В чем виновата Бетти?

Прежде Крейг думал, что психиатрическая лечебница — это довольно жуткое место, учитывая, сколько страшных фильмов было снято про них. Июньский ветер в глубинке гор чувствуется слабее, и Крейг лениво расстегивает ветровку. Двор клиники оказывается местом очень милым, похожим на городской зелёный парк со всеми его свежими газонами, цветными клумбами и лавочками, от которых ещё пахнет краской. Отдаленно слышится, как там, в тени деревьев, журчит ручей, поёт тетерев. Холодное горное солнце рассеивает свои лучи сквозь далёкие горы, через город, и прямо сюда, во двор, и, если не смотреть на беспокойных врачей, можно сказать, что всех этих газонов и клумб веет спокойствием в противовес тому, что творится за стенами этого места, во всем мире. Твик выглядит как обычно и в то же время по-другому. Обычно — это потому что у него волосы растрепаны, лезут в глаза, спадают на шею, а под глазами лежат синяки. Необычно, потому что он почти спокоен, лицо его не дергается, и руки не дрожат, и смотрит он в одну точку почти постоянно. А еще он необычно молчалив, и Крейгу это кого-то напоминает. От лавочки пахнет краской, людей во дворе немного, и жуткими они не кажутся. Крейгу многое хочется сказать, но слова наружу не рвутся, потому что это не тот случай, когда стены можно рушить. Твик, в конце концов, скрещивает ноги на лавке и начинает раскачиваться взад вперёд. — Как соседи? — Наконец-то выговаривает Крейг. — Ничего? — Ничего, — отвечает Твик ровным-ровным голосом, почти сразу, не отрывая взгляда от мокрой лужайки. — Я, кажется, видел одного из них. Ленни? — Ленни, да. Ты его видел. — Такой, мелкий, лет десять? Мы встретились с ним, пока шли сюда, и он с тобой поздоровался. — Наверное. — Что с ним? — а? — он моргает, — С ним что-то плохое. — Да? — Да. — Понятно. Твик кивает. Дует ветер, шелестят листья, волосы Твика чуть колышатся. Между ними висит молчание. Крейг не знает, чувствует ли это Твик, зато он чувствует очень отчётливо, почти осязаемо. — Я хочу спать, — говорит Твик, почти спасая ситуацию. — Я пойду, ладно? — Он спускает ноги вниз, потом встаёт и уходит. Крейг смотрит ему в спину. В окне Крейг видит своё отражение, когда дневной автобус стучит колесами по нагретому асфальту, делая путь из Денвера в Южный парк. Проносятся холмы, над которыми висит летнее провинциальное солнце, паутины проводов, пролетает косяк. Раньше Крейг думал, что по этой же дороге, только в другую сторону, они будут двигаться вниз с гор, оставляя позади ветреные города, навстречу другой жизни. Автобус мерно трясет, Крейг слушает «Wasteland» и медленно проваливается в пустоту. Время движется вверх-вниз: казалось бы, идёт медленно, но, оглядываясь назад, кажется, будто все несется обрывками, как если бы его жизнь показывалась через ряды фотографий, вклеенных в альбом. Июнь начинается с уборки гаража и поливкой лужаек, покупкой нового велосипеда по росту и шин к нему, а также городскими праздниками. У Крейга впечатление, что он не сможет делать такие обычные вещи без человека, который плотно связан с ним, но это просто происходит как есть, и от этого никуда не денешься, не уйдешь. Как-то, когда бежишь уже половину дистанции и кажется, будто ещё столько же не вынесешь. А потом оказывается, что все не так страшно. И вовсе не надо учиться жить заново, как кажется сначала. Триша швыряет в Крейга подушку, но промахивается. Створка открытого окна не качается — это один из тех летних вечеров, когда ветер ненадолго стихает, оставляет жару, чириканье крикунов, мерное свечение фонариков на дороге, и редкий грохот машин. Стук ножа о доску — это миссис Такер режет помидорину в суп, смотря шоу талантов Дэвида по телевизору, когда Крейг вбегает на кухню и снова уворачивается от подушки — та прилетает в холодильник, мягко падает на пол. Крейг сует руки в карманы домашних штанов, крутится на пятке, смотрит на сестру снизу вверх. — Мазила, — говорит он. — Дети, не играйте на кухне, — между делом говорит миссис Такер, и, в принципе, остаётся неуслышанной. Триша рычит. Её волосы растрепаны, лицо раскрасневшееся, в глазах игривое настроение. Она несётся за подушкой, и в следующий раз Крейг лихо ныряет под стол, чтобы увернуться. Грохот упавшего стула, подпрыгнувшего стола, подушка сносит со стола кружку с логотипом «MacAfee», вазу с цветами, и что-то ещё. — Вы что, с ума посходили?! — кричит миссис Такер так, что Крейг выползает из-под стола, а Триша подпрыгивает. — Господи, не дети, а катастрофа! А ну немедленно уберите здесь все! У Крейга все ещё сбившееся дыхание от погони. Он чуть улыбается краем губ, хватает кружку. — Видишь, как она счастлива, что у тебя хорошее настроение, — говорит ему на ухо Триша, пока протирает пол от чая и воды. На фоне слышится голоса из шоу талантов Дэвида и причитания миссис Такер. И Крейг вдруг чувствует себя живым; понимает, что его сердце, хоть и медленно, но все-таки стучит. — Давай лучше посмотрим в телескоп. — Скука. — Покажу тебе Марс. — Мне нравится марс. Неплохая шоколадка. Во время одного из тех летних вечеров, когда мальчишки собирались за гаражами, на заброшенной кирпичной стене на окраине города, Крейг вылезает из своей берлоги, думая, что он достаточно научился жить заново (или не научился), чтобы тусоваться без Твика. Апельсиновое солнце расплывается в закате, и к вечеру холодает, мальчишки пьют газировку из стаканов и обсуждают, куда, кроме долины рудников, можно выбраться на выходные. — Родители не пустят меня дальше, — ноет Леопольд Стотч — для друзей Баттерс. — Чувак, ты также говорил и про долину, — фыркает Токен, отдавая Клайду стакан. — Ваши походы — отстой, — говорит Эрик Картман. Крейг подпирает плечом стену, сидя на парапете. На фоне того, как Клайд ругается с Картманом, у Крейга вибрирует смартфон. Он думает, что это Триша — в последнее время она часто ему звонит, чтобы попросить прикрыть от родителей, или пожаловаться на Карен Маккормик. На экране фотография Твика с картонным стаканчиком на голове, словно это какая модная шляпа, и с половиной лица Крейга. «Твику не часто дают позвонить». — Говорит один из крейгов. «Твик не вовремя». — Говорит другой и его аргумент оказывается весомее. Он выключает экран и, прежде чем спрятать телефон обратно в карман, ловит взгляд зелёных глаз Кайла, которые в закатных лучах становятся почти карими. Он думает, а смотрел бы Кенни на него также? Что бы вообще сказал Кенни на такой поступок? — Вы что, поссорились? — спрашивает Кайл так, чтобы никто не услышал. — Не, — бросает Крейг, безразлично тяня газировку через трубочку. — Тогда чего не взял? — Спрашивает Кайл. Крейг жмет плечами. — Будет не очень, если вы разбежитесь. Нам ещё тусить с вами обоими. Кстати, надо будет навестить его классом. Пацаны! «Хорошая идея, ребят, я с вами». — Говорит один Крейг. «Только вот на тот день у меня наверняка будет назначен урок испанского». — Говорит другой и вновь выигрывает этот спор. Так, конец июня дарит Крейгу свободу от всего. Он все ещё чувствует, что любит, но теперь понимает, что жизнь без него не такая страшная, как могла показаться на первый взгляд. И теперь не хочет возвращаться в тот замкнутый мир, начинающийся Твиком и им же заканчивающийся. Взгляд вперёд — вот они, большие города, словно на ладони, вот оно, будущее, и необязательно, чтобы рядом был кто-нибудь. Как всегда что-то тихо щелкает, но вселенная не становится другой. Все те же звезды, все те же закаты, тот же звук падения камней в озеро Старкс, улыбка огромной собаки на городском празднике. Кажется, что все вот-вот изменится навсегда, но эта мысль оказывается ошибочной. — Крейг. Отец всегда стучит, прежде чем войти в комнату, мать — никогда. Порой она врывается, словно случился пожар, или, наоборот, наводнение, порой заходит тихо, почти неслышно шурша ногами по ковру. Крейг крепит деталь на модель космического корабля. Получается неплохо, Энтерпрайз к взлету почти готов. Крейг оборачивается, смотрит на мать с полу, снизу вверх. — А? — Миссис Твик звонила. Говорит, Твик опять тебе не дозвонился. Крейг вздыхает и отворачивается, сосредотачиваясь на том, чтобы нанести достаточное количество клея на совсем крошечную детальку. — Он звонил, когда у меня был урок испанского. — Я даже не знала, что ты все ещё ходишь на испанский. Неровное движение — клей течёт на руки, а Крейг не ведёт даже бровью. В комнате жарко, хоть и шумит вентилятор. — Отец оплачивает уроки. Миссис Такер некоторое время молчит. — Рассказать, как у него дела? Крейг низко склоняется над Энтерпрайзом и от напряжения закусывает губу. — Ага. — Ну, ему нравится групповая терапия, и, по мнению врачей, прогресс на лицо. Он скоро вернётся, миссис Твик сказала, что он стал вновь разговорчивее, ему не терпится вернуться скорее и пойти на учёбу. Крейг. В чем дело, ты меня слушаешь? — Да, — говорит Крейг. — групповая терапия, он скоро вернётся, и… — Он клеит хвост корабля, и у него захватывает дыхание. Корабль получается красивым. — Можешь принести сок? Жарко. — Закончился. Я рада, что тебе лучше, но не будь эгоистом. — Ты о чем? — Крейг вновь смотрит на мать. Та поджимает губы. — Просто постарайся в следующий раз взять трубку. Крейг не видит ничего эгоистичного в своих действиях, он не видит в своих действиях вообще ничего, как будто в голове не остаётся мыслей. Если август пахнет ягодами и травой, то сентябрь — влагой, мокрыми листьями и остывшим асфальтом. Однажды таким сентябрьским утром, пока все спят, Крейг Такер впихивает тёплые вещи в рюкзак, кладет зубную щётку и пасту в боковой карман, а в потайной карманчик на передней части рюкзака свои сбережения — примерно 60 баксов 32 цента. Телефон оставляет на столе в комнате, хотя правила запрещают ходить в поход без телефонов. «Это не поход». — Успокаивает себя Крейг. Он надевает ветровку, из гаража вытаскивает свой новый велик и, по тихим улицам, пока весь город ещё спит, покидает на нем Южный Парк. Это вовсе не эгоистично, не неправильно и отнюдь не плохо. Пахнет утренней влагой, ветер дует в лицо. Медленно мимо несутся горные пейзажи со всеми их туманами и высокими видами. Южный парк остаётся позади по всем тем причинам, по которым его стоит оставить. Крейг следует за Кенни. По той же дороге, что ехал когда-то он. *** Небо не темно-синее, а золотое, светящееся. От горизонта до горизонта звезды разжигают огонь настолько, что, кажется, от него идет жар, и теперь не понятно, где кончается небо и начинается поле. Это так странно, ведь под лопатками явно чувствуется деревянный пол, а над головой всего минуту назад была косая чердачная крыша, загораживающая небо. Наверное, она сгорела. Кенни лежит рядом, закинув руки за голову, а ногой болтая в воздухе. Тени ходят по его лицу, ветер — по водостокам. Воздух, кажется, можно потрогать. — Я не знаю, что говорить, — говорит Кенни. — Как же, — отвечает Крейг. Ему кажется, что огонь сверху слепит его, но взгляда он не отводит — так это красиво. Словно космос перестал быть огромным черным ничего и превратился в сплошное звездное поле, где звезды больше действительно не одиноки. — Давай ты. — А я то что? — Ты пришел сюда не потому, что хотел знать, что происходит с небом, и не потому, что непонятно, день сейчас или ночь. Ты пришел сюда либо ради Твика, либо из-за Твика, и один вариант из этих вариантов верный, но какой — я не знаю. — Меня пугает, когда ты сильно разговорчивый, — только выдает Крейг, и собеседник его вдруг не отвечает. Крейг некоторое время молчит. — Та книга, которую ты украл… О чем она была? — А ты как думаешь? — Я думаю… Крейг вспоминает разговор в библиотеке, духоту комнаты с цветами, сэндвич, деленный напополам, и все то, что произошло после. Он тогда спросил, в чем же виновата Бетти, а Кенни ответил, что ни в чем. И Крейг внезапно понимает, что все знает, хотя видел лишь обложку. И понимает, почему книга нужна была Карен Маккормик — чумазой девочке, которая не может придумать причину, почему ее родители не как все; не такие, какие могли бы быть, сложись все удачнее. Кенни, возможно, смог помочь сестре, но глупо было бы давать детскую книгу однокласснику. И теперь он помогает ему сам. Естественно, как может. Крейг чуть прикрывает глаза, но не до конца — золотое небо все еще сияет, он ведет пятерней по шершавому теплому полу, чтобы ощутить, что он действительно есть. — Я ни в чем не виноват, — говорит он тихо-тихо, едва ли не шепотом. — Это все не я. Красивое осознание странных вещей как всегда приходит нежданно, как снег в Майами. Крейг говорит это, и, как ни странно, верит себе, но сказать, что ни в чем не виноват — это одно, а пережить это — другое. Словно сталкиваются два мнения, совершенно противоположных, но в то же время принадлежащих одному и тому же человеку, но колючие шипы ранят больше не так сильно. И Крейг знает - еще чуть-чуть, и он выберется наружу. — Я уехал, просто потому что не придумал ничего больше, — заключает Крейг. — Не потому, что мне не нужен Твик, и не потому, что хотел спасти его от себя. Я не знал, что делать. — А теперь знаешь? — Нет. — Возвращайся. Крейг садится резко. Так, что перед глазами проносятся вспышки. Потом кидает взгляд вниз, туда, где тени ходят по лицу Кенни Маккормика. Он на Крейга не смотрит, созерцает плавящееся небо, и болтает ногой в воздухе. — Тогда бы почему тебе тоже не вернуться? Ты тоже не побежал за светлым будущим, ты тоже сбежал от чего-то. — Ты Крейг Такер, а не Кенни Маккормик. — Тебе ведь ничерта не нравится жить на мельнице, — продолжает Крейг, едва слыша свой голос. — Это не я, — Маккормик чуть усмехается. Совсем чуть-чуть — в любое другое время Крейг бы не заметил, но свет сейчас ярче, чем днем, и ярче, чем на любых планетах вселенной. Потом кидает беглый взгляд на Крейга. — Это ты тут живешь. Крейг хмурится, и Кенни продолжает: — В октябре тут станет совсем холодно, а зимой вокруг заметет снегом. Тебя дома все ищут. Не надо быть тем, кто уходит лишь потому, что не знает, что делать. От этого могут быть… последствия. Возвращайся, Такер. Крейг моргает. Кенни подсаживается рядом, оба задирают головы и наблюдают, как небо доживает свои последние секунды. Вот звезды опаляют раскаленным золотым огнем последний свободный от них прощелок, и его куски, словно метеориты, начинают падать; а ровно посредине, якобы как млечный путь, напополам делит небо гигантская трещина. В горячем воздухе стынет мягкое шипение, словно кто-то разбил яйцо над скворчащей сковородкой. Крейгу не страшно. В последний момент он поворачивает голову на Кенни, но никакого Кенни рядом нет. Крейг медленно поднимает тяжелые веки. Воздух по-осеннему морозный, и в нем звенит отдаленный лай собаки, шелест пшеницы, тихий вой горного ветра. Это та же мельница, на которой Крейг был минуту назад, то же пшеничное поле, которое сливалась с небом, только над головой у него косой чернеющий потолок, укутанный тонкой рваной паутинкой, а за окном совершенно обычное небо с бледными звездами-светлячками, словно темное море с тусклыми огнями кораблей. Крейг поднимается со своей лежанки — ветровки, купленной в начале весны, — и, выпуская пар изо рта, отряхивает ее. Полоска света из окна пересекает комнату, в которой нет ничего, кроме пыли. Потом Крейг черной тенью бредет к окну. Небо лениво светлеет от горизонта вверх, и предрассветные сумерки влекут за собой сливовую расплывчатую линию из-за холмов, жидкий осенний туман, кутающий поле и далекую автомагистраль в паутине проводов. «Это не Кенни, — думает Крейг. — Это я. Я сам все понял». Это был второй вариант из возможных. Тот, где Крейг больше никогда не встретит Кенни Маккормика. Ни в Южном Парке, ни где-то на трассе, ни где-либо в больших городах, ни на заброшенной мельнице. Все правильно, ведь он и правда не Кенни Маккормик, и он вовсе не обязан поступать так же, как он. И Крейгу не нужен Кенни, чтобы понять, что его будущее у него на ладони, будет рядом Твик, или нет. Трава пахнет еще ночной прохладой и наступившей осенью, перед глазами необозримое поле пшеницы. В тишине Крейг щелкает подножкой, накидывает рюкзак на плечи (там еще осталось пара конфет и минералка), и садится на велосипед. Он знает, что уехал гораздо дальше, чем Долина Рудников, или пик Ласточки, потому что отсюда видно, как кончается горный хребет, и начинаются равнины. Крейг не знает, в какой части Колорадо он находится, зато знает, что в Форт-Билде — ближайшем городке, — на главной улице есть телефонная будка. Мимо медленно несутся поля, шины шуршат о ровный асфальт и мнут мелкие камешки. На сгорающем, теперь уже по-настоящему, горизонте, кидают длинные тени башни электростанции. Форт-Билд греется в рассветных косых лучах, когда Крейг туда прибывает, узкие его улочки дышат тишиной, и все в городе еще спят. Крейг спрыгивает с велосипеда перед узкой телефонной будкой, какие были популярны в двухтысячных. Стекло на боковой стене подбито, в нем отражается мерцание неоновой вывески местного бара. «Beiles» — уведомляет вывеска. Монетка звякает о приемник. Он знает, что Твик не берет трубку, когда видит незнакомый номер на экране, но если позвонить десять раз, то он понимает, что это важно. Он решает звонить Твику отчасти потому, что помнит наизусть только его номер, отчасти потому, что хочет слышать его голос. Теперь он вспоминает, каким он был разговорчивым, впечатлительным, нервным, и любил говорить, что у него ничего не получится, а потом все делал как надо. Как он пах кофе и корицей, улыбался изредка, как вдруг смелел, оставаясь наедине, а иногда застывал, задумавшись, и долго смотрел в одну точку. У Крейга льется тепло в груди, когда он вспоминает маленькую комнатку, ставшей для них целым миром. «Заведем кошку. Нет, собаку. Кого угодно». И он обещает себе обязательно придумать, что нужно делать, ведь теперь ему не надо размышлять, в чем он виноват и где он еще может оступиться, даже если его не было в толпе одноклассников, держащих таблички «Добро пожаловать домой, Твик». Потому что то, что должно было случиться, случилось. — Кто это? — Голос Твика сонный и нервный одновременно — естественно, он еще спал. У Крейга нет часов, и сколько времени он не знает, но, скорее всего, нет еще и пяти — светлеет рано. Он молчит, потому что не может подобрать слово, которое бы поставило все точно на свои места, и Твик повторяет, уже более нервно: — Господи, это кто?! — Привет… Ответом звенящая через сотни миль тишина. Правда, недолго. — Это ты, Крейг?! — Это я. — Господи! — Голос мгновенно перестает быть сонным. — Господи, где ты, тут все с ума сходят! Тебя похитила китайская мафия?! Сколько они хотят?! Ты в порядке?! Крейг наклоняет голову к плечу и рассматривает наклейки на стекле, а в груди полыхает пожар, похожий на тот, каким горит сейчас горизонт. — Я просто сбежал. Я в Форт-Билде. Твик снова молчит, зато Крейг отчетливо слышит его дыхание в трубку. А потом выдает тихо: — Это из-за меня, да? — Это… из-за всего. — Слушай, слушай, нет, не перебивай! Я осмыслил кучу вещей! Ай! я знаю, что ты чувствуешь, мне объяснили, мне все объяснили, я все понял! И я хочу жить, честно, теперь я хочу жить, а если вдруг что-нибудь случится, и я вдруг… Ну, в смысле, о господи, это вряд ли случится, но если и так, и я не захочу, я расскажу об этом! Я расскажу тебе, и маме, и Клайду, и… И мне даже дали номер телефона! Мне объяснили… Групповые терапии, там… Мне объяснили, почему нужно так делать, Крейг мне никогда не было плевать на тебя, просто я думал, что… Там, думал, ай! Что сам все знаю лучше всех, и ничего мне не… Долго рассказывать! Крейг чуть улыбается от того, что Твик просил его не перебивать, а теперь перебивает сам себя. А еще не может поверить, что проблема просто решилась сама, без его участия, и ощущение того, что тяжелый груз вины падает с его плеч, усиливается. А Твик тем временем продолжает, в интонации его чувствуется тревожность: — Я не злюсь, я не обижаюсь, я знаю, ты всегда меня поддерживал, а ты… а я… Просто возвращайся… — Он делает паузу. — Пожалуйста, Крейг, вернись. Тебя все ищут, я хочу, чтобы ты вернулся. Это как целая зима, или как целое лето, Крейг, мы не виделись три месяца. — Я не могу вернуться… — Почему? — Твик не дает договорить, и его голос обрывается, как будто он вдруг собрался разреветься. — Если ты не хочешь возвращаться ко мне, то… Ай, господи, если не хочешь возвращаться ко мне, то просто вернись в город, твоя мама… — У меня нет денег на автобус, — Крейг наваливается плечом на стеклянную стену, потому что внезапно чувствует усталость. — Ты можешь за мной приехать? Он может представить, как меняется выражение лица Твика. Возможно, он даже улыбается, или же просто смотрит в стену с приоткрытым ртом. Твик прав, они не виделись три месяца. — Насколько я помню, автобус из Южного парка выезжает в шесть тридцать пять. Но я точно не знаю, можешь посмотреть. На автовокзале встретимся. Твик? Твик что-то беспорядочно бормочет. Твик соглашается. И Крейг рад оставить мельницу, зарастающую сорняком, далеко позади, хотя думает, что когда-нибудь он туда еще вернется.