В чем виновата Бетти?

*** — И зачем я тебе это рассказываю? Ты ведь и так все знаешь, ты был там. Теперь в руках Кенни бенгальский огонь — он искрится и светится почти так же, как и золотая пшеница, и все это частично напоминает какой-то карнавал, или просто праздник. Откуда он у Кенни, Крейг, конечно же, не знает. Когда он гаснет, Кенни достает следующий и тот загорается сам собой. Крейг замечает, что в темно-синем небе появилось еще несколько созвездий. Ему вновь становится интересно, а день сейчас все-таки, или ночь? — Захотелось выговориться? — Предполагает Кенни. Огонек в его руках шумит и искрится, он протягивает его Крейгу. Тот не хочет его брать, но берет. — Захотелось бы — давно бы сделал. Меня все та-а-ак жалели, что я мог хоть целыми днями ныть. — Так почему же не ныл? — А почему жалели меня? Это не я так измучился, что решил свести концы с концами. И это не мне давали этот аметрептелин два раза в день, чтобы я два слова не мог связать. — Хм, — Кенни жмет плечами, но ничего не говорит. — Так понимаю, лучше после этого случая не стало. — Если бы это было один раз, — Крейг тупит взгляд. — После того как ты пропал… Все стало лучше, но не надолго. *** Первое, что теперь думается при взгляде на Твика — это то, что он боится смерти. Крейгу не нравятся эти мысли. Он хочет думать о чем-нибудь другом, например, что у Твика красивые глаза, или, там, что он разговорчивый и это здорово. Как раньше. Дурацкий его поступок вызывает в Крейге массу непонимания и какую-то ненависть к себе, как будто бы это он виноват, что он Твика видеть счастлив, а Твик его — нет. Когда такое происходит, Крейг забывает дышать, перестает чувствовать живым, и не знает, бьется ли у него еще сердце, а еще те самые шипы оставляют очередную рану. Закончить эти отношения — самый логичный из всех логичных выходов, но он не решается. Во-первых: Вдруг он ошибается? Во-вторых: Как он сам будет потом жить дальше? Конечно, раны на тонком угловатом запястье затягиваются, остаются шрамами поперек синих вен, словно тонкая паутина, и постепенно это перестает пугать. Страшно другое. Страшно то, что никто точно не знает, что заставило Твика встретиться лицом к лицу с его страхами. Он не тот, кто идет навстречу темноте, или движущимся теням на стенах во время грозы. Он не может быть тем человеком, который хочет умереть. Доктор сказал: «Депрессия». Мистер Твик сказал: «Ну, он всегда был странным». Клайд сказал: «Вот отстой». Крейг сказал: «Это все я». — Что смотришь? — Спрашивает Твик, и Крейг приходит постепенно в себя. Чувствует, что сердце все-таки пропускает удар. Он знает, что у Твика тахикардия. Это значит, что его сердце бешено стучит не только тогда, когда он нервничает, пугается, или влюбляется, а всегда. Это не кажется таким жутким по сравнению с тем, что его собственное сердце бьется так медленно, словно вот сейчас отобьет последний удар, тихо остановится, словно прибывший на станцию поезд, и больше никогда не придет в движение. Коридор школы длинный, шумный и мрачный. Крейг захлопывает шкафчик не глядя. — Ничего, — говорит он и отворачивается. — Задумался. — Клайд говорит, что думать — это хорошо. — Клайду его собственный совет не помешал бы. — Пойдешь сегодня в библиотеку? — Да, — протяжно вздыхает Крейг. Раньше он не особо тянулся ее посещать. С тех пор, как Кенни Маккормик пропал без вести, не хочет ходить туда совсем. Исчезновение Кенни задевает его и расстраивает. Он иногда пишет Кайлу, не слышно ли ничего от их друга, но ответ всегда получает один: «Нет, чувак, ничего». И надеется, что правда ничего, что Кенни Маккормик прячется от всех, а не от той части его окружения, от которой считает нужным спрятаться. Кенни не становится клевым, или крутым в глазах Крейга, он остается собой — и это самое прекрасное, что могло произойти с ним. После их общения в умиротворенном зале городской библиотеки, Крейгу нравилось играть с ним в одной команде в баскетбол, или в настольные игры по выходным дома у кого-нибудь из одноклассников. Ему нравилось общаться с ним во время общих прогулок в город, а еще он был неплохим напарником в походах. А во время перерывов в библиотеке, в крохотной цветочной комнате, вести короткие беседы на разные темы. Такое случается, когда заводишь нового друга и тебе интересно о нем все. Кенни вырвал Крейга из того мира, где существовал только он и Твик, а потом просто исчез. Возможно, они когда-нибудь еще встретятся. Где-нибудь на трассе, или в мотеле, или где-нибудь в большем городе. А возможно, они не встретятся никогда. Он также будет ехать по дороге, брать ночь в мотеле, бродить по большим городам мимо всех огней и рекламных вывесок, но встречи так и не произойдет. — Придешь сегодня? — Спрашивает Крейг, натягивая рюкзак на одно плечо. — Куда? В библиотеку?! — В библиотеку. — Нет, я не могу сегодня. Придет Том Райан и я должен буду его стажировать вместо отца — он так сказал! Господи, я ненавижу никого стажировать, я сам ничего не знаю! — Вроде знаешь, — он берет Твика за руку, и они идут к выходу из школы. — А мы сегодня с Венди должны были ехать в Денвер, чтобы подавать жалобу, господи, она меня прикончит, когда узнает, что я не поеду! — Тусоваться в кофейне — не такой стресс, как тусоваться на митингах, да? — Только не тогда, когда там Том Райан. — Чем тебе не нравится Райан? — Насколько Крейг помнит, Райан — это старшеклассник в широких очках и с модной прической, который все время шутит и мечтает разбогатеть. Он вроде ничего. Крейг думает, что они с Твиком могли бы даже подружиться. — Ничем, — фыркает Твик. — В смысле, ничем не нравится. Из школьного окна просачивается тусклый блик провинциального весеннего солнца, вышедшего из-за низких облаков на минуту-другую. За окном гуляет горный ветер, и голые ветки деревьев гнутся под его напором, а там, поверх крыш домов, на заснеженных холмах раскидывается стройка нового жилого комплекса. Это оттуда раньше виднелась восточная часть леса, которую они так и не смогли отвоевать. Они выходят из коридора в просторный школьный холл, освещенный белыми накаленными лампами. Прорвавшись через толпу школьников, возле выхода в школьный двор они встречают Токена, пишущего сообщение на смартфоне, Джейсона, заматывающего серый кудлатый шарф на шее, Клайда в шапке Бебе Стивенс и саму Бебе Стивенс. Ребята явно ждут их. — Ты ее растянешь! — Бебе встает на носки, тянется к голове Клайда, а тот только смеется, уворачивается и отпихивает от себя подругу. — Придурок, она новая! — Не такая уж большая у него голова, — комментирует Токен Блэк, убирая смартфон, а потом замечает Крейга и Твика. — О, — он поднимает руку в приветствии. — Крейг, Твик. Как оно? Он наверняка хочет знать, как прошла астрономия, но Твик думает явно о другом. Он вообще не склонен думать о том, о чем думают другие. — Ужасно! — На выдохе говорит он. — Это еще почему? — Потому что нам вдруг не нравится старшеклассник Райан, — Крейг говорит «нам» как бы иронично, но в то же время уже по инерции. Бебе практически запрыгивает на Клайда, чтобы забрать шапку, тот наваливается плечом на Джейсона. — Райан? — Переспрашивает Бебе между делом, почти дотягиваясь до цели. — Он вроде нормальный. — Нормальные люди не идут работать к моему отцу, — выдает Твик и дергается. Джейсон и Токен посмеиваются, а потом Блэк хлопает его по плечу. — Ну, этот будет исключением. Клайд наконец-то снимает с себя шапку и резко напяливает ее на глаза Бебе Стивенс, причем неверной стороной. Та ругается, обзывает его идиотом несколько раз, и один — придурком. У всех здесь неплохое настроение — ни у кого ничего не остается от того, декабрьского, холодного. И Крейг жалеет, что у него самого остается тот осадок, который оставляет звонок мистера Твика, который он получил в библиотеке. И тот осадок после пропажи Кенни. Впрочем, несмотря ни на что он признается самому себе, что тоже чувствует себя неплохо, хоть на плечах и висит какой-то груз. И это вовсе не рюкзак с книгами, которые он забрал с собой. — Кстати, — говорит Джейсон, когда они уже выходят на крыльцо, и горный ветер треплет волосы и одежду. Металлические облака все еще пропускают лучи крохотного солнца, низко висящего над холмами. — Тропа на пик Ласточки теперь закрыта — туда не пройти из-за стройки. Мы с Маршем порешали вчера, можно поехать в долину рудников, говорят, там классные водопады весной. — Там сложная тропа! Я этого не вынесу! — Нервничает Твик и сильнее сжимает руку Крейга, но его восклицание никто всерьез не воспринимает, потому что знают, что он прибежит первым, а потом вернется, чтобы забрать у Клайда рюкзак. Май дарит городу тающие снега, весенние ветра, и открытие походных сезонов. Первый их поход в этом году состоялся на пик Ласточки, несколько недель назад, еще когда стройка не началась, а Кенни был в городе. — А кто еще идет? Кроме Стена? — Спрашивает Крейг, пиная камень. Они подходят к воротам школы и останавливаются — дальше всем в разные стороны. — Кайл вроде уезжает, — отвечает Токен. — Хайди хотела, но если она успеет выздороветь. — Возьмите меня, — улыбается Бебе. — Мне рассказывали, что это классный способ поддержать фигуру. Клайд вздергивает брови. — Ну нет, давай-ка ты останешься дома. — Давай лучше ты останешься, — предлагает Токен, фыркая. — А то тропа и правда сложная. Все, кроме Клайда, смеются. Хуже Клайда ходит, наверное, только Картман. Наверное — потому что никто точно не знает, ведь лучше съесть коробку лука, чем это проверить. Крейг подозревает, что Клайду это не особо в кайф, но отставать от моды он явно не хочет. Да и он тащится от своего вида, когда у него на плечах походный рюкзак. Если бы он еще мог его нести, все было бы замечательно. — Да нормально, я же говорил, у меня просто обувь была неудобная, теперь все хорошо будет. — Твою мать, — ругается вдруг Крейг тихо, и все обращают на него внимание: — Из-за отработок у меня по испанскому завал. — Usted repugnante pomelo, — веселится Клайд и компания смеется. Крейг ненавидит испанский, что говорит Клайд — не понимает, и потому сохраняет угрюмое выражение лица. — Не разгребу — останусь дома, — поясняет он. — У кого-нибудь есть моя тетрадь? Все качают головой, кроме Твика. — Ты у меня ее забыл, — сообщает он. — Она на тумбе лежит, там, э-э, возле стола. — Я зайду после… библиотеки. Ты как раз закончишь. На прощание они с Твиком символично обнимаются, с остальными символично пожимают руки, а Бебе символично чмокает его в щеку. — Господи, я же просила, чтобы тебя перевели, какого черта ты тут делаешь? — Первое, что слышит Крейг, когда переступает порог библиотеки после методичного звона колокольчика, висящего над дверью. — Не знаю, — говорит он, да так и замирает. Тучная и в очках, женщина за столом морщит нос, хмурит брови. — Знаешь, мальчик, давай сюда обходной лист, я поставлю подпись, и чтобы я тебя больше здесь не видела, ясно? Весь ковер мне крошками уже обсыпал, хулиган. «На том и порешали». — Радуется Крейг, протягивая помятый листок. Огорчает только то, что она не сделала этого раньше. Он решает идти к Твику пешком, потому что следующий автобус будет только через час. Он знает, что Твика нет дома, как и его отца, зато мать его, если не ушла в магазин или на встречу литературного клуба, обычно рада видеть его в гостях. Под ногами мешается слякоть, Крейг успевает замерзнуть, пока идет через город, и на секунду задумывается, что, может и стоило дождаться автобуса. У мамы Твика миловидное круглое личико, взгляд мягкий и редкая улыбка. Крейг думает, что они с Твиком похожи. Когда он говорит, что ему нужно только забрать тетрадь, она жмет плечами и выключает кофеварку. — Можешь подождать Твика в его комнате, он скоро вернется, — говорит она. — Ладно, — кивает тот, поднимаясь по лестнице. Комната Твика — это отдельный интерес. Вещи в ней то накапливаются, то количество их резко уменьшается — смотря какое у Твика настроение. Так Крейг не замечает глобуса, что был на его столе позавчера, и фигурок из Макдональдса. Зато возле стены огромная иллюстрация с кричащим лесом, крепленая на деревянную балку, а на кровати Крейг замечает ту самую панамку с бумажной сосной, в которой Твик был на митинге. Сосна уже порвалась. Тумба возле стола оказывается забросанным бланками и распечатками с текстами о вреде вырубки сосен — Крейг разгребает завалы руками, некоторые бумаги собирает по стопкам и откладывает на стол, а некоторые все-таки умудряются выпасть на пол. В конце концов, его тетради по испанскому на тумбе не оказывается, наверняка потому, что Твик иногда забывает, куда убирает вещи. Крейг смотрит на подоконнике, на столе и под кроватью, а когда решает открыть дверцы тумбочки возле стола, на него, словно озеро после разрушения платины, падают учебники, тетради, смятые листы и канцелярские принадлежности. — Мда, — говорит Крейг сам себе и садится на пятки, чтобы было удобнее запихивать все назад, а потом взгляд его приковывает альбомный лист, на котором фиолетовым фломастером написаны несколько слов заголовка и еще несколько мелким неровным почерком — явно Твика. «Несколько способов самоубийств, которые более менее нормальные». — Написано в заголовке, и дальше Крейг не читает. Может, это старый список, а может и нет. Но Крейгу больше не хочется ни идти в поход, ни разбираться с испанским. Тогда, когда они были детьми, Крейг не думал, что проблемы в отношениях могут лежать глубже, чем неразделенное мнение о новых играх и редкие приступы ревности. Тогда, когда Картман предлагал обратить внимание на самоубийства, Крейг не думал, что когда-то придётся столкнуться с этим. То есть, ясно, что Картману дико не хватало внимания, и всем детям с его сайта, скорее всего, тоже. Потому что они так или иначе хотели, чтобы кто-то поговорил о жизни с ними и помог найти парочку маленьких причин не прощаться с нею. Утопающему не нужна помощь — так он думает, пока не понимает, что он утопающий. А когда поймёт, будет поздно. Крейг не хочет, чтобы для Твика было все потеряно, но сложность в том, что Твик не пишет сообщения психологам на сайте Картмана, не говорит о том, что его тревожит; он выглядит так, будто все хорошо, как было год назад, и два года назад. Он утонет тихо, в одиночестве, пока никто не видит — и никто не знает, когда это произойдёт. Никто не думает, что это может произойти — так задумывал Твик? Крейгу больнее, чем после ссор или расставаний на пару дней. Он не чувствует пальцев на руках, и то, что его сердце бьётся. Он всегда считал, что не только он один счастлив в этих отношениях, это было понятно всем, но теперь, скорее всего, разбирать ошибки поздно. Точнее, он не знает как. Ему нужен совет, но от Кенни так ничего и не слышно. Когда дверь в комнату резко открывается, Крейг понимает, что все это время не двигался с места. — Привет, — говорит Твик, закрывая за собой дверь. — Нашёл тетрадь? Он проходит, швыряет рюкзак на кровать и начинает, как всегда, говорить о насущих проблемах. О том, что Том Райан высокий и заставляет его нервничать, что кофе-машина ему не поддается, что он сжег дорогие сливки, и что Венди - стерва, хоть он и ожидал худшего. Так, словно, ничего у него не происходит. Крейг думает, что в мире должны быть такие слова, которые могут поставить все на свои места. Но он не знает, какие. — А потом он перевернул стакан и чуть ли не на меня, господи! — Твик рвет на себе волосы, попутно разбирая рюкзак. — Если бы он пролил на меня такое горячее молоко, у меня бы ожоги на всю жизнь были, а я их ненавижу! — Да? Вместе ответа он вскрикивает. — Твик, — язык еле двигается, но Крейг все-таки заставляет себя говорить. — Твик, я нашел… Я не знаю, что я нашёл. Тот подходит и заглядывает через плечо. Крейг не может видеть его взгляда, но зато чувствует, как его трясет. Он молчит, а Крейг поворачивает голову. — Зачем ты рылся в моих вещах?! — Твик хватается за голову. — Это ничего, это просто так! Дай сюда, я это выкину! — он тянется за альбомным листом, но Крейг на автомате убирает её в сторону. — Скажешь мне, в чем дело? — Господи, Крейг, мы это обсуждали, не начинай снова! — Он забирает лист, и рука Крейга бессильно падает вниз. — Ни в чем, да? — Ни в чем! — Я помочь тебе хочу, я хочу знать, что не так, я хочу знать, что я делаю не так. Твик, пожалуйста, не надо. — Не надо что?! — Умирать. Не надо умирать. Я люблю тебя. Твик комкает лист, подходит к мусорному ведру и демонстративно выкидывает его. Его трясет сильнее, чем обычно. *** То ли в темноте, то ли, наоборот, в ярком свете, лицо Кенни тает в сероватом оттенке, а голубые глаза чернеют. Они сидят на пыльном полу, скрестив ноги и в окно видно, как разжигают в небе огонь тысячи незнакомых созвездий. Крейгу не холодно, но и не тепло. Он не чувствует ничего, что мог бы чувствовать, только тянет где-то в груди. Он мог бы протянуть руку, чтобы почувствовать, что Кенни настоящий. Но он этого не делает, надеясь на собственное восприятие. — Тяжело, наверное, — говорит он. — В смысле, с таким бойфрендом. — Не было тяжело, — отвечает Крейг. — однажды я смог ему помочь, когда это правда нужно было, и я думал, что смогу помочь ему ещё столько раз, сколько нужно. Что теперь это само собой подразумевается. Чёрт знает, что изменилось, — он говорит это на выдохе. — Ну и бросил бы его к чертям собачьим. У Крейга пробивает в районе солнечного сплетения, как будто Кенни облил его ледяной водой, состоящей из правды, которую он держал глубоко в себе. Потому что, если Твику плохо из-за него — то это выход, точно выход. — Ты когда-нибудь влюблялся? — только спрашивает он. — Конечно, — жмет плечами Кенни. — в Алису Стоун, в рыжую девочку из параллели, в Дженифер Лоуренс и в капитана Джека Воробья. Не льсти себе, все дети влюбляются, не только вы такие особенные. Просто полюбить в 13 и построить отношения в 10 — разные вещи. И, может, только теперь становится понятно, что вы не пронесете их через все этапы чудного взросления. Тем более, что это Твик. Крейг закрывает лицо руками. — Это все я. Всегда был я. Я знал это и только делал все хуже. — Но уехал ты не поэтому. Крейг молчит некоторое время. *** Крейгу кажется, что тот разговор имеет определённую значимость, которая меняет многие вещи к лучшему. По крайней мере, должна менять, но спокойствие не приходит, как и тёплые дни ближе к экзаменам. Синоптики обещают, что вот-вот северный циклон уйдёт в направлении Мичигана, и наступит невыносимая жара, хотя верится в это сложно. Погода ветреная, сухая и душная. Мать штопает Крейгу его старую ветровку, а потом, поговорив с отцом, все же решает купить ему новую. На верхней улице закрывается кафе, где раньше продавали какао и мороженое с марихуаной. Любители сосен отвоевывают западную часть леса. Твик живёт в своём мире, в котором он смотрит куда-то мимо Крейга, а тот в свою очередь смотрит прямо на него. — Что смотришь? Крейгу хочется взять его за грудки, и прошипеть, дескать, а помнишь, ты тоже когда-то смотрел на меня? Но он не представляет себе, как это может быть, да и боится. Потому что, пока все так, как есть, Твик здесь. И он живой. — Задумался, — говорит Крейг, вяло закрывает дверку шкафчика — та хлопает тихо. Шум в коридоре вязкий, звенящий, будто затягивающий в себя, в свой водоворот, и различить в этих звуках что-то просто невозможно. — Смотришь, как будто… Как будто хочешь что-то сказать. Крейг едва слышно вздыхает. — Нет, я задумался. — О чем? Крейг снова вздыхает, берет руки Твика в свои, и смотрит в пол. Между ними стеклянная стена, пусть через неё все видно, зато непреодолимость чувствуется в каждом сантиметре. Её не расколешь молотом, не выбьешь ногой, не выдавишь руками. Если бы Крейг был внимательнее, если бы он не был… Таким. Стены бы не было. И задумывался бы он о тех вещах, которые можно рассказать. Крейг отпускает руки Твика и уходит, закинув рюкзак на плечо, оставив того смотреть ему в спину. Спустя пару дней, Крейг ненавидит каждое своё слово, каждое своё действие, каждый свой жест. Это не привлечение внимания — это настоящее желание уйти, и это знают все, но жалеют, почему-то, не Твика, а Крейга. Его попытка снова неудачная, но теперь нет рядом Кенни, чтобы напомнить Крейгу про больницу. Крейг просто сидит за столом и ладонями подпирает голову.