--christmas lights--

Вот такой ритуал, привычка, если угодно: пятый день после Нового Года, Вегас, чужая постель. Келлин Куинн в этом году привозит из, подумать только, России необычные рождественские подарки, на фоне которых вот Вику кажется глупой идея подарить ему эти чертовы билеты в кино — ну в самом-то деле, будто он какой-то пятиклассник. Вот такая традиция: этот отель повидал уже даже слишком много, и ресторан на первом этаже, выходящий панорамными окнами в огромный сияющий золотом и новогодними украшениями холл снова совсем не впечатляет Келлина — ну, он слишком много должен сейчас выносить — опять. В этот раз они не поедут куда-нибудь на окраину города в какой-нибудь БДСМ-клуб. Он просто не выдержит, вот почему. Либо скончается, либо обкончается по дороге, и тут уже дело только в выборе правильных аффиксов. Виктор Фуэнтес мало того, что в своем репертуаре, так еще и изобретателен, как никогда ранее. Нет, это была не его идея, нет, они встретились снова не чтобы в очередной раз превратить какой-нибудь невероятный рождественский атрибут в нечто, на что они оба уже никогда не смогут больше смотреть как прежде. Но так уж получилось, что Келлин снова с этой вот затычкой в заднице, боже, ну хватит уже: — Почему с тобой все всегда по одному сценарию, м? — Вик перегибается через стол, глядя вот из-под своей дурацкой кудрявой челки. Вик пьет дорогой коньяк, и изо рта у него пахнет жевательным табаком и спиртом. — Потому что, — отвечает он, это почти на выдохе, остатки дыхания глухо и глупо вылетают в пропахший имбирным кофе воздух ресторана. — Ясно. Окей, небольшое прояснение: сегодняшнее утро оказалось весьма захватывающим, учитывая тот факт, что Виктор разбудил его, с блестящими глазами указывая на стоящую в углу комнаты елку. Та была украшена не то чтобы скудно, но безумно безвкусно, будто ее купили в каком-нибудь Таргете. Они сняли с нее гирлянды, прежде чем заселить сюда эту странную парочку музыкантов — доплата в двести долларов за небольшую услугу в виде обеспечения дополнительной пожарной безопасности. Еще немного о том, что именно Келлин привез в подарочной коробочке из страны, занимающей половину противоположной стороны мира: вот этот большой красивый торговый центр, куда их повезли, уже был украшен по-новогоднему, и было совершенно невозможно не купить елочных игрушек — они были действительно красивыми и качественными, боже, Куинн давно не видел такого тонкого стекла и искусной росписи. И еще вот эта странная форма — не то цилиндр, не то шар, он просто не смог удержаться от покупки пары таких. В тот день он не мог смотреть вверх, где над потолком свисали сотни гирлянд. Не то чтобы сейчас он может рассматривать елки, расставленные по всему отелю. Небольшое прояснение: они не поедут сейчас в другой конец города просто потому что Келлин снова на чертовой грани, и долго продержаться на ней самой смерти подобно. Виктор Фуэнтес улыбается, щурит свои карие глаза, откидывая в сторону кудрявую челку. — Может, пойдем? — Вик мешает ложкой от десерта в своем чертовом коньяке. У Келлина голову кружит от одного только запаха- (от него ли?). Кивать головой тяжело, но ему удается. Почему все страдания достаются ему? Ну, вот правда, ему надоело, хоть это и раз в год. Кейтлин вот до сих пор помнит тот синяк-ладонь. И гирлянды, черт бы их побрал. Теперь вот это: подниматься со стула сложно, еще сложнее плестись за бодрым полупьяным Виком в лифт. Закрывающиеся золотые двери оставляют их наедине, и Келлин буквально падает в руки Вика, тело его сильно трясет, вот эта дрожь, сливаясь с зудом и дискомфортом, рождает желание биться головой об стену. «Нет, ну, не надо, вот правда, не надо», — становится мантрой, которую он повторяет из раза в раз. Давно бы разойтись по разным сторонам света и забить: между ними даже былых точек соприкосновения и когда-то находившихся в зачаточном состоянии чувств уже нет, и Варпед — что-то, что их объединило в самом начале — уже тоже мертв, а вот этот ритуал нет. Келлин закрывает глаза, опираясь на крепкое тело Вика, под рубашкой по спине и груди стекает пот, скрываясь под ремнем джинсов. В номере белые с золотым стены и елка — без гирлянды, потому что так куда лучше в их случае. Виктор кивает ему на кровать, и он безучастно падает на расшитое золотой нитью покрывало животом вниз, тянется дрожащими руками к ремню, безуспешно мучается, расстегивая его. — Встань на четвереньки, — приказывает Вик с такой интонацией, будто если Келлин сейчас не сделает этого, будет очень больно и без того пострадавшей заднице. Вот еще одно наблюдение: на четвереньках внезапно легче и менее больно. Возможно, Келлин мог бы отказать Вику в его просьбе встретиться в Вегасе на эти несколько дней, но где-то в глубине ему и правда безумно не хватает всех этих извращений, которые Вик придумывает каждый раз. Вот ведь мазохист — ему даже кажется это забавным. — Я сказал что-то веселое? — Вик слишком властен, когда дело доходит до постели. Не то чтобы ему это не нравилось. — Если нет, то заткни свой блядский рот, — по щеке острой болью, слегка сглаживающей боль другую, разливается тяжелая пощечина. Он даже говорить ничего не может — слишком больно. Вик медленно расстегивает ремень его джинсов, обычно сваливающихся с его худых ног, но в последние пару часов невозможно мешающихся и грозящих полным отсутствием адекватного осмысления мира. Стягивая джинсы с ног, освобождая от лишней ткани напряженные до отказа мышцы, Вик приговаривает: — Если бы это тебя не подготавливало к дальнейшему, тебе было бы куда хуже сейчас. Представь, если бы ты без подготовки с перерывом в год принял меня, что бы было? Фонтаны крови в стиле Тарантино из твоей задницы нам сегодня явно не нужны, — и не согласиться с этим — глупо. Потому что они им и правда не нужны. Вик гладит оголившуюся из-под задравшейся рубашки спину и дальше, выше: к самым лопаткам, и так и хочется двинуться чуть дальше назад, задеть его, коснуться своим зудящим телом. Боже, зачем здесь так жарко? Почему он двигается так медленно? Келлин все же в отчаянии подается назад, и тут же руки со спины исчезают, как исчезает и вес чужого тела с кровати. Он оглядывается, видя Вика, подхватывающего со стула полотенце. — Жди, что уж теперь, — и Фуэнтес просто вот уходит в душ на добрые десять минут, оставляя Келлина, как какого-то дурачка, на четвереньках посреди кровати. На четвереньках — потому что так менее больно или еще что-то в этом духе. В углу елка блестит своими шарами и так и хочется спросить у нее: «Ну и что теперь?» Дурацкая золотистая посыпка на елочных игрушках выглядит невероятно ужасно по сравнению с тем, что он видел в Москве. Кажется, теперь он уже никогда не сможет воспринимать их так, как прежде. Ну, да… Вик выходит из душа в одном полотенце, садится на кровать и смачно шлепает Келлина по заднице. Ну и за что в этот раз? — Я рассчитывал на твою компанию, — говорит он, выводя пальцами круги на ягодицах Куинна. — Шлюшка, — добавляет он чуть погодя. — Я не шлюшка, — бормочет Келлин, пытаясь не показывать, насколько его заводят эти вот поглаживания. Вик конечно же знает все эти эрогенные зоны, но можно же было не… — Да, потому что ты шалава. Даешь всем, кто просит. — Нет. — Докажи. Это звучит как испытание, которое Келлин ну просто не в силах выполнить сейчас. Чертовы пальцы Вика цепляют резинку боксеров, и Куинн скулит, пытаясь держать себя в руках. — Шлюха, — повторяет Вик. Нет, он не шлюха: в его жизни есть только вот Вик, и еще Кейтлин, потому что один — глупая привычка, а вторая — его единственная любовь, и пойди тут выбери нужное. Виктор Винсент Фуэнтес просто садится позади его корчащейся в муках фигуры на кровати, а Келлин уже заводится, и не может с этим ничего поделать. Это как какой-то вампиризм, когда после акта трапезы — в их случае примитивно секса, — между ними не остается уже совсем ничего общего. Только есть вот этот ритуал, и Келлин проклинает всех известных ему богов в попытке перетерпеть вот это невозможное возбуждение, циркулирующее по кровеносной системе парой видов гормонов. Виктор Фуэнтес просто кладет руки чуть выше сведенных судорогой икроножных мышц и ведет вверх, и попробуй не подайся назад. — Тест не пройден, — говорит Вик с таким явным разочарованием, будто, ну, у Келлина были хоть какие-то шансы на успех. Пальцы легко скользят вверх по бедрам, и это перекрывает все: от боли от инородного предмета в заднем проходе до возбуждения, волнами захлестывающего его и не дающего нормально дышать. Ему безумно все равно, ага, так бы было, если бы он под успокоительными услышал новость о смерти своего кота. В какой-то момент Вик снова подцепляет резинку боксеров, стягивая их к коленям, и это так приятно, что Келлин готов отключиться прямо сейчас. «Ну вынь из меня эту штуку!» — но Вик только ведет пальцами дальше по пояснице и спине, опускается на обратную сторону, гладит живот. — Шлюха, — в третий раз, будто это как-то должно подначивать Келлина, и, внезапно, ему даже нравится. Ему хочется внезапно быть шлюхой именно сейчас, и это где-то в затылке отдается противным ощущением отречения от собственной человеческой сущности. — Да вынь ты это уже из меня! — он шепчет жалостливо и едва слышно, хотя в его голове слова звучат куда громче и яростнее. Вик усмехается, ведет по бокам до самых бедер, сжимает, впиваясь ногтями в тазобедренные кости. Играет, знает ведь, что Куинн двинется назад. — Не заслужил. Черт возьми, как будто ему не хватает всех вот этих двухчасовых мучений, которым он подвергает Келлина. Между их бедрами сейчас только махровое полотенце, и Келлин, подавшись назад, странно теряет способность дышать от зуда и удовольствия одновременно. Хочется в душ, смыть с себя какую-то воображаемую грязь, запах пота и успокоиться уже, наконец. А не пойти ли Виктору Фуэнтесу нахуй? Нет, не пойти, ну, потому что туда из них двоих ходит, в основном, Келлин. — Как я могу заслужить это, сэр? — Торг? — Вик усмехается, слегка двигая бедрами вперед. Келлин всхлипывает, закусывает губу, кивает. — Минет, — и в голосе вот эта дурацкая акулья улыбка. Кажется, Вику совсем наплевать на тот факт, что Келлин еле дышит. Ну, или как еще? Но выбора особого тоже нет, зная Вика, Келлину придется проходить с этой затычкой в заднем проходе еще часов пять-семь, если сейчас он не решится и не выполнит просьбу. — Хорошо, сэр. — А ты послушная шлюха, для своей цены. Цены? Нет, конечно, ролевые игры — круто, но иногда Келлин совсем не понимает всех этих аллегорий. Это был намек на то, что ему надо было меньше тратить в баре? Хочется встать, сказать Вику что-нибудь оскорбительное и уйти, но ведь не зря он летел сюда из самой Флориды, не зря же он два чертовых часа мучился от дикого дискомфорта, правда? Небольшая ремарка, если вы забыли: Келлин очень хорош, когда дело доходит до минета. Что странно, учитывая то, что единственным его сексуальным партнером-мужчиной является Вик. Тот как раз снова встает с кровати, закрывает дверь на ключ — она что, все это время была открыта?! — встает на колени прямо перед лицом Куинна. — Вперед, шлюшка. Келлин морщится от такого обращения, поднимает голову, видя перед собой только типично белое полотенце. Он тянется одной рукой к краю полотенца, снимает его, медленно поднимая взгляд до момента, пока не встречает заинтересованный взгляд Вика. — Ты думал, будет просто? Думал, просто отсосать и все? Нет, сначала возбуди меня, шлюшка, — говорит тот, и отчего-то тот факт, что у Вика не стоит, бьет по самооценке. Ну, еще бы: сам Келлин уже полчаса как мучается от невозможного возбуждения. Вздохнув, он берет член Вика в руку, медленно облизывая головку и ствол, чувствуя, как слегка срывается дыхание Вика. Конечно, ведь они не виделись целый год, хах. Слегка повернув голову, Келлин внезапно чувствует очередной прилив боли, пронзающий тело. Он жмурится, но продолжает. Чем быстрее он закончит, тем лучше. Окей, вот такая тактика: сначала слегка подразнить, будет достаточно пару раз облизать член Вика по всей длине, чтобы потом перейти на поцелуи по всей области вокруг него, стараясь не задевать его. Дальше — довести до пика, и, ну, Келлин уж точно знает, как это сделать, главное, чтобы все пошло по его плану, а не по плану Вика. Хотя, когда все шло так, как хотел он? Только в тот раз, когда, в качестве эксперимента, Вик согласился побыть снизу. Это была не лучшая идея, к слову. Келлин самозабвенно облизывает начинающий уже вставать ствол, целует бедра по бокам: медленно, невероятно спокойно, будто не от скорости его работы зависит то, насколько быстро он избавится от боли и дискомфорта. Вик заметно напрягается, и вот уже спустя полминуты выносить явно дразнящегося Келлина становится почти невозможно. — Начинай уже, шлюшка, — Вик хватает Келлина за волосы, заставляя того уткнуться носом в дорожку прямо под пупком. — Как скажете, сэр, — полувсхлипывает-полухрипит Келлин, поднимая насмехающийся взгляд в сторону лица Вика. Далее по плану: довести до оргазма и затребовать своего освобождения, и тут уже точно все в его руках, если будет корректно так выразиться. Небольшая ремарка, если вы забыли: Келлин очень хорош, когда дело доходит до минета. Он проводит языком от основания до головки, слегка играет с ней, вылизывает, опускается по стволу, утыкаясь носом в небритый лобок. Вик слабо подрагивает всем телом, его пресс ощутимо напрягается про рукой Келлина, когда тот опирается на него одной рукой для устойчивости. Всего лишь пара нехитрых повторений алгоритма — и Фуэнтес уже на грани, это даже смешно. — Хватит, — гаркает он, и Келлин с удивлением прекращает. — Думаю, стоит прекратить твои мучения, — ну наконец-то, в самом-то деле, сколько можно. Келлин почти с очевидным радостным предвкушением слегка поворачивается, чтобы Вику было удобнее. Фуэнтес на дрожащих ногах двигается на кровати, еще несколько секунд смотрит на торчащую из ануса Келлина золотую нитку и наконец-то вытаскивает из его заднего прохода это чертову стеклянную не то сосульку, не то елку, не то вообще китайский фонарик — эту русскую фантазию сложно понять, так и хочется спросить: «Что это вообще должно быть и зачем этому висеть на елке?» Келлин выдыхает с очевидным облегчением, его ноги подкашиваются, и он падает животом на внезапно оказыващуюся мягкой кровать. — Ты думал, что это все, шлюшка? — Вик снова ставит его на четвереньки, тянется вперед, упираясь своим стоящим членом в анус Келлина, но не входит — расстегивает пуговицы на влажной от пота рубашке Куинна, стягивает с того остатки одежды. — Развернись. Снова падая на покрывало, Келлин переворачивается на спину и широко разваливает ноги — нетипичный жест даже для него, но сегодня, как и каждый раз в начале года, можно. Вик стягивает с его голеней боксеры, смотрит несколько секунд на тело перед собой. Не то чтобы он скучал по этому, но Куинн действительно невероятно женоподобен, это просто удивительно, насколько. Окей, да, признаться, он скучал по этому. — Хватит смотреть, выеби меня уже, — бормочет Келлин, и вся его натура, проявляющаяся в постели, так отличается от той светлой и чистой, что видна в обычных ситуациях. Вик думает, как Келлин изъясняется в постели с Кейт? Так же грязно или нет? Он хмыкает на эту мысль, натягивая привычную ухмылку. Поднимается, оставляя разгоряченное тело Келлина на кровати, ищет презервативы во внутренних карманах пиджака. Келлин скулит в нетерпении, и краем глаза Вик замечает, как Куинн тянется трясущимися пальцами к своему стоящему колом члену. — Не смей себя трогать, — командует он. Келлин поднимает на него мутные от возбуждения глаза. — П-почему, сэр? — спрашивает он с невероятной детской наивностью, продолжая водить руками по бедрам и бокам. — Только я могу прикасаться к твоему члену сегодня, шлюшка — замечает Вик. — Наказание будет страшным, — и оно правда будет. Нет, Вик знает, что надо этой маленькой шлюшке, и он не будет его наказывать так, чтобы ему понравилось. Он просто свяжет его по рукам и ногам и оставит одного в комнате на пару часов. Будто читая мысли, Келлин хмурится и убирает руки, и Вик возвращается к поискам. — Как тебе нравится идея с елочной игрушкой? — задает вопрос Вик, присаживаясь на край кровати и надевая презерватив. Келлин разочарованно стонет, не факт, что он сейчас вообще что-либо осознает. — Я восприму это как нетерпение. Как из ниоткуда вытащив смазку, Вик размазывает ее по своему члену и вокруг ануса Келлина под громкий вздох нетерпения. — Входи уже, — шепчет Куинн, задыхаясь. — Сэр, — добавляет он слегка погодя, и Вик делает, медленно проникая в отвыкшего за год Келлина. Да, если бы не эти два часа с елочной игрушкой, Келлин бы точно не принял его. Внутри узко и очень горячо, Вик не может долго сдерживаться и двигаться медленно, под громкие стоны Куинна он начинает ускорять темп, толкаясь с каждым разом все сильнее. — Быстрее, сэр, — Келлин едва озвучивает это, проскальзывая губами по подбородку Вика, тот вдавливает его плечами в кровать, ускоряясь. Келлин заходится в громком стоне: так приятно ему уже давно не было, пусть даже все еще слегка больно и не совсем комфортно, но Вик с собственной персоной явно лучше поганой елочной игрушки в колючих блестках. Он почти уверен, что вся его задница сейчас переливается всеми цветами радуги. Как аллегорично, и… — Перепропиздомандосемихуетроевыблядство! — Келлин ни разу в жизни так не матерился, вот это точно правда. Все бывает впервые. Сегодня прямо какой-то день новинок: елочная игрушка в качестве анальной пробки тому в подтверждение. — А ты грязная шлюшка, — комментирует Вик, продолжая менять угол в поисках простаты. — Господи, сильнее, сэр, — стонет Келлин, цепляясь ногами за талию Вика и начиная раскачиваться в противоход ему, усиливая эффект от каждого толчка, и в какой-то момент Вик все же находит простату: ноги сводит судорогой, грудную клетку сжимает в тиски, Келлин закатывает глаза и пытается держаться за сильные, но влажные от пота руки Вика, скребет ногтями по коже. Фуэнтес наклоняется и кусает его за шею: к черту Кейтлин и то, что она подумает, маленький гаденыш царапается, и за это он должен поплатиться. Вик замедляется и, в конце концов, вообще почти останавливается, Келлин разочарованно выдыхает, пытается сам насаживаться на него, но Фуэнтес пресекает попытки. Это еще не все. Он находит на кровати елочную игрушку. Голографические блестки прилипают к рукам — того и гляди вся роспись слезет с нее и останется на их телах. — Ты все еще в нетерпении? — спрашивает Вик, и в глазах у Келлина такая мольба, что сложно отказать. Да, Келлину уже без разницы, боже, просто делай уже что-нибудь, Фуэнтес, мать твою. Вик берется за подвес игрушки, подхватывает ноги Келлина, кладет их себе на плечи и медленно вводит игрушку. Келлин широко открывает рот в беззвучном стоне, его глаза прикрываются, и весь он как-то съеживается, скрючивается, будто все мышцы разом у него сводит судорогой. — Я хочу, чтобы ты стонал, шлюшка, — говорит Вик, начиная двигать игрушкой внутри Келлина. Ягодицы и простыни под ним быстро засыпаются блестками, все сияет, будто запорошенное снегом. Келлин подчиняется: прерывисто кивает и испускает громкий стон. Усмехнувшись, Вик продолжает, и Келлин едва успевает дышать. — Я… я… хочу вас, сэр, — бормочет он. — Н-не игрушку. — Здесь я диктую правила, — приказным тоном говорит Вик. Келлин толкается навстречу игрушке, но ему мало, ему надо больше, жестче, быстрее. — П-пожалуйста, сэр, — хнычет он, и на глазах, вау, и правда выступают слезы. Вик облизывает его шею, кусает за мочку уха. — Терпение, — отвечает он. Келлин почти на грани истерики из-за этого всего, ну сколько можно, и правда? Неужели Вику больше удовольствия доставляет его мучать, чем самому участвовать в их небольшом действе? В любом случае, все его вопросы остаются без ответа и совсем не придают скорости медленным движениям Фуэнтеса. В тот момент, когда Келлин готов уже сдаться, Вик внезапно убирает стеклянную сосульку, резко и без предупреждения входя на всю длину и тут же начиная двигаться в непомерно быстром темпе. И так уж выходит, что интуитивно он входит под правильным углом, каждый раз задевая простату. Келлин вьется на кровати, как уж на сковороде, бьет ногами по мягкому покрывалу, сжимает пальцы на руках и едва попадает по челюсти Вика губами. Он оставляет ответный знак — огромный багровый засос чуть левее кадыка, и Вик еще сильнее ускоряется, а его движения становятся резче и жестче. — Д-да, сэр, — запинается Келлин, он снова обхватывает спину Вика ногами, но в этот раз его мотивы другие: он переворачивает их в позу наездницы и теперь уже сам прижимает Вика к кровати, в то же время слегка замедляясь и двигаясь еще чуть жестче, будто ему мало. Вик ведет руками от икроножных мышц к ягодицам: знакомый маршрут, собирающий по пути наиболее чувствительные эрогенные зоны Келлина. Еще одна — на животе, прямо над бедренными костями, и ее Вик тоже задевает, настойчиво игнорируя пульсирующий от напряжения член Куинна. — П-пожалуйста, сэр, — всхлипывает Келлин после очередного прикосновения, — подрочите мне, пожалуйста. Вик ухмыляется: наверное, никто больше не видел Келлина таким пассивным и доступным, как сейчас. Он медленно обхватывает его член и ведет вверх: в такт, но в разы медленнее и с нажимом достаточно сильным, но не приносящим боли. На момент Келлин приостанавливается, кончая им на животы с громким криком. Вик чувствует, как липкая сперма стекает по его животу на кровать, и переворачивает их обратно, давая Келлину передохнуть. Обычно в этот момент он бы снова вернулся к схеме с елочной игрушкой, но видя, что Келлин уже не выдержит второго оргазма, он решает, что хватит с Куинна на сегодня, двигается быстро и резко, на пределе своих сил. Келлин слабо бессильно скулит, уже совсем не извиваясь под ним, и в какой-то момент в голове проносится: «Стареем…» И даже смешно становится. Руки подкашиваются, он утыкается головой в плечо Келлина, и тот медленно вплетает пальцы в его волосы. До предела дойти оказывается совсем легко, и он кончает, кусая Келлина за плечо. Два-один, если не считать расцарапанных рук. Медленно выйдя из окончательно вымотанного Куинна, Вик стягивает презерватив, падая на кровать рядом. — Спасибо, глупая привычка, — бормочет Келлин, и это даже в какой-то степени обидно, хоть и правдиво. Вик встает, надевает носки, белье, джинсы, и выходит на балкон, в холодный вечер Вегаса. Нахуй это все, нахуй Келлина Куинна и его дурацкую женоподобность. Он твердо решает избавиться от этой привычки. *** — Ну и что это, — Дэни укоризненно смотрит на засос, наскоро замазанный тональником из дьюти-фри. — Явно не то, о чем ты подумала. — Ага, как же, мачо, — с недовольным видом Даниэль уходит на кухню. Вик хмурится, глядя в зеркало. Келлин постарался, и теперь вот желтым поблескивающим на солнце радужными блестками (его бросает в холодный пот от одной только мысли) пятном горит «фонарь». Он вздыхает, глядя на часы, достает телефон. Майк берет трубку несколько гудков спустя. — Можно пожить у вас? — в трубке раздается смешок и недовольный вздох. — Ребята, когда вы, блять, перестанете калечить друг друга во время вашей гомоебли?