damn, boy!

По-настоящему тяжёлая неделя. Отстойная. Выматывающая. Ему просто нужен отдых. Один коктейль, один танец. Ну, ладно, может, два коктейля и пара часов неудержимых плясок. Просто дерьмо, а не неделя. Столько работы, что даже снится уже. Тэхён думает, что всё у него схвачено: парень, которого он склеил — или тот его, что, кстати, не так уж и важно — высокий, плечистый и офигенно пахнет чем-то сладковато-терпким. Прижимает его к перилам, к барной стойке, держит своими крепкими офигенными руками, гладит под ягодицами и по бёдрам — Тэхён откровенно тащится, млеет и наконец-то расслабляется. А всё неделя эта дебильная. И курсовая ещё по нервам теребит не переставая, точно мелодию сочиняет. Зажмурившись то ли от взрыва хлопушки, то ли от допущенных в голову досадных мыслей, он старательно мотает головой и не сразу схватывает суть лихорадочно нашептываемых ему на ухо слов. Смысловая составляющая размывается и растекается непонятными разводами, но не из-за выпитого — правда, всего один коктейль, — а ввиду совершенно не располагающих к обмену информацией обстоятельств: басы долбят на максимум, отдаваясь вибрацией в животе и горле, ни хрена не расслышать. По закону подлости, выражение невысказанного вопроса и глубокого замешательства на его лице незнакомый парень трактует по-своему, хватает его за руку и волочит за собой через весь танцпол. Тэхён с тоской наблюдает за движущимися парочками, троечками и группами парней: чёрт возьми, он так хочет быть среди них, всего-то чуточку потрясти конечностями, потереться выпуклостями, отдаться бешеному ритму танца, позволив себе ненадолго забыть о беспокойствах. Но беспокойства находят его даже теперь. За хлопнувшей, болтающейся, как на шарнирах, дверью — тайная комната. «Make love not war» гласит послание на долларовой купюре, прямо над автоматом с презервативами. Продумано тут у них, ничего не скажешь. Тэхён торопливо сглатывает, когда его снова прижимают к стене. Вау, похоже, секс снова не повод для знакомства, хотя, может, оно и к лучшему. — Немного экстази для разогрева? — Не, чувак, давай без этого. — Не будешь? — Никаких наркотиков. Я за ЗОЖ и всё такое. Дверь снова открывается, хлопает, вращается туда-сюда, раздражает неимоверно. Тэхён встречается глазами с вошедшим парнем и в своём воображении, присвистнув, рисует здоровенную такую эрекцию. Вот это да. Такие что, действительно существуют? Господи ты боже. Тот же, едва скользнув по ним безразличным взглядом, отворачивается, пристраивается к писсуару с заранее известной целью и в целом не проявляет ни грамма интереса к тому, чем они занимаются или только собираются заняться. Что до непосредственного партнера, тот даже в чужом присутствии не чурается продемонстрировать Тэхёну пакетик с таблами, заискивающе поиграв бровью. Тэхён только качает головой — ответ окончательный и бесповоротный. От наркотиков надо держаться подальше, они ломают людей, делают их — и без того слабых, беспомощными и жалкими. Парень пожимает плечами, мол, нет так нет, заглатывает одну, а после делает что-то из разряда запрещённого. Секунда, и Тэхён уже ощущает на своих губах его горячий, влажный рот, напористый язык раскрывает его губы, проталкивает что-то горькое, тающее, зажимает ладонью, чтобы не выплюнул. Тэхён едва не глотает. Слюны во рту скапливается слишком много, от горечи и злости хочется скорее прополоскать рот с мылом. Вырвавшись из хватки, он в два быстрых размашистых шага преодолевает расстояние до раковины, сплёвывает и включает кран с водой, когда его снова резко одёргивают за руку и легко, будто он ничего не весит, подсаживают на столешницу. — Отвали, — упирается Тэхён, — я же сказал «нет». — Да брось, малыш. Тебе нужно расслабиться по-настоящему. — Эй, приятель, — Тэхён вздрагивает от чужого голоса, незнакомого, хриплого, третьего. Выглядывает из-за чужого напряжённого плеча и порывисто выдыхает, где-то на периферии улавливая звук застёгиваемой молнии. Дерьмо, он уже успел забыть, что они не одни. — Тебе только что отказали. И в отличие от пацана я дважды повторять не буду. — Если закончил свои дела, лучше проваливай. Без тебя разберёмся. Черноволосый, чернобровый, хмурый, с правильными чертами лица — красивый до дрожи в тэхёновых предательских коленях — парень, просто мечта, все его грёбаные мокрые сны в одном только лице, а дальше — дальше больше. Кожанка, джинсы в обтяг на мощных мускулистых бёдрах, икрах и заднице, как только не разошлись по швам, футболка, заправленная под пояс с блестящей металлической бляшкой — всё чёрное, будто из фильма «Ворон». По-королевски сложенное тело и волчий взгляд — чёрный, будто из хрусталя, будто там кто-то живёт, что-то, дракон или человек, одинокий, во льдах, рубиновый, хищный, горящий в темноте, в неверном, мистично мерцающем свете холодных неоновых ламп. Тэхён зависает, даже не сразу понимает, что его спасают, что нужно бежать. Незнакомый парень стоит перед ним, как Древний Рим — легионеры, огромная сила, стоит, смотрит прямо в глаза и коротко кивает в сторону. Видимо, в его взгляде находится достаточно ответов на все вопросы: что, как, почему и зачем. Тэхён, простой и послушный когда надо, даёт дёру беспрекословно, безропотно, снова уворачивается из чужих рук, слышит лишь краем уха, оглушённый эмоциями: «вы-то, может, и разберётесь, но вот я ненавижу, когда всякие отбросы указывают, куда мне идти и что делать». А дальше глухой удар, потасовка, мордобой. Сразу вспоминается «Make love not war». Тэхён всегда старался быть выше рукоприкладства, но тут дело такое, грех не воспользоваться ситуацией. Думает, выбегая за дверь, едва не схлёстываясь с волной бушующей, как океан, толпы — «ох, получается, я только что стал жертвой насилия?». Но мысль не успевает сформироваться полностью. Кто-то, у кого на языке ещё держится «и чтобы рядом с ним я тебя больше не видел», лёгким движением кисти хватает его за шкирку и, невзирая на вялые попытки сопротивления, отволакивает в сторону. Самую затемнённую и скрытую от любопытных глаз. Очевидно, участь Тэхёна всю жизнь быть зажатым у стенки. Не то чтобы он вообще был против, но. — Либо показывай удостоверение, либо я попрошу охрану тебя вывести. Близко. Очень близко. Почти интимно близко. Открытый лоб, пара прядей спадает. Всё ещё охренительно горячий, что ж за наказание такое. Стараясь звучать недовольно и ни в коем случае не восторженно, Тэхён возмущенно сопит, медленно, но верно сползая по стене на ватных коленях. Даже разозлиться не может по-нормальному. Знает ведь, что выглядит как школьник, которому ещё рано даже думать о сексе, не то что им заниматься. Бормочет: — А ты тут самый правильный, что ли? — старательно шаря по задним карманам. — Что ли да, — хмыкает Чонгук, разглядывая мальчишку с расстояния, которое немыслимо хочется сократить. Хорошенький. Очень. Прямо-таки знамение свыше. Глаза круглые, в серо-голубых линзах, с огромными, как у бабочки-махаон, ресницами. Дикие, фриковские. Шапка из светлых, лёгких, посеребрённых кудряшек. Шёлковый перламутровый шарфик, повязанный по-французски. От влипшего заинтересованного взгляда не ускользает разметка родинок: на щеке, кончике носа, краешке века, под губой. Карта звёздного неба плавно перетекает на шею, а сколько их ещё скрыто? В голове пулей проносится мысль, что однажды он сможет поцеловать их все. Откровенный суицид, чуваки. Ничего нельзя сделать. — Водительских у меня с собой нет, я приехал на автобусе и собираюсь вернуться на такси, — Чонгук цыкает прежде, чем Тэхён успевает договорить, собственное завуалированное отчаяние от того, что пацан может оказаться несовершеннолетним не столь явно, как, скажем, фактическое нарушение закона. Но Тэхён вдруг раскрывает перед ним корешок: — Паспорт сойдёт? Чонгук бегло сверяется с фотографией и графой возраста. На секунду сердцебиение даёт сбой, потому что — серьёзно? Двадцать три? С одной стороны, какое облегчение, а с другой — Чонгук грешным делом подумывает проверить подлинность документа. Думает, что неплохо бы теперь взять парню — Ким Тэхёну — выпить, а ещё, что его самого хочется досуха — в общем, да. Но вместо этого хмыкает: — Добро. — И что теперь? Одеревенев от смущения, Тэхён чувствует, как потихоньку срастается со стеной, в то время как остальные отлично проводят время на танцполе. Музыка не даёт слышать, не даёт дышать. Светодиоды вспыхивают поочередно то тут, то там, затмевая и обезличивая: цвет свернувшейся крови, пино нуар, брусничный, васильковый, фиолетовый, индиго. С потолка сыплются блёстки и конфетти. Все вокруг жмутся друг к другу, горячие, потные, сексуальные, располагая к греху и пороку. Чонгук заинтриговано оборачивается вслед за тэхёновым взглядом, прослеживает траекторию и, толком не отдав отчёт, тянет его на себя. Толпа проглатывает их, словно жаждущий — бокал вина, схлопывается плотным кольцом, обрушивается цунами, Тэхёна задевают локтями, плечами, наступают на ноги, пока Чонгук не прижимает его к себе — ближе, кажется, только обнажёнными. Сильные уверенные руки чуть выше талии, Тэхён прикрывает глаза, чтобы полностью ощутить их прикосновение, запомнить и потом — буквально через пару часов — воспроизвести уже в своей кровати, так сказать, наедине. Они даже не танцуют по-настоящему, просто соприкасаются и раскачиваются, подхватив общий темп. Но Тэхён чувствует себя лучше, в тысячу раз лучше, чем когда-либо. А потом Чонгук выдёргивает его наружу. В буквальном смысле — на улицу. В прохладную свежесть раннего утра. У Тэхёна сначала зуб на зуб не попадает, он толком не понимает, что происходит. Вроде не пил совсем, а голова гудит и кружится. Чонгук ловит ключи с брелком из рук какого-то блондинистого парня, долго и картинно курящего на улице, открывает для Тэхёна дверцу машины — такой же чёрной и пафосной, как его эго — и говорит: — Достаточно на сегодня. Давай, я тебя отвезу. Не спрашивает даже, а так — ставит перед фактом. Тэхён растерянно плюхается на гладкое кожзамное сидение, также растерянно пялится в смазывающийся вид за окном, пока Чонгук лавирует по пустынным улицам спящего города, и ещё более растеряно хлопает ресницами, когда тот перегибается через его колени, всё ещё в салоне машины, толкая дверь с пассажирской стороны, и недвусмысленно намекает, что тому пора сваливать. Свидание окончено, au revoir и вся херня. В любой другой ситуации Тэхён бы притянул его лицо к своей ширинке, но тут он просто ошпарено вываливается на тротуар, плетётся до двери, спотыкаясь на ровном месте, и уже перед собственным домом с сомнением оборачивается — не привиделось ли. Но нет, машина всё также припаркована у обочины, а сам Чонгук галантно ждёт, когда за Тэхёном закроется входная дверь. Он или придурок, или полный кретин. Тэхён неуклюже стряхивает головой, закусывает губу и показывает ему средний палец. Потому что, правда, fuck you. Утро встречает его стандартным раздражающим пением будильника, перманентной мигренью, осознанием своего внутреннего дисбаланса, долгов по учебе и лёгкого похмелья. После душа становится легче. Нет, правда. Душ — лучшее изобретение человечества. Сразу после микроволновки, электронной библиотеки, печенья с шоколадной крошкой, презервативов и прочих вещей, которые здорово облегчают жизнь. В телефоне вопреки ожиданиям нет ни одного оповещения. Слава богам, в холодильнике даже находится пара яиц для завтрака. Ну и два пакета мусора, накопившихся за последние восемь дней затворничества, во время которых он только корпел, корпел и корпел над двадцатью семью страницами. Восемь тридцать утра — время, не самое раннее для подъема современной молодёжи. Тэхён считает, что его университет должен гореть в аду. Нет, он любит учиться. Честное слово. Это круто — новые знания там, навыки и прочая дребедень. Просто строго очерченные рамки сдачи проекта не позволяют ему высыпаться, видеться с друзьями и страдать фигнёй, когда этого очень хочется. Вчерашняя ночь — случай на миллион. Особенный. Практически уникальный. Он просто уже не мог. И не смог бы дальше учиться, стараться на пределе сил. Ему нужен был отрыв, и он его получил — в какой-то мере. Мастурбация тоже помогла, может, даже больше, чем всё остальное. Но это неважно. Он снова в строю, обновлённый, готовый сражаться. Так он думает. Два мешка мусора взирают на него с безмолвным презрением. Какого, мол, хрена. Тэхён не знает, какого хрена. Он вроде не свинячит, но своим одомашненным образом существования последних восьми дней как-то умудрился накопить возмутительное количество всякого шлака. Ладно. Как бы там ни было. Ещё десять страниц, и в его жизни появится светлое пятнышко. О том, из-за какого пятнышка пришлось в экстренном порядке устраивать ни свет ни заря стирку, лучше даже не вспоминать. Тэхён выходит на улицу с пакетами, пинком открывает мусорный контейнер, заканчивает с грязной работой и только потом понимает, что всё — пиздец. До боли знакомая машина всё ещё припаркована у обочины. Черноволосый парень — теперь тоже до боли знакомый — стоит, облокотившись на капот, во всём свеженьком, выхоленном, ну просто «белый воротничок». Чонгук, глядя на него, выпадает намного глубже. Потому что — то, что вчера, и то, что сейчас, это как два разных человека. Ни косметики, ни линз, ни французского перламутрового шарфика. Зато футболка-платье с наклейкой в виде куска пепперони и пятном от сырного соуса, болтающиеся крыльями рукава, спортивные штаны, адидас, модные, намеренно и не без дюжинных усилий заправленные в белые носки до середины голени; вьющиеся на ушах, чуть влажные после душа пшенично-пепельные волосы, отведённые от лица тонким чёрным закрученным спиралью резиновым ободком, открытый широкий лоб, на котором маркером выведено: «Учебный процесс. Do not disturb», и прозрачные стёклышки нитевидных очков для чтения. И чупа-чупс. XXL. За щекой. Одним словом — вишенка на торте. Тэхён хмурится, усилием перекатывает во рту карамель. — Преследовать теперь будешь? — Смотрю, ты намеренно косишь под подростка. — Не нравится — не смотри. Никто ж не заставляет. — ... — И ты продолжаешь пялиться. — Значит, нравится. Тэхён давится чупа-чупсом, кашляет и прокусывает с треском шарик. Чонгук в это время невозмутимо просовывает руку в салон своей массивной тачки, снимает с панели стаканчик из «Старбакса» и уточняет: — Кофе? — Я пью только 2/3 молока с шестью ложками сахара. — Я запомню. Какие планы на вечер? — Стопроцентная занятость. Дело государственной важности. — И какое же? — Курсовая. — И что, в твоём графике времени для свиданий не предусмотрено? Он сказал «свиданий»? DAMN BOY. Тэхён потупляется, стремительно теряя бдительность. Чонгук избирает наступательную стратегию. Измотать и обескуражить — это правило никогда не подводит. Весьма опрометчиво, но этими своими сланцами, носками белыми, ободком Тэхён заставляет хотеть его себе ещё больше. — С какой целью интересуетесь? — Государственной важности, — серьёзно отвечает Чонгук, ни разу не смутившись. — Придурок, — ни с того, ни с сего фыркает парень, и от его улыбки, беспроигрышной, яркой, трогательной, будто попадаешь в цветущий сад. Вся эта немыслимая иллюзия застывает, и мир представляется затаившим дыхание в неверии, что подобная картина — Чонгук и Тэхён, возможности, вероятности, чужие друг другу люди, желающие стать близкими — может сохраниться надолго. — Скажи просто, где и когда. — Предпочитаю всё контролировать. — Матерь божья, — получается вслух, Тэхён не специально, случайно даже, в последнюю секунду проглотив логичный вопрос: «в постели тоже?». Они обмениваются телефонами, мейлами и даже добавляются на «Фейсбук». Тэхён пытается сосредоточиться на учебе весь остаток дня, получается от силы два абзаца. Дело дрянь. Слишком много всего за короткое время. Он звонит Чимину и взахлёб рассказывает о том, что встретил парня, а потом ещё одного, и вот второй — Король Артур, родовая магия, просто двести из ста, «высший класс, чемпионский разряд» и всё в таком духе. Чимин в ответ благословляет его победы на личном фронте и спрашивает: «а курсовая как?», и Тэхён сразу теряет нить разговора. Он говорит: — Блять. Сколько сейчас времени? — Половина одиннадцатого. — Дважды блять. Ненавижу себя. Ненавижу учебу. Ненавижу конец семестра. — Да ладно, чувак. Осталось немного. Ты справишься. Десять страниц — это даже не половина. — Ты прав. Ладно, мне пора учиться. Если не допишу сегодня, неделю никакого секса. — Файтин, бро! Конечно же, он не успевает. Один абзац — и Тэхён чувствует, как веки тяжелеют, как их магнитом тянет вниз, ноги сами несут его в сторону кровати, а прохладная мягкая подушка приветливо встречает его на полпути, и все заботы на следующие восемь с половиной часов снова далеки и абсолютно безразличны. В следующую их встречу Чонгук намеренно ждёт на улице, прикуривает от бензиновой зажигалки на пару с блондинистым парнем, выдыхает в ладонь облачко пара вперемешку с дымом, а когда поднимает взгляд — открывает дверь в другую вселенную: луносветные волосы треплет прохладный ветер, потёртые джинсы туго стянуты классическим кожаным поясом, а с острых плеч спадает оверсайзовая толстовка. Увидеть его и пережить в душе последний день Помпеи. — Привет, — смущённо улыбается Тэхён, пряча кулачки в длинных рукавах худи, и неловко переминается с носка на пятку. Он всё ещё не привык, что парни могут так откровенно и жадно на него смотреть. К тому же слева на них таращится по меньшей мере сотня любопытных зрителей. Все эти выстроившиеся в шеренгу мальчики, желающие оказаться там, где создаётся любовь. К полуночи, когда можно браться за дела посерьёзней: выпивку, флирт и оскорбление конкурентов. — Привет, — незамедлительно кивает Чонгук, механически струшивая пепел между пальцев, — непривычно видеть тебя таким. — Одетым? — посмеивается тот. Но Чонгук только хмурится и качает головой: — Сексуальным. Тэхён в ответ демонстрирует сразу несколько оттенков румянца, из-за чего даже блондинистый парень на входе не остаётся равнодушным — кашляет в кулак и, метнув в Чонгука кровожадный взгляд убийцы, опускает ленту заграждения и пропускает их в клуб. Они спускаются под «Rude Boy» Рианны. Символично, конечно, пиздец. «Один коктейль и пара часов безудержных плясок», думает Тэхён, когда они продираются к барной стойке. Чонгук очень по-свойски держит его за руку, вернее — за запястье, пока Тэхён не поскальзывается и не влипает в его спину. Неловкость уровень бог или ещё выше. Посреди качающегося океана тел, как после кораблекрушения, он жмётся вплотную к широкой спине и поворачивает голову в сторону диджейского пульта. Помещение кажется раскалённым до предела, огромная такая сковородка, на которой они — главное блюдо сегодняшнего вечера. Жарко, хочется сорвать с себя толстовку и сброситься с вышки, нырнуть в голодную пасть танцпола. И запах — горячий, влажный, терпкий, смесь пота и тяжёлого одеколона — десятков, смешанных в один густой и плотный. — Хватит глазеть. Чонгук резко тянет его на себя, рассекая море пополам, обнимает поперёк талии, даёт рукам свободу действий. Тэхён тоже даёт — давно пора уже. Охает, цепляясь за шею, сдвигает руки на пояс, гулко сглатывает, потому что корсет твёрдых мышц не оставляет выбора. Совсем никакого. Вообще. Мысленно он зарекается дрочить на этот образ. — Серьёзно, что ли? — Да, — произносит Чонгук, в глазах звёздный мрак и тэхёново отражение. Тысячи вероятностей и возможностей. — Очень серьёзно. У меня всё только серьёзно. Тэхён неровно вздыхает и пугающе округляет глаза. Пиздец. Ну, не пиздец ли. Чонгук терпеливо ждёт его реакции. Тэхён ещё удивляется, почему его голос так чётко звучит в голове, когда музыка практически грохочет в горле. И почему именно сейчас он не может сослаться на курсовую, срочные дела, больного друга или здорового, нуждающегося в его скорейшем появлении? Даже обидно как-то. Тэхён в задумчивости жуёт нижнюю губу. Чужие руки, офигенные, просто мега крутые, горячие, сильные, представлять их на себе смерти подобно, совершенно не помогают сосредоточиться. Он фыркает, когда Чонгук щекотно оглаживает его рёбра. — Так что, хм, на тебя можно положиться, да? Ты не один из них, не придурок какой-нибудь. Нет, не слушай меня, я только хочу сказать, как-то шумно здесь, да? И душно, и - ох - тесно, и если ты хочешь меня поцеловать, сейчас лучшее время. Ну, там, знаешь, эффектно заткнуть мой рот и всё такое. Чонгук улыбается, не может не, соглашается: — Обязательно. Разворачивает Тэхёна спиной и прижимается сзади, плотно и сильно, заставляя выгнуться, трётся пахом между ягодиц, и оба по понятным причинам задерживают дыхание. А после шепчет: — Но сперва потанцуй со мной, ты ведь так этого хотел. Слов нет. Одни эмоции. Тэхён думает: «а ещё я хочу, чтобы в следующий раз ты прижался лицом к моему члену, и как теперь прикажешь намекнуть об этом». И почему-то сразу вспоминается надпись на долларовой купюре в тайной комнате. И собственная постель. Мягкий матрас. Как Чонгук ласкает его на ней, доводит до предела, не даёт спустить, когда очень хочется, изверг, дразнит и целует, ухмылка растягивает губы, а сам Тэхён умоляет, на грани слышимости стонет — сорвал голос, просит, толкается в руку, в рот, пачкает себя, чужой подбородок и простынь, насаживается на пальцы, на вибратор, продемонстрировав который буквально прописал себе смертный приговор, и, боже, наконец-то, на член... Тэхён запоздало моргает и застывает гипсовой скульптурой. — В чём дело? — спрашивает Чонгук, повернув его к себе. Открытый лоб, пара прядей спадает. Не парень — мечта идиота по имени Ким Тэхён. Он мотает головой. Лицо, щёки и шея горят. Даже в глаза смотреть стыдно. — Нет времени объяснять. Может, поедем ко мне? У меня там много всего интересного есть. Матрас, приставка, пицца в морозильнике. Чонгук усмехается: — А как же танцы? — К чёрту их. К чёрту конец семестра. К чёрту науку. Я срочно нуждаюсь в любви, и ты мне её обеспечишь. Вопросы есть? — Только один. — Ну? — Тебе точно двадцать три? — Даже не сомневайся.