Дождь за окном надоел давным-давно, И увидеть блики солнца мне не суждено. Ты, словно тень, растворилась в темноте, Алый шарф застыл на стуле, как вчерашний день…
Однажды, настолько давно, что, казалось бы, этот разговор происходил не в этой жизни, а в одной из прошлых — словно бы воспоминание пробилось через пелену забвения, отделяющие меня нынешнего от воспоминаний моих прежних воплощений — мы с Меламори говорили о том, что жизнь постепенно теряет краски и интерес к происходящему угасает, оставляя ленивое равнодушное созерцание…Я выключаю в комнатах свет, Мне не хватает лишь сигарет, Их нет…
Шурф, в тот день любезно присоединившийся к нашему разговору, происходившему за столиком одной из кафешек на Гребне Ехо, поведал нам о содержании одной старинной рукописи из своей литературной коллекции и своем предположении, что наши нынешние жизни подходят к своему завершению и грядет нечто новенькое. И, Магистры бы все побрали, оказался прав. Только старая жизнь несколько затянула с агонией из-за Джуффина…Я жду, когда ночь завесит черным даль И остатки слез небесных станут коркой льда, Мне все равно, плохо ли тебе одной, Ты хотела перемен и сердцем, и душой…
Жизнь сэра Макса из Ехо — тайного сыщика, бывшего царя смешных кочевников, Ночного Кошмара, согласно утверждениям Мелифаро — подошла к концу, едва только Йонохская печать оставила свой оттиск на листе бумаги. Жизнь Макса — очередного пленника-обитателя Тихого Города, завсегдая кабака Альфы, Атланта, держащего мир — подошла к концу, когда мою сытую апатию разбили меткие слова Клер, сравнившей мою жизнь с карточным домиком. И эта леди-убийца поэтов была права как никогда, приводя сию метафору: я ведь действительно тщательно выстраивал из карт домик своей жизни, чтобы однажды его разрушить и начать возводить новый. И я смог сбежать из Тихого Города, повторив деяние другого Вершителя. Правда, я тешу себя надеждой, что, в отличие от Мёнина, я справился намного быстрее…Бесконечна пытка тишиной, Тишина смеется над тобой Застывает время на стене, У часов печали стрелок нет. Ночь за ночью, день за днем — один, Сам себе слуга и господин, А года уходят в никуда, Так течет в подземный мир вода…
Первые дни свободы обернулись для меня слабостью телесной и духовной: тяжелая болезнь заняла всего меня, приглушая воспоминания, которые память поторопилась объявить горячечным бредом. Увы, но ей не повезло — у меня, как-никак, уже был подобный опыт, когда в одно из путешествий на «историческую родину» в Коридоре Между Мирами я натолкнулся на Гугимагона. В тот раз поверить в реальность воспоминаний было намного сложнее, но я справился тогда — справился и сейчас. Повторюсь, но во второй раз этот трюк — опасно близкий к успеху — со мной попросту не сработал. Мои воспоминания остались со мной, а я… Я придумал план, который цинично использует таланты моих «земляков» в нужных мне целях, скрепит трещащий при использовании мощной магии полюбившийся мне мир.Боль, только боль До конца честна со мной, И она бывает сладкой, Но все чаще злой. А снег за окном скоро сменится дождем, Это ангелы без крыльев плачут о былом…
Писать книги оказалось одновременно и легко, и трудно. Легко тем, что воспоминания были ярки и свежи, словно те события, которые я отобрал для своих повестей, произошли еще вчера. И трудны были тем же. Воспоминания об Ехо растравливали мне душу, принося боль и тоску… Но я продолжал писать: за каждой написанной повестью следовала еще одна, вместе они складывались в книги, книги находили своих читателей и новых Вершителей среди них… Я никогда не претендовал на лавры Атланта, держащего мир на своих плечах — и не вижу ничего зазорного в том, что делюсь своей ношей. Возможно, я даже делаю доброе дело — не позволяю юным Вершителям концентрироваться на страхах и вредящих им желаниях. Я эгоист, меня не волнует этот Мир — зачем он мне, когда я тоскую по светлому небу и зеленоватой луне другого?..