***
Весна 2010 года. Апрель. Цвета… Их было так много, сотни тысяч цветов, поражавших своей невероятной красотой и непохожестью. Они сплетались в узоры, контуры, силуэты и фигуры, постепенно принимали более ясную и понятную форму, становясь такими реалистичными и настоящими, что… Девушка коротко вскрикнула и рывком села на кровати, пытаясь отдышаться и судорожно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Затуманенные зеленые глаза, вначале растерянно моргавшие, просветлели, и спальня, прежде тонувшая во мраке, стала гораздо более светлой и знакомой. Она быстро вытерла вспотевший лоб, потом подошла к столу, где включила компьютер, и бездумно уставилась на новую страницу с мигающей на ней черной полоской. Просидев так какое-то время, она недовольно что-то буркнула себе под нос, стащила с тумбочки большой альбом, в корешке которого был спрятан карандаш, и, открыв чистый лист, начала резкими движениями что-то рисовать.***
- Эйприл?.. Очередной сеанс. Очередной прием. Снова эта комната. Снова та же женщина-психолог. Все по старой программе. Но, наверное, стоит объяснить поподробнее. Насколько это, конечно, будет возможно. Если коротко, то она ничего не помнила, не знала ничего из того, что охарактеризовало бы ее как личность, независимую и настоящую. Вернее, нет, не так. Она знала, что ее зовут Эйприл Райан и что ей двадцать семь с половиной лет. На этом весь ее информационный багаж себя исчерпывает. Она не имела понятия, как она жила до этого, что делала, чем занималась, с кем была знакома и что с ней случилось.***
Три месяца назад Эйприл очнулась в больнице, в чистой, вылизанной до блеска палате, окруженная удушающим запахом медикаментов. Над ухом что-то равномерно и монотонно пищало, она чувствовала бинты, плотно, но осторожно обмотанные вокруг ее головы. Эйприл тогда испытала смесь чувств – растерянность, непонимание, удивление, любопытство. Она не понимала, каким образом она туда попала и что самое главное – кто она? Как ее имя? Что она здесь делала? А потом пришли они, женщина и мужчина. Они были одеты неброско и весьма просто. Она была уже немолодой, со светлыми волосами, несколько тронутыми сединой, и немного усталыми, но добрыми глазами. Он был примерно того же возраста, что и она, в очках и с усами, но и от него веяло доверием. Эйприл раньше их не видела, но в мыслях сразу же стрельнули осколки разрозненных воспоминаний и чувств – спокойствие, обручальные кольца, огненно-рыжий кот, шорох страниц и скрип карандашей, семья… Эйприл не сразу поняла, что все это значит, не придала значения. Их звали Маргарет и Герберт Сайкс, и она была их единственным ребенком, их дочерью – Эйприл. Они рассказали ей, что ее сбил потерявший сознание за рулем водитель, рассказали, что она три недели пролежала в коме из-за черепно-мозговой травмы. Они казались Эйприл знакомыми и родными, но все же она не помнила их, равно как и все остальные подробности двадцати семи с половиной лет ее жизни. И приемы у психолога, которые должны были бы помочь ей восстановить все картину событий целиком, не помогали.***
Маргарет и Герберт поддерживали ее как могли. Они были очень хорошими людьми, на самом деле хорошие. Эйприл постоянно преследовало чувство, что из бесконечного множества семей, в которых она могла появиться, ей повезло родиться в этой. Невероятно повезло, а такое все же нечасто бывает. На этой реабилитации настояли ее приемные родители, и Эйприл их не винила ни в коей мере. Но теперь трижды в неделю она смотрела на эту женщину и ненавязчиво думала о настолько неэффективном расходовании бюджетных средств ее родителей. Психолог говорила что-то, ненавязчиво улыбалась и выворачивала кисти ладонями вперед. «Демонстрирует свою открытость и заинтересованность», – тут же заявляло Эйприл ее подсознание. Она вяло успевала думать, откуда ей это известно? Женщина спрашивала, не хотела ли Эйприл что-нибудь ей рассказать, чем-то поделиться; было ясно, что в этом ее работа, но в голосе у нее не сквозили и не фальшили профессиональные приторно-сладкие интонации. Она обращалась к Эйприл как к равной, не преуменьшала ее волнений и не отмахивалась от беспокойств, связанных с тем, что воспоминания к ней так до сих пор и не вернулись. И по какой-то непонятной причине, Эйприл искренне боролась с желанием поделиться тем, что ее собственное имя кажется ей лишенным объема и формы, будто бы упрощенным, словно более тонкий невидимый подтекст был вычеркнут за невозможностью передать его в полной мере. - Эйприл, вы завели свой личный дневник? Эйприл мысленно вздохнула. Завела и не один. Но это не столько дневники, сколько альбомы с рисунками. Попытки записывать разрозненные обрывки снов не увенчивались успехом, они были слишком размытыми и в большинстве состояли из смеси образов и ощущений. Психолог хотела, чтобы Эйприл постаралась записать хоть что-то, но мнению Эйприл эта затея была обречена на провал. - Эйприл? - Да, – долгая пауза. – Да, завела. - Но не написала ни слова, не так ли? Эйприл поморщилась, стиснув зубы. Она уже не один раз пыталась сформировать свои сны в слова, но из этого ничего не выходило. Словно знания в них не были предназначены для того, чтобы передаваться в такой форме. И этого чувства Эйприл понять не могла совершенно. Всегда оставались очертания, но ни единого отчетливого образа – все размыто и растоптано в пыль, оставались только эхо эмоций. У Эйприл уже больше двух альбомов было занято этими тенями, в которых нет никакого смысла, разве что еще большая неразбериха. Какие-то обрывки зданий, которых она никогда не видела, странные места и силуэты еще более странных созданий. Как раз созданий и не иначе, потому что их и по другому-то назвать нельзя. - Эйприл, вам важно фиксировать все, что вам снится… - Да ничего мне не снится! Она ответила сердито, но в последние дни ее преследовало навязчивое чувство, что что-то грядет, что-то вот-вот случится, и это заставляло ее нервничать. Она уже не одну ночь просыпалась в холодном поту и, нахмурившись, рисовала очередные наброски, а затем пыталась успокоиться перед тем, как вставали Маргарет и Герберт, нервно расчесывала всклокоченные волосы и то и дело косилась на любимый альбом. И Эйприл не хотела ни с кем об этом разговаривать. Ни с кем, потому что еще не нашлось такого человека, который бы разобрал что к чему. Может быть, она еще когда-нибудь его встретит. Может быть. Ей хочется надеяться.