Эдди называл их «примирительными». И ни за что не признался бы Тозиеру в том, что он покупает их только для таких вот случаев. Он ненавидел приторный вкус этой липкой субстанции, и ещё больше ненавидел как Ричи лопал огромные розовые пузыри прямо у него перед носом. Но ответная улыбка Тозиера того стоила. — Правда, Ричи. Давай закроем эту тему и будем вести себя как можно более естественно. Билл ненавидит, когда его жалеют, а твои недовольства по поводу поимки педофила, убившего его брата — не самый лучший способ показать отчуждённость. Надеюсь, это понятно. — Во-первых, этот парень не педофил. Не было найдено никаких следов сексуального насилия, только физическое. Во-вторых… Да понял я, понял. Молчу. Он правда замолчал. Почти что на минуту. Кажется, это новый рекорд. Эдди пришлось смириться. Его лучший друг был воплощением бесконечной искристой заботы и хаотичных мыслей, странных идей и лучистых улыбок. Клубничные жвачки, апельсиновый сок, тетради, разрисованные разноцветными ручками, очки, которые делали его похожим на пигалицу, яркие рубашки, царапины на коленях и вечный неуместный поток слов. Он был невыносим, но в то же время потрясающе очаровательным. И Эдди пока не знал, что стоит делать с этим умозаключением. — Эдс? Что-то случилось? Каспбрак был отстраненным. И всегда скрытным. От него пахло медикаментами и лёгким беспокойством. Идеально выглаженные футболки с рисунками любимых супергероев, плакаты на стенах и пластинки с любимыми группами. Аккуратный и чистоплотный, идеальный во всех своих проявлениях. Гордость учителей и родителей, не всеобщий любимчик, но и не зазнайка. В нём всегда была эта убийственная спокойность и заботливость, на него можно было положиться. Но он не умел выражать свои чувства. В плане отношений или общения с людьми он был полным профаном. И до сих пор было непонятно… почему эти вообще двое общаются? — Да. Я просто думаю о Билле. Его уже долго нет. Обычно он не опаздывает, — почти скороговоркой произносит он. Ричи делает вид, что не замечает очаровательный лихорадочный румянец на его щеках. — Расслабься. Стэна и Бев тоже пока нет, — отвечает Ричи, наспех проглатывая остатки сендвича. — Твой рацион просто поражает. Не пробовал есть что-то кроме помидоров и листьев салата между двух засохших кусков хлеба? Я не удивлюсь, если в скором времени ты получишь язву. — Не знал бы тебя, подумал бы, что заботишься. Да, определённо, его ярко-красные щёки вызывали в Ричи необъяснимое чувство теплоты, и он едва удержался, чтобы не улыбнуться, только сильно прикусил щеку изнутри и неопределённо хмыкнул.

***

Билл Денбро разбил чашку с горячим кофе, разлив его на паркет. Только громкий стук разбившихся осколков заставил его очнуться и резко встрепенуться. Мальчишку трясло. Голубые глаза судорожно смотрели по сторонам, а поток липких мурашек по позвоночнику резко прошелся холодком и заставил вздрогнуть. Он еле заметно всхлипнул и попытался сфокусировать взгляд на чём-то. Очередной кошмар и третья ночь без сна. Последний раз Билл чувствовал себя так паршиво только год назад. Хотя, кого нужно обманывать. С каждым новым объявлением в газете он возвращался к этому моменту, картинка прокручивалась в голове и останавливалась прямо перед зрачками, не желая уходить. Он видел сияющие улыбки детей из объявлений. Большинство из них он даже знал. Сегодня ему снилась Лейси Хокстеттер. Её отсутствующий взгляд, выеденная личинками и жуками кожа возле подбородка и на переносице. Она была гнилой, неестественной, мёртвой. Будто он заранее знал, когда найдут девочку и напишут об этом в газетах. — Что случилось? Отец наверняка уже видел. Возможно, даже собирался сказать. За последние несколько месяцев он постарел лет на пять: еле заметные морщины на его лице осунулись и проявлялись каждый раз, когда напрягалась челюсть, губы сжались в тонкую полоску, искривились почти что в злобном оскале, глаза потускнели и в них плескалась почти что вечная безнадёга. Они с матерью перестали верить, искать, хотя тело Джорджи было единственным не найденным. Это было «идеей фикс» Билла, навязчивой манией, которая ему не давала спокойно дышать каждую ночь. Он получал нехилую трёпку каждый раз, как пытался об этом заговорить и со временем понял, что им так легче. Но было ли легче Джорджи? Билл был уверен, что он жив. Денбро почти сходил с ума каждый раз, когда слышал лихорадочный и испуганный шёпот прямо возле уха. Это был крик, мольба о помощи, и он не понимал, терялся в догадках, но продолжал молчать. Его бы просто приняли за сумасшедшего, больного, психа. Он уже и сам так думал. Это было ненормально. Нужно смириться, нужно жить дальше и перестать раздражаться от каждого взгляда в его сторону. Он ощущал это неуместное сочувствие почти что под кожей. Он добела зажмуривал глаза и сцеплял пальцы в кулак, впиваясь короткими ногтями в ладони. Он так хотел разодрать её, вывернуть наизнанку, посмотреть, что осталось от этого клубка воспалённых нервов и испорченных жил. Билл перестал чувствовать себя частью чего-то целого. Он просто был частью. Живым механизмом. И с этим нужно было что-то делать. — Это уже шестая, — еле слышно шепчет он. — Ты ведь её знал, да? Знал ли он Лейси? Они виделись несколько раз на переменах возле математического класса, она всегда носила яркие цветастые платья, босоножки на застёжках в виде бабочки и длинные белые чулки (один выше, другой ниже колена). Неряшливая рыжая девчонка, которая одолжила ему погрызенную ручку на контрольную. Сестра Патрика Хокстеттера, этого ублюдка, что вечно был в компании с Генри Бауэрсом. Вот и всё что он мог о ней рассказать. — Виделись н-несколько раз. Он проглатывает ком в горле и начинает собирать осколки. На плечо ложится тёплая уверенная рука, сжимая его в этом глупом и непонятном жесте. Это должно было его подбодрить. Когда люди не знают, что сказать в подобных ситуациях или что сделать, они полагаются на интуитивные инстинкты вроде этих. Но это никогда не помогает. Биллу больше всего на свете сейчас бы хотелось скинуть руку с плеча и отвернуться, но он стоит сцепив зубы, чувствуя непрошеную злость. Откуда бы ей взяться в таком количестве? В голове набатом стучало, в висках пульсировало болью. Он мог буквально почувствовать своё бессилие где-то под рёбрами и медленно выдыхал, задерживая это чувство внутри. Он был чертовски зол и еле сдерживался, чтобы не разнести всё здесь к чертям. Билл злился на отца. На его беспомощность, попытки быть примерным семьянином, которые всегда были только фальшивым проявлением внимания. Он перестал его замечать. И было сущим эгоизмом даже так думать. Отцу нужна была поддержка, а не эта неблагодарность. Но разве ему самому она не была нужна? Разве… — Как у тебя дела в школе? — Отлично. — Хорошо... …было нормой? Это всего лишь рецидив. Отсрочка. Он начинал понимать, что всё так хреново только когда в газете появлялось новое имя. Вот тогда и появлялся опять отцовский инстинкт. Он ведь должен заботиться о своём ребёнке. Беспомощный лицемер и лжец. Стук в двери останавливает поток этих мыслей. И Билл краснеет от стыда, сразу же начинает корить себя за подобные размышления. Как же глупо, эгоистично. Боже… Щёки пылали жаром, сердце клокотало как бешеное. Прости, пожалуйстапрости, мне так стыдно. Я худший сын, тебе ведь правда нужна поддержка. И все эти жесты, попытки заговорить, что кончаются неловким молчанием, всего лишь способ вернуть то, что у них было. То, что так было ему дорого. — Всё нормально, пап. Мне п-пора в школу, Беверли уже пришла. Увидимся за ужином. Мне бы так хотелось, чтобы мы поговорили нормально об этом. Вечно делать вид что всё замечательно не получится. Мы не сможем каждый день проходить возле комнаты Джорджи и думать, что всё нормально. Нам нужно, чертовски нужно это обсудить, попытаться спасти хоть что-то пока не поздно. — Конечно.

***

Знакомство с Беверли Марш — лучшее, по мнению Билла, что могло с ним произойти за шестнадцать лет. Он был влюблен в неё ещё с начальной школы, хотя настойчиво отрицал любые предположения по этому поводу от Ричи. Больше всего ему нравилось наблюдать втайне за её улыбкой. Её смех был мягким и лёгким, черты лица слегка угловатыми, но нежными. Она всегда мило морщила нос, покрытый веснушками, и немного запрокидывала голову назад, а потом, по инерции, лёгким движением заправляла прядь огненно рыжих волос за ухо. Это было так глупо, но в этих простых незамысловатых движениях он находил особое очарование, для него это было чем-то особенным. Они общались только по необходимости, например, когда им задали общий школьный проект. С ней было невероятно легко общаться. Ричи называл всех девчонок глупыми и говорил, что от них всегда слишком много проблем, хотя Билл отчётливо знал, что тот встречался всего с одной — Саммер Уайт. До того как они стали парой, Денбро считал её вполне вменяемой. Но вот Беверли… Она отличалась от всех девочек, которых он знал. Другие пытались привлечь внимание мальчишек всеми возможными им способами, сплетничали, глупо хихикали над каждой фразой, слишком рано начинали краситься яркими помадами и надевать короткие юбки. Марш же не делала ничего из выше перечисленного. Ей не нужно было подчёркивать как-то свои достоинства или скрывать недостатки, даже не потому что Билл считал её идеальной, а потому что она не считала нужным делать что-то подобное. Её естественная красота притягивала к себе, искренность и жизненность буквально были её частью. Она любила носить по несколько разноцветных резинок для волос на руках, босоножки на высокой платформе, кулоны на длинных цепочках, оранжевые шипучки, колу, поломанные карандаши и рисунки в личном альбоме. Рисовала она, честно говоря, просто ужасно, но Билл бы вечно смотрел, как тени от длинных ресниц ложатся на щеки, пока Марш задумчиво выводит что-то на бумаге, потом отвечая, что картинка получилась милой. Беверли была интересной, красивой и смелой. Ему нравились почти все черты её характера, мягкие улыбки и губы со вкусом горького шоколада и ирисок. Именно такими он их запомнил ещё с первого поцелуя перед летними каникулами. Ему было так неловко, он не знал куда правильно положить руки, что нужно сделать, не испортит ли это их дружбу и почему он вообще это делает. Все мысли слились в один единый поток и гудели у него в голове, мешали сосредоточится и он несколько секунд стоял удивлённо на неё таращась. Шум в ушах и грохот где-то внутри грудной клетки, а потом несмелый выпад губами. Вперёд, немного ближе, смелее. Беверли прикрыла глаза и улыбнулась сквозь поцелуй, будто позволяя. И Билл расслабился, чувствуя как румянец предательски пополз по щекам. Вдруг всё стало так просто, комфортно и намного легче. В их отношениях никогда не было неловкого молчания или серьёзных ссор, они сходились почти что во всём. И пока Билл держал её за руку, он чувствовал негласную поддержку. Он был безмерно ей благодарен. — П-привет. Чёртово заикание! Сколько раз он чувствовал себя неловко перед людьми из-за этого. Беверли говорила, что считает это милым, но ему всегда хотелось больше всего избавиться от подобных нарушений речи. Каждый день, возвращаясь домой, он проговаривал скороговорку, но получалось всё так же плохо. И опять эта злость. Только на этот раз уже на свою беспомощность. — Привет. Ричи уже говорил тебе о его «грандиозных планах» на первый школьный день? Сегодня на ней сарафан до колена и босоножки на низкой платформе. Волосы распущены и медовыми кольцами раскиданы по плечам, глаза подкрашены подводкой. От неё пахнет какими-то приторными цветочными духами, он чувствует её горячее дыхание от влажного поцелуя в щеку. Губы блестят от ягодной помады. От её улыбки ему становится легче, сцена в кухне почти что выветривается из головы, но неприятный осадок всё же остается где-то там внутри, Билл чувствует, что в любой момент он может опять сорваться. Сокрытие проблемы — не уничтожение оной. — Он опять хочет н-насыпать кнопок на учительский стул, вынуть все г-гвозди и шурупы в кабинете миссис Донаван, спеть ирландский гимн на п-приветственной речи? — Ого. Неужели он правда делал что-то подобное? Я говорила просто о походе в каньон и пикнике на солнышке. — Разумеется. К-к-каждый год одно и то же. Единственный человек, который может хоть как-то его вразумить… — Это Эдди. Я знаю. Ну так что, мы идём? — К-конечно, с меня оставшиеся с прошлого раза полбутылки виски и конфеты. И не смотри на меня так. Ты ведь не думала что Ричи б-будет пить один сок? — Нет, я уже даже не удивляюсь, этот парень безнадёжен. О, я вижу Стэна. Он что-то сегодня опаздывает. — С тобой всё в порядке Билл? Ты держишься молодцом. Тебя больше не посещает навязчивая идея, будто твой брат жив, хотя все свято уверены, что каннибал проглотил его вместе с костями? — Разумеется, Бев. Я же не психопат. Я не слышу голос Джорджи каждый раз, когда пытаюсь заснуть и выключаю свет. — Отлично. Я просто пытаюсь отвлечь тебя совершенно безобидными разговорами, чтобы ты не чувствовал себя одиноким или подавленным. Но я чувствую себя злым и подавленным, как бы вы ребята не старались. Потому что вы просто делаете вид. Вам никогда не было правда наплевать. Но я уверен, что всё было бы хоть немного лучше, если бы не эта гнетущая атмосфера, постоянное беспокойство по поводу того, что будет завтра, как я могу оставить родителей после выпуска, что я буду делать, где, зачем? И куда вы все денетесь? Мне так жаль, что все эти эпизоды останутся всего лишь воспоминаниями, всего лишь частью давно забытой истории где-то через лет десять. — Привет ребят, что у вас нового? Стэн Урис — единственный человек, которому на самом деле где-то через месяц стало всё равно. Он был одним из тех, кто отбрасывает лишние эмоции и просто плывёт по течению, стараясь не обращать на такие мелочи как чья-то смерть. Всё продолжается и повторяется, Вселенная полна хаоса и беспорядка, а мы настолько ничтожны, что неспособны что-то изменить, поэтому нужно пытаться влиться в этот поток из сумасшедших событий и не делать из всего огромную проблему. Как же у него было всё просто. И как же Биллу хотелось быть похожим на него в этом плане. Но у него никогда не получалось. Эмоции застревали у него ржавым звеном в горле. Потянешь за крюк — и тебе конец. Всё это месиво из жил, клубков нервов, крови и мяса вывалится наружу, зачахнет и наконец-то он обретёт желанный покой. Просто нужно резко дёрнуть. Сделайте это кто-то за него, он слишком слаб для этого дерьма. Он этого не заслужил. И Билл чувствовал себя девчонкой, которая вечно жалуется на то, как у неё все плохо, но не мог ничего с собой поделать. И только громко и показательно вздыхал, смотрел отсутствующим взглядом в одну точку. А остальные пытались делать вид, что всё в порядке. Гуманность и слаженность в коллективе. Хорошо, что хоть в такие моменты первое время они не были свиньями. Ну почти все. Бауэрс даже здесь умудрился выделится. — Всё по-старому. Ты как? Что-то поздновато сегодня вышел. — Проспал, — просто отвечает тот. Всё по-старому. Родители на грани развода, денег почти нет из-за открытия конкурирующей с его отцом компании, пришлось устроиться на подработку и выставить комнату в доме на продажу для какого-то туриста, занимающегося исследовательской деятельностью. Очередной экстремал, гоняющийся за славой (сами посудите, какой журналист в здравом уме переедет в город с чуть ли не легендарным убийцей). Сегодня нужно разобрать вещи из комнаты Джорджи, чтобы её освободить. Из-за этой перспективы у него в кончиках пальцев покалывало, от напряжения в голове опять начинало гудеть. Всю дорогу до школы Беверли о чём-то разговаривает со Стэном, Билл только кивает и иногда включается в разговор, но по большей части просто молчит. И никто во всей Вселенной представить не может, как Денбро благодарен этой девушке. Тишина сейчас просто свела бы его с ума. А ещё при входе в школу ему померещились рыжие спутанные волосы и чьи-то ноги, мелькающие за поворотом (один белый чулок выше, другой ниже колена).

***

Если честно, идея Ричи с каньоном оказалась не такой уж и плохой. Они выпили оставшийся алкоголь, наелись пиццей с двойной порцией сыра и искупались в ледяной воде. Это здорово отрезвило мысли и немного расслабило. Сейчас Билл лежал на нагретых от дневного солнца камнях вместе с Бев и смотрел, как ребята дурачатся. Они просто отдыхали. И впервые за долгое время он успокоился. Марш у него под боком смотрит на закат, её влажные волосы раскинуты на полотенцах и фантиках от шоколадных конфет, холодные ноги прижаты к его собственным. Они держатся за руки и молчат. Но эта тишина была настолько громкой, что голова раскалывалась от напряжения. Денбро сам не понимал, что ему было нужно. Он так хотел получить это спокойствие, один из таких солнечных и тёплых моментов, но как только получил… Это было сплошным разочарованием. Он отдалялся от ребят. И сам понимал это отчётливее любого другого из них. Это закатное солнце, медленные поцелуи с привкусом шоколада, мокрые пальцы в его волосах — всё это было лишь попыткой вернуть всё как было. Но сейчас, на этом месте, он чувствовал себя самым одиноким в этой Вселенной. И от этого становилось так горько, что он мог почувствовать привкус тины на языке и медленно сглатывал, наполняя горло горечью. Что с ним было не так?

***

Билл извинился перед друзьями и ушёл домой пораньше. Ему нужно было освободить комнату Джорджи. Освободить. Будто что-то тяжёлое держало призрак мальчика там и не выпускало до этого момента. Никто из семейства Денбро не осмеливался туда даже заглянуть после исчезновения Джорджи, а теперь из-за идиотских проблем с деньгами нужно было разобрать вещи его брата. Даже запах в комнате стал спёртым и затхлым, занавески на окнах шерховатые и грубые от слоя пыли, комиксы и книги разбросаны по полу и страницы в некоторых прижаты, фольга от шоколада смятая лежит в углу стола вместе с недописанным проектом по английскому языку. Всё здесь осталось в таком же беспорядке, это должно создавать видимость. Видимость того, что в любой момент он может вернуться. Билл садится на кровать и пытается снять с себя наваждение, будто в комнате есть кто-то ещё. Ему и кошмаров достаточно, хватит. Это уже просто ребячество. Но он ложится на кровать и просто смотрит пустым, сухим взглядом в потолок. Корешок фантика от вишнёвой шипучки царапает ему шею. Билл внимательно подносит её к лицу и рассматривает, в его комнате целый ящик забит ими. Его стоматолог говорит, что такое количество сладкого плохо скажется на его зубах. Его стоматолог говорит, что если он будет покупать эти гадкие шипучки, которые просто обожал его брат, то чувство неполноценности уйдёт. Билл резко встаёт с кровати и сгребает всё что можно со стола. Карандаши, ручки, фантики, бумажки с заметками, старые комиксы падают в мусорный пакет. Все воспоминания, мелочи, эта видимость жизни его брата исчезают, сгорают в пламени его внутренней злости. Он вышвыривает это из себя, уничтожает, крушит, но только больше раздражается. Он чувствует солёную горячую влагу у себя на щеках, покалывание в кончиках пальцев от каждого прикосновение и белый шум в голове. И вдруг. Он затыкает себе уши и широко распахивает глаза. Садится на пол и смотрит прямо перед собой, где мираж его брата будто настоящий пытается протянуть руки. Откуда появилась эта чертовщина? Никогда его видения не были настолько реальными, что их можно было почти что прочувствовать. Билл уловил запах дождя и промокшей травы, плавленной резины и машинного масла. — Билли, почему ты меня боишься? Ему было так страшно, что все внутренности сжались в один тугой комок, сердце чуть ли не пыталось пробить рёбра. С каждым вдохом и выдохом приходилось бороться, воздух раскалённой патокой прожигал его изнутри, рот безвольно шевелился и Билл почувствовал металлический привкус из-за того, что он слишком сильно прикусил губу. Соль и сталь смешивались у него на языке, его тошнило от этого мерзкого привкуса. — Т-тебя здесь нет. Скорее попытка убедить себя, чем понять обратное. Он бы так хотел, чтобы Джорджи правда был здесь, он бы так хотел чтобы это исчезло. Господи, он окончательно свихнулся. Денбро протягивает пальцы вперёд и мгновенно замирает. Недоверие, глупость, страх. Всё что угодно могло его остановить в этот момент, но желание узнать правда ли у него крыша поехала оказалось выше. И это был конец. Он почувствовал, как что-то внутри него оборвалось, когда под пальцами оказалась не пустота, а мокрая поверхность жёлтого дождевика. А потом — всё исчезло. Растворилось так же быстро как и появилось. — Нет… Нет, Господи, нет. Что произошло? От бессилия Билл снова рухнул на пол и грузной глыбой так и просидел ещё минуту в таком положении. Вещи Джорджи так и продолжали валятся в углу, запах нафталина и серы вернулся обратно. Но реальность неумолимо накатывалась на него как снежная лавина, и только дрожь по всему телу могла убедить его в реальности происходящего. — Парень, ты в порядке? Незнакомый голос прозвучал в полной тишине прямо возле уха и Билл испуганно дёрнулся. Тут же поднялся с пола, опустив низко голову и делая вид, будто отряхивает пыль с шорт, чтобы "незаметно" вытереть слёзы с глаз. Как ребёнок, честное слово. Сплошной позор и злоба — великолепный день. Погодите-ка… — Вы кто? Как вы сюда зашли? Стыд исчез, а вместо него появился страх, но Билл попытался придать лицу как можно более грозный вид. Он не боится. Но этот мужчина перед ним был просто убийственно спокойным и казался довольно рассудительным. Весь его вид, расслабленная поза выдавали в нём человека скрытного и влиятельного. Билл сам не понял почему, но от взгляда его пронзительных голубых глаз от позвоночника до шеи прошлась толпа мурашек. Он нервно сглотнул и скрепил пальцы в замок. — Роберт Грей, — ответил он, но увидев всё такое же недоверчивое лицо паренька продолжил, — новый постоялец этого дома. Я же не перепутал адрес, это дом Зака и Сары Денбро? — Вот чёрт, п-простите. Заикание опять вернулось, неловкость ситуации подкрепилась ещё и тем, что комната до сих пор была не готова и теперь этот мужчина увидел, чьей она на самом деле была. Биллу до сих пор мерещилось что-то перед глазами, а руки дрожали. Он чувствовал себя настолько беспомощным и глупым перед этим насмешливым взглядом. — Так что с тобой? — Всё нормально, я… Что ему нужно было ответить? Он свихнулся и из-за собственным кошмаров не успел убрать нужную ему комнату, только что потерял почти что последнюю надежду расплатиться с долгами и повёл себя как ребёнок? Молчание затянулось, и мужчина явно наслаждался ситуацией. Он смотрел на краснеющего и лепечущего какую-то чушь мальчишку и хитро улыбался. Серьёзно? Ему правда так нравилось унижать и без того удручённого парня? О нет, Пеннивайзу понравилось представление минутой ранее. Это он вызвал мираж того паренька, которого он убил самым первым в этот промежуток времени. Джорджи, кажется… Ему захотелось поиграть, хотя Билла Денбро он убивать в любом случае не собирался, это вызвало бы ненужные подозрения, если он правда хотел бы побыть здесь некоторое время. Оболочка этого человека (Роберта Грея) подходила ему естественным образом. Пеннивайз не понимал почему, но именно этот воссозданный в его подсознании образ был довольно комфортным и в нём можно было находиться некоторое время. Конечно, в ней были некоторые минусы, вроде проявлений некоторых человеческих чувств или заглушения его способностей, восприятия звуков или запахов. Что-то вроде капкана вокруг его сущности. Она буквально боролась внутри него за первенство, а ещё тосковала по нормальной пище и надсадно, умоляюще выла внутри. Иногда он переставал это контролировать и когти вместе с клыками прорывали ноющую плоть, пульсировали и внутренний зверь, посаженный на цепь, разрывал его изнутри. Но так было нужно, пока что. Чтобы разобраться с тем что же не так. Но несколько минут назад случилось что-то невероятное. Страх этого мальчишки, вызванный ради забавы, оказался настолько... ярким. Пеннивайз думал, что в этой оболочке он не сможет некоторое время нормально чувствовать хоть что-то. Но этот запах был невероятным, сладким, таким как тогда. Он прислушался к собственным ощущениям и внутренний зверь преданно замер, будто готовясь, оценивая следующую жертву. Когти уже потянулись к затылку мальчишки, чтобы впиться, разорвать, выпотрошить и потом упиваться, пробовать долгими и медленными глотками иллюзию страха. В его голове творился хаос. Он уже чувствовал, как прокусывает мягкую плоть мальчишки, отрывает её по маленькому кусочку, пока смотрит в заплаканные, наполненные животным страхом глаза. Он бы вырывался, кричал, умолял его остановиться, а его кровь была бы такой сочной, пряной, отдающей агонией и раскалённым добела ужасом. Вот оно. Это — настоящее. Это то, в чём он нуждался так долго. И было бы глупостью упустить такое сокровище и пойти на поводу у своих желаний. — Расслабься. Я так понимаю, это моя комната, — Оно внутри него недоумевало, надсадно ныло и просилось наружу и ему стоило огромных усилий не делать с этим ровным счётом ничего. — Да. Но она н-немного не убрана. — Ценнейшая констатация факта, — он саркастически фыркнул и показательно закатил глаза. И почему-то Билла это задело. Он сам не понял почему, но его минутная слабость сменилась кипящим возмущением. — Уж простите, мистер Грей, но убирать комнату своего мёртвого младшего брата для такого самодовольного ублюдка как вы довольно проблематичная задача. Чёрт, это прозвучало как оскорбление. Но в глазах мужчины это было скорее оправданием. Детской попыткой его оскорбить. Губы растянулись в ухмылке, он не удержался и громко захохотал. — Передай родителям, что я приду завтра, переночую в отеле. И если честно, мне плевать, чья это была комната и тем более плевать на то, что ты нытик. Нужны деньги — будь повежливее, парень. Единственная причина почему я снимаю комнату здесь — выгодное местоположение для моих исследований. Не будь ребёнком, извинись. Как же ему нравилась беспомощность этого мальчишки. Покрасневшие щёки, закушенная нижняя губа и припухшие покрасневшие глаза, вглядывавшиеся в него со злобой. — Извините, — почти что сквозь зубы цедит он, чувствуя, как отвращение к самому себе сдавливает его изнутри. — Отлично. До завтра. Билл остался стоять в комнате и медленно вдохнул свежего воздуха, пропитавшегося запахом нового человека. Он был готов завыть от несправедливости. Эта бесчувственная машина, чёрствый ублюдок будет жить в этой комнате, заполнит её своими вещами, сотрёт всё, что осталось от предыдущего владельца. Ему было так гадко от этого, но он не мог ничего поделать. И уже через час комната была готова, вещи Джорджи убраны в кладовку. Но вот что интересно, уже перед сном Билл понял, что миража не было. Буквально. Все эти наваждения по поводу призрака Джорджи исчезли с громким хлопком из его головы. Теперь его занимали более реальные проблемы вроде Роберта Грея, что будет жить по соседству и раздражать одним своим присутствием, напыщенным самодовольством и кривой ухмылкой. И ещё. Его запах. Он был искристым, мятным. И отчего-то тёплым. Руки у Билла всё ещё дрожали, но его сон впервые за последнее время не был кошмаром. Весь тот ужас исчез из него, лопнул как воздушный шарик. Мысли перестали хаотично бегать и заменять одна другую, его внутренне спокойствие застыло. Всё стало обыкновенным. И это было началом.