Смерть мелкого гаденыша

Мне теперь трудно назвать определенный час, или место, или взгляд, или слово, когда был сделан первый шаг. Слишком это было давно. И я понял, что со мной происходит, только тогда, когда уже был на середине пути. Джейн Остин, "Гордость и предубеждение"

      Неоспоримым преимуществом Убежища было электричество. Свет, микроволновка — милые такие, полузабытые радости жизни. Даже возможность играть в компьютерные игры. Минусом же был холод. Сквозняки гуляли по коридорам, выстуживая все на своем пути, несмотря на то, что весна уже вовсю пробуждала к жизни цветы и деревья. Но это было на улице. А тут, внутри — тишина, изредка нарушаемая эхом шагов, мерзкая прохладца всех железных поверхностей, и тревожный прерывистый сон.       Да, Юджин полагал, что все будет куда хуже. Но теперь ему хотелось, чтобы, наконец, стало чуточку лучше.       Каждый раз, когда кто-то приближался к его двери, он вздрагивал. Звук шагов становился все громче, громче, потом — к счастью — начинал потихоньку затихать. Юджин не мог никак отделаться от мысли, что однажды за ним явятся, как в фашистской Германии, ночью, выведут на двор… Дальше он предпочитал не думать.       И хотя какая-то часть сознания твердила: обойдется, другая дергалась от малейшего шороха.       И шагов. Да, шагов.       Возможно, все эти видимые послабления, призрачные награды на самом деле являлись частями сложной пытки. Что ж, если так — подобный способ истязать человека работал.       Мягкая поступь резиновых подошв, снова. Юджин задержал дыхание, когда шаги приблизились к его двери, готовый выдохнуть, как только звук проследует дальше по коридору. Вот только он прекратился. И вместо следующего шага раздался стук. Довольно настойчивый.       Юджин открыл дверь, уверенный, что за ней окажется Ниган — и, возможно, до предела злой.       Но нет. Вместо него в холодном тусклом свете коридора стояла девушка — опустив голову, почти спрятав лицо под капюшоном черной толстовки. Ни кусочка кожи не было видно голым — не считая одной руки. Другую закрывала красная перчатка, в темноте дарящая иллюзию, что ладонь покрыта кровью.       Девушка медленно подняла голову, улыбнулась и вполголоса напела:       — Sorry, but I really had to wake you…*       Еще раньше, чем она стянула с головы капюшон, прежде, чем он увидел ее лицо, прежде, чем плеснула в глаза кровавой алостью резинка на ее волосах, он уже знал, кто перед ним, и замер от переполнивших его чувств.       Она же почувствовала, как холодеет ее сердце. От радости и недоумения, как все оказалось легко. Просто прийти и постучаться. И вот вы снова вместе. А еще вчера ей казалось, что прошлое выцветает, растворяется, точно никогда не существовавшее.       И вот ее прошлое — их прошлое — снова настоящее. Может быть, даже будущее.       Она обняла его, потерлась щекой о плечо.       — Ты должен был спросить, что я делаю в твоей комнате.       — Я не знаю слов этой песни, — ответил он, всхлипывая. — Так и не выучил.       Он обнял ее — так, как ему всегда удавались объятия, то есть, неловко. Взялся руками за плечи, стиснул едва-едва.       Она закрыла глаза, улыбаясь. Ночи были очень долгими без тебя, хотела она сказать. Очень-очень — невыносимо долгими.       И — как же, в итоге, это оказалось легко! Не верилось, что так бывает.       Это ведь только в сказках героям обещан хороший конец. Всегда.       Были ли они героями? Кто знает.